– Он?! Этот?! – не поверил майор. – На государственной службе? Да в Париже его не решились бы назначить даже смотрителем городских туалетов.
– В Варшаве, заметьте, тоже, – невозмутимо ответил тайный советник. – Обычно человека такого типа нельзя упускать из виду, отпускать на волю или позволять ему опускаться на городское дно, потому что горя потом не оберешься. Этот же одиннадцать лет честно и праведно проработал палачом.
– Ах, палачом…
– По особым, так сказать, поручениям. По особым, подчеркиваю, поручениям.
– Палач по особым поручениям? – снова выглянул в окно Корецкий. Только теперь у него проявился истинный интерес к типу, лицо которого он должен был запомнить. И очень пожалел, что Архангела во внутреннем дворике уже не оказалось. – А что это означает: "палач по особым поручениям"?…
– В государстве, господин Корецкий, никакая профессия, никакая должность не кажется лишней, – поучительно произнес Вуйцеховский. – Был бы мастер стоящий. А уж Архангел дело свое знает, можете мне поверить. Кроме того, он владеет французским, турецким и украинским языками. Вырос в такой семье, со слугами…
– Однако цените вы его не за знание языков.
– Я же сказал вам: у Архангела редкая профессия. Правда, мы решили дать ему несколько месяцев отпуска. Человек такой профессии обязан время от времени развеиваться, смотреть на мир, любоваться красотами жизни. Никто так не нуждается в познании красот жизни, как палачи.
– "…по особым поручениям", – добавил Корецкий. И впервые уловил на себе уважительный взгляд Вуйцеховского. Но тотчас же все испортил. – Однако позвольте узнать, при чем здесь я, военный советник посла?
На какое-то время Вуйцеховский буквально онемел от наглости майора. Он изумленно взглянул на Корецкого; так, не отрывая взгляда, отступил к застеленному картой столу, словно там, на карте Европы, в двух верстах от Парижа, лежал его пистолет – единственное спасение от ниспосланного ему дьяволом майора.
– Послушайте, Корецкий, – умышленно избежал он обращения "господин". – Кличку этого палача я вам назвал. Однако не заставляйте меня называть вашу кличку. И просить кого-либо из людей, ревностно заботящихся о безопасности государства, напоминать ваши обязательства перед короной.
– Мою кличку? О чем вы?!
– Вашу, Корецкий, вашу. Государственного служащего господина Ко-рец-ко-го.
– Но откуда вы можете знать ее? – несколько подавленно поинтересовался Корецкий, поверив, что Вуйцеховский действительно не блефует.
– Вам так и хочется обидеть меня. Так и хочется опять все усложнить. В свое время именно я и наградил вас этой кличкой. Правда, вы об этом не догадывались, потому что предложил, огласил ее другой человек.
Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза.
– Но тогда зачем я понадобился? – окончательно сдался Корецкий. – Если в вашем распоряжении имеется сам королевский палач по особым поручениям?
– Вот об этом, именно об этом, господин Корецкий, – доверительно объяснил советник, – а не о красотах Парижа, как бы вам этого хотелось, мы с вами сейчас и поговорим. Причем кратко и предельно понятливо. Только так, Корецкий: предельно понятливо. Но все равно присядьте.
Майор оглянулся и увидел, что единственное кресло для посетителей стоит не у стола тайного советника, а у двери. Корецкий подошел к нему, хотел перенести поближе к расстеленной на столе карте, однако не решился. Если уж хозяин определил место креслу здесь, значит, в этом тоже кроется какой-то замысел. Похоже, что этот королевский гном просто так, необдуманно, по прихоти, ничего не делает. Ничего!
31
Выждав, пока Корецкий усядется, Вуйцеховский приблизился к нему, наклонился и внимательно всмотрелся в лицо, глаза, в саму душу.
– Я не на допросе у вас, господин Вуйцеховский, – попытался возмутиться майор, но горло ему перехватили спазмы страха.
– Пока что нет. – Советник отошел к окну, оперся бедром на угол его и, сложив руки на груди, еще раз внимательно осмотрел Корецкого. – Вы правы: пока что нет. Но, знаете, привычка. Что ни говори, а почти те же двенадцать лет, что и Архангел, я проработал королевским следователем при тюрьме. По особым поручениям, как вы уже догадались. Поставляя клиентов палачу Архангелу.
Корецкий непроизвольно поднялся со своего места, но тотчас же снова сел. Однако Вуйцеховский великодушно предпочел не заметить его растерянности.
– То, что канцлер согласился на наем французами нескольких тысяч казаков – это хорошо. Это мудро, – тайный советник перешел к этой теме с такой же логичной легкостью, словно именно она была оговорена в условиях их встречи. – С одной стороны, мы помогаем своей давней союзнице. Но, заметьте, чужой кровью. С другой – высылаем за пределы Речи Посполитой почти два полка отборных воинов, ослабляя, таким образом, силы казачьего атамана Хмельницкого и других полковников, которые, по нашим сведениям, замышляют новое восстание против короля и католической веры.
– Только так я и воспринимаю сие решение.
– Какая прозорливость, господин Корецкий! Король должен будет узнать, что он со своей государственной мудростью как и канцлер слегка припоздал, – совершенно серьезно, без тени иронии заметил Вуйцеховский.
– Мне не хотелось бы, чтобы вы истолковывали мои слова именно так…
– Впрочем, мы опять отвлеклись, – не обращал на него внимания Вуйцеховский. – Пусть эти степные вампиры упиваются кровью испанцев – да-да, кровью испанцев, Корецкий; испанцев, а не поляков. Пусть помогают нам освящать дружбу с Францией и ослаблять владычицу морей Испанию. Пусть они покрывают поля этой страны – поля Франции, как вы правильно поняли, – своими телами и славой. Так или иначе, а слава все равно достанется Польше. Что же касается тленных тел, то мы великодушно дарим их Франции.
– Справедливо. Тела должны оставаться там, где они полегли.
– Вот видите: оказывается, мы умеем понимать друг друга. Но как только Сирко, в первом же большом бою, в сражении, добудет себе славу, нужно сделать все возможное, чтобы он вместе со своей славой остался во Франции. Навеки. Польше не нужен полководец, который бы вернулся в Украину, на Сечь, со славой героя Франции. Да к тому же мог рассчитывать потом на помощь французских генералов, ведь французы – люди сентиментальные…
– Атаман Сирко? Речь именно о Сирко, а не о полковнике Хмельницком? – Этого вопроса Корецкий не стеснялся. Он обязан был уточнить.
– Все идет к тому, что Хмельницкому придется остаться в Речи Посполитой, – небрежно заметил тайный советник. – Разве король Польши мало заботился о нем, разве скупо одаривал его чинами и должностями? Зачем же Хмельницкому понадобились еще и щедрости французского короля? Генеральный писарь реестровых казаков должен помнить и ценить щедрость только одного правителя – своего короля.
– Для меня очень важно было знать это.
– Но знать должны только вы, и никто больше. Да, так мы, кажется, говорили о Сирко. Предупреждаю: никаких политических интриг против него и князя Гяура.
– Кто такой князь Гяур?
– Вам объяснят. Потом, со временем. Повторяю: никаких интриг. Пусть добывают себе славу и купаются в ее лучах. Польша может быть перед ними только чистой и честной. Ваша миссия – сделать так, чтобы эти полковники остались героями Дюнкерка, Кале, Ла-Рошели или чего угодно, не превращаясь при этом в героев Польши, а тем более – Украины. Ни в коем случае не превращаясь в наших героев, майор Корецкий.
– Проясняется, господин советник, проясняется.
– Господин тайный советник, – вежливо поправил его Вуйцеховский. – Тайный, пан майор, тайный. – Вуйцеховский обладал удивительной способностью оттенять значение слов, придавать им особый смысл, высказывать с их помощью значительно больше того, чем это казалось возможным простому смертному. Он обладал особым талантом играть словами.
– Извините.
– Однако вернемся к личности Архангела, – мягко, вкрадчиво говорил Коронный Карлик. – Что такое Архангел? Архангел – всего лишь ваш возносящий (именно возносящий, заметьте, а не карающий) меч. Вы же, господин советник посла, являетесь рукой, этот меч несущей. Выбирайте политическую ситуацию, выбирайте момент, выбирайте головы. И возносите их, господин Корецкий, возносите! Да помогут вам при этом Господь, вера в короля и ваши деньги. Да, что касается денег… Вы получите их в Гданьске. С Архангелом рассчитаетесь на месте. Щедро и честно. Мастер, знаете ли, во всем, что касается злотых, болезненно точен. И с этим нужно считаться.
– Непременно буду считаться, господин тайный советник.
– И еще… О главном. Никто в королевстве не будет удивлен, если, потеряв всех своих полковников и лучших сотников, остатки казачьего отряда вернутся на родину под доблестным командованием полковника Корецкого. Гданьск, а затем Варшава и Краков, встретят его, как подобает встречать победителя.
– Но…
– Не важно, кто добывал победу. Важно, кто вернулся с ней. Так было всегда. Чествовали тех, кто приносил победу под стены своих столиц, а не тех, кто ложился за нее костьми под стенами чужих, – вдумчиво, словно нагорную проповедь, произносил Вуйцеховский. – Слава всегда освещала только мундиры живых. И грела только их. К мертвым слава безразлична, как женщина к евнухам. Вы поняли меня?
– Значит, я получаю законное право объявить себя полковником и возглавить отряд казаков вновь, – теперь уже по-настоящему, оживился майор.
– Право?! Пан Корецкий, – взмолился тайный советник, – вы меня опять убиваете. Право на лавры победителя не получают, его берут. Нагло, кроваво берут, господин Корецкий! – громогласно провозгласил тайный советник, прохаживаясь по огромному кабинету мелкими карликовыми шажками. – Причем берут вместе с жизнями многих тысяч врагов, друзей и союзников.
– Значит, сами берут? – натужил морщинистый лоб советник посла. – … Вместе с жизнями множества друзей и союзников. И все же, на всякий случай, вот вам грамота, подписанная, будем так считать, – многозначительно уточнил тайный советник, – самим канцлером. В ней говорится, – заглянул он в свиток, – что именем короля господин полковник Корецкий… Вы слышите меня, майор: "Господин полковник… – выдержал тайный советник надлежащую паузу, – назначается командующим казачьими полками наемников из верноподданных его величества короля Владислава IV. Ему надлежит командовать указанными полками в боях на территории Франции, а после окончания срока найма вернуться вместе с ними в пределы Речи Посполитой". Само собой разумеется, я зачитал кратко. Писарь изложил все это в более изысканных выражениях.
Корецкий поднялся со своего подследственного кресла и потянулся к грамоте. В душу его вдруг закралось подозрение, что дело не только в том, что Вуйцеховский решил изложить проще, чем королевский писарь. А в том, что там вообще ничего подобного не написано. Или написано совершенно иное.
Однако тайный советник вовсе не собирался удовлетворять его любопытства. Он почти перед носом Корецкого свернул свиток и демонстративно положил на стол между собой и советником посла, твердо зная, что прикоснуться к нему Корецкий не решится.
– Что вас мучает, что угнетает, майор? – насмешливо спросил он. – Пока еще… майор?
– Видите ли, – нервно потер вспотевшие ладони о полы камзола Корецкий. – Мне нужна уверенность. Хоть какая-то уверенность.
– За этим дело не станет, – охотно заверил его Вуйцеховский. Но советник посла так и не понял, что он имеет в виду, что стоит за этим заверением.
– …Уверенность в том, что в этом свитке все так и написано.
Вуйцеховский мягко, снисходительно улыбнулся и посмотрел на него, как на вывалившегося из петли приговоренного, которого теперь – поскольку палач не сумел снарядить его в вечный путь, а Господь Бог не удосужился принять – придется помиловать.
– …То есть я не то сказал… Совершенно не то.
– Еще бы.
– Просто мне хотелось быть уверенным, что король или канцлер… или хотя бы подканцлер, действительно знают о существовании этой грамоты.
32
Королева и Кржижевский прошли мимо какой-то пристройки и оказались в небольшом парке, отделенном от остальной части города и всего мира высокой мрачной стеной, выложенной из огромных замшелых камней. В дальнем углу его Мария-Людовика сразу же приметила кучера. Того самого, что вез их сюда. Он медленно поднимал большие камни, такие же, из каких была выстроена большая часть стены, и, натужно рыча, швырял их в яму.
– Что это он делает? – удивленно спросила королева поручика.
– Камни бросает. Хотите подойти поближе?
– Что значит "подойти"? – перешла она на полушепот. – Он не должен видеть меня у дома графа.
– Опасаться Кшаня не следует, – так же спокойно и довольно громко произнес поручик. – Это единственный человек в Польше, которого не нужно опасаться.
– Ладно, будет вам, поручик, – занервничала Мария-Людовика. – Пойдемте, а то он и впрямь заметит.
– Он и так заметил.
Королева внимательно, насколько это было возможно, всмотрелась в лицо поручика, потом в сероватый, облаченный утренней дымкой силуэт кучера. И не поверила поручику. Кучер был поглощен своим странным занятием и не обращал на них никакого внимания.
Огромный, горилоподобный, он медленно наклонялся, отрывал от земли очередной камень, взваливал его на грудь и, отталкивая, изо всей силы швырял подальше от себя. Камень падал на вымощенный синеватым булыжником скат, на мгновение задерживался на нем и лишь потом, громыхая, скатывался вниз.
– Там что, очень глубоко? – поинтересовалась королева, когда они остановились за огромным стволом дуба, шагах в десяти от Кшаня.
– Это называется "Тридцать три шага графа де Брежи".
– Господи, прости им эту бестактность! И что же там, внизу?
– Каменный саркофаг. В виде гроба.
– И чей же он? Кто в нем почивает?
– Хочется верить, что пока ничей. Хотя все может быть.
– Вы издеваетесь надо мной? – почти прошипела королева, не в силах скрыть ни обиды, ни желания поскорее познать тайну этой странной могилы.
– Ничуть, – покачал головой поручик. – Зачем? Да и не решился бы. Вы ведь все равно расспросите потом у самого графа.
– Езус Кристос! Поскорее идемте отсюда. Зовите его, поручик, зовите, – поспешила королева к тому месту под часовенкой, где был замаскирован второй, запасной вход в подземелье.
– Не стоит звать. Все равно не отзовется. Он заметил нас. Осталось семь-восемь камней. Забросит их и догонит. Факелы есть, я проверил.
– Но зачем он делает это? Зачем швырять камни на… гроб? Пусть даже пустой? – не удержалась королева, когда они преодолели оба подземелья и поднялись в комнатку Гуго, к двери которой, как только появится кучер, должна была подкатить карета.
– Эту казнь ему придумал граф де Брежи. Вместо виселицы, от которой спас. Вам известно, что Кшань был приговорен к казни за убийство девушки? Из ревности избил, изнасиловал, а затем ударил камнем по голове.
– Упаси Господи! – перекрестилась королева. – До каких только грехов ни доводит безбожная человеческая похоть!
Поручик едко улыбнулся, но так, чтобы не заметила королева. "Это она о себе", – язвительно подумал, предаваясь, пусть и мелкой, но все же мести. Не столько королеве, которую обожал, сколько графу. Говоря о безбожной человеческой похоти, она не могла не вспомнить похотливого графа де Брежи. Причем вспомнить с отвращением. Нет, Кржижевский не считал графа своим врагом, и тем не менее…
– Наверное, эта несчастная не любила Кшаня, поскольку он немой. Хотя, вообще-то, он недурен собой, да и силенок хватает.
Поручик удивленно взглянул на королеву.
– Неужели вы действительно считаете его немым, ваше величество?
– Хотите сказать, что, когда это случилось, немым Кшань не был?
– Он и сейчас не немой. Уж не знаю, каким образом графу удалось спасти этого негодяя от виселицы и переправить в Варшаву, но твердо знаю, что взял с него обет: три года немого молчания. Вот Кшань и молчит уже третий год. Молчит со всеми, кроме самого графа, поскольку для общения с собой посол сделал для него исключение.
– Странно. Мне и в голову не приходило, что граф способен порождать такие тайны. Значит, Кшань вовсе не немой? И уж тем более – не глухой?
– Многие считают, что раз Кшань немой, следовательно, и глухой. Это позволяет ему слышать такое, чего не удалось бы услышать любому из нас.
– То есть де Брежи использует его как шпиона? Ну и ну…
Мелькнул за окном и сразу же исчез в конюшне Кшань. Через несколько минут он снова появился напротив окна, но уже восседая на передке кареты.
– И что, каждое утро граф де Брежи заставляет его швырять камни вниз, на тридцать три шага? – решила завершить их странный разговор королева.
– По вечерам – тоже. Тридцать три.
– Утром и вечером? Каждый день? Вот уж не думала, что граф настолько жесток, пусть даже по отношению к сему отпетому злодею, – покачала головой Мария-Людовика.
– Почему жесток? Дело не в жестокости, – задумчиво проговорил Кржижевский.
– Но третий год подряд подвергать человека такому испытанию! Это же сатанинская пытка.
Поручик про себя улыбнулся. Он прекрасно понимал, что королева говорит это не из жалости к злодею Кшаню. Ее тревожит то новое, что открывается в графе де Брежи.
– Ну, шаги при этом, как вы уже могли заметить, не имеют для Кшаня никакого значения, – возразил Кржижевский. отворяя королеве дверь, ведущую во двор. – Этот уголовник может бросать их как угодно. Все равно камни скатываются к гробу, который всегда виден ему.
– Но в этом саркофаге или гробе… действительно нет чьего-либо тела? Вы опять что-то скрываете от меня, Кржижевский. Вы постоянно что-то скрываете от меня! – с возмущением повторила королева, давая понять, что он теряет доверие, и что это должно пугать ее. – Что-то скрываете, чего-то не договариваете… Неужели не знаете, чем это заканчивается для людей, пытающихся так вести себя с королевой?
– Уверяю вас, он пуст. Но поскольку вы все равно не поверите, то потребуйте заверений у самого графа де Брежи.
– Вы постоянно пытаетесь выставить графа в невыгодном для него свете. Вы давно пытаетесь сделать это, Кржижевский. Но только сегодня я по-настоящему изобличила вас, потому что убедилась.
– Граф меня совершенно не интересует.
– Уж не из ревности ли? А, поручик? – продолжала вести свою роль Мария Гонзага. – Неужели из ревности? Признайтесь! – И то, что отразилось на ее лице, было уже не улыбкой королевы, а оскалом хищницы! Видя его перед собой, Кржижевский не решился бы объясняться королеве в любви даже под пытками, на костре, когда терять действительно было бы нечего.
– Из ревности я поступал бы иначе, – собрал в кулак всю свою волю уже изрядно испугавшийся поручик. Уж он-то знал коварный нрав своей повелительницы, он знал…
– Как именно? – с чисто женским любопытством допытывалась Мария Гонзага. – Как вы поступали бы, если бы вдруг почувствовали что-то похожее на… ревность? – лишь в последнюю минуту опомнилась королева.
– …А что касается шагов, – откровенно проигнорировал поручик это любопытство уже не королевы, но женщины, – то уверен: сам Кшань вряд ли догадывается, что их тридцать три. Шаги отсчитал сам граф. Он-то всегда помнит, что их там именно тридцать три.