8
Уверен, я уже рассказывал вам о Таппи Глоссопе. Это он, если вы помните, однажды вечером в "Трутнях" поспорил со мной, что мне слабо перебраться через плавательный бассейн, хватаясь руками за кольца, свисающие с потолка, - детская забава при моей-то ловкости, - а когда я почти достиг цели, он, коварно предав нашу детскую дружбу, закинул последнее кольцо за перекладину и тем самым заставил меня прыгнуть в воду в одном из моих лучших фраков.
Сказать, что эта подлая выходка, которую я назвал бы преступлением века, оставила меня равнодушным, значит покривить душой. Я был страшно возмущен, оскорблен до глубины души и месяца два не мог успокоиться.
Но, сами знаете, - раны затягиваются, душевная боль притупляется.
Только не подумайте, что я упустил бы случай швырнуть Таппи в физиономию мокрую губку, подсунуть в постель ужа или еще как-нибудь отыграться. Подвернись мне такая возможность, я бы с восторгом ею воспользовался в любой момент, но только не теперь. Как ни уязвлен я был коварной Таппиной проделкой, мне не доставляло никакого удовольствия сознавать, что этот балда сломает себе жизнь, если расстанется с девушкой, которую, несомненно, любит без памяти, несмотря на эту глупейшую ссору.
Более того, я от души хотел положить конец их размолвке; кажется, все бы отдал, только пусть у этих двух придурков дело снова пойдет на лад. Вы, наверное, уже догадались об этом из моего разговора с тетей Далией, а если бы у вас оставались какие-то сомнения на этот счет, то полный самого искреннего сочувствия взгляд, который я сейчас послал Таппи, окончательно бы их развеял.
Итак, я бросил на него проникновенный взгляд, крепко пожал руку и дружески похлопал по плечу.
- Привет, Таппи. Как дела, старик?
Я преисполнился к нему еще большего сочувствия, ибо взгляд у него был потухший, на мое рукопожатие он ответил вяло, иными словами, увидев старого друга, он не выразил ни малейшего желания пуститься в пляс. Беднягу будто обухом по черепушке хватили. Видно, меланхолия накрыла его своим крылом, как, помнится, однажды выразился Дживс о Понго Туистлтоне, когда тот пытался бросить курить. Сказать по правде, я не удивился. В сложившихся обстоятельствах подобная хандра была, безусловно, вполне естественна.
Я отпустил его руку, прекратил дружеское похлопывание по плечу и, достав из кармана портсигар, открыл его и протянул Таппи.
Он нехотя взял сигарету.
- Приехал, Берти? - сказал он.
- Приехал.
- Проездом или останешься?
Я медлил с ответом. Можно было бы признаться, что я примчался в Бринкли-Корт с твердым намерением вновь воссоединить их с Анджелой, связать порванные узы и так далее, и тому подобное. Закуривая сигарету, я чуть было не выложил ему все начистоту. Но потом решил, что, пожалуй, не стоит. Брякнуть в открытую, что я собираюсь играть на их чувствах, как на контрабасе, было бы неразумно. Кому понравится, что на нем играют, будто он какой-нибудь контрабас?
- Пока не знаю, - сказал я. - Может, останусь, может, нет. Как получится.
Он равнодушно кивнул, дескать, останусь я или уеду - ему один черт, и уставился куда-то вдаль, поверх залитых солнцем деревьев. Надо сказать, наружностью и телосложением Таппи здорово похож на бульдога, а в данный момент он был похож на это породистое животное, которому не дали пирожное. Для человека, столь проницательного, как Бертрам Вустер, не составляло труда догадаться, что у него сейчас на уме, поэтому меня совсем не удивило, когда он коснулся вопроса, отмеченного в повестке дня галочкой.
- Наверное, ты уже слышал про нас с Анджелой?
- Да, Таппи, я в курсе, дружище.
- Мы расстались.
- Знаю. Кажется, вы немного не сошлись во взглядах на акулу?
- Да. Я сказал, что это, скорее всего, была камбала.
- Наслышан.
- Кто тебе сказал?
- Тетя Далия.
- Наверное, ругала меня, на чем свет стоит.
- Ничего подобного. Разве что как-то мимоходом обмолвилась: "…этот чертов Глоссоп", - а в остальном, по-моему, ее лексика отличалась исключительной сдержанностью, в особенности если учесть ее охотничье прошлое. Ведь в свое время она состояла в клубах "Куорн" и "Пайтчли". Однако, - ты, конечно, извини меня, старина, - тебе, по мнению тетушки, следовало выказать немного больше такта.
- Такта!
- И я склонен отчасти с ней согласиться. Скажи на милость, Таппи, ну зачем ты развенчал акулу, обозвав ее камбалой? Разве ты поступил великодушно? Эта акула дорога Анджеле, девочка в ней, можно сказать, души не чает. И вдруг человек, которому она отдала свое сердце, утверждает, что это не акула, а камбала. Какой удар для бедного создания!
Я видел, что Таппи обуревают противоречивые чувства.
- А меня ты сбрасываешь со счетов? - спросил он срывающимся от волнения голосом.
- Тебя?
- Да. Меня. Неужели не понимаешь, - проговорил Таппи, все больше распаляясь, - что не будь веских причин, я бы, конечно, не назвал эту чертову акулу камбалой, хотя она и в самом деле была камбала? Анджела, дерзкая девчонка, сама меня спровоцировала. Каких только гадостей мне не наговорила. Вот я и воспользовался случаем отыграться.
- Каких таких гадостей?
- Самых отвратительных. И все оттого, что я в разговоре мимоходом, только чтобы поддержать беседу, поинтересовался, какие блюда Анатоль приготовил к обеду. И тут она вдруг заявляет, что я только о еде и думаю и что физические потребности для меня главное. Так и ляпнула - физические потребности! Черт подери, Берти, ты же знаешь, я по своей природе человек духовный.
- Бесспорный факт.
- Ну спросил я так, между прочим, что Анатоль собирается приготовить к обеду. По-моему, ничего страшного. А по-твоему?
- По-моему, тоже. Просто дань уважения великому маэстро.
- Конечно.
- И все-таки…
- Что?
- Я хочу сказать, жаль, что хрупкая ладья любви так бездарно идет ко дну, ведь достаточно всего лишь нескольких слов, чуть-чуть раскаяния…
Он вперил в меня подозрительный взгляд.
- Ты, кажется, предлагаешь, чтобы я пошел на уступки?
- Знаешь, Таппи, старина, это было бы просто замечательно и так великодушно с твоей стороны.
- И не мечтай!
- Но, послушай, Таппи…
- Нет. Ни за что.
- Ведь ты ее любишь, правда?
Я наступил на больную мозоль. Он вздрогнул, губы у него задергались. Он явно испытывал нестерпимые душевные муки.
- Не буду отрицать! - пылко воскликнул он. - Я без памяти влюблен в это ничтожество. И тем не менее считаю, что ее надо хорошенько отшлепать.
Ни один Вустер на свете такого не потерпит.
- Таппи, опомнись!
- И не подумаю!
- Повторяю, опомнись, Таппи. Ты меня поражаешь. Впору недоуменно поднять бровь. Где благородный рыцарский дух Глоссопов?
- Не волнуйся, благородный рыцарский дух Глоссопов в полном порядке. А вот как обстоят дела у Анджел? Где их нежная женская душа? Сказать человеку, что у него растет второй подбородок! Как у нее язык повернулся!
- Так и сказала?
- Вот именно.
- О Господи! Девицы есть девицы, что с них возьмешь. Таппи, забудь об этом. Иди к ней и помирись.
Он помотал головой.
- Нет. Поздно. Она такого наговорила о моем животе… Никогда ей этого не прощу.
- Таппи, это несправедливо. Ты забыл, как сам однажды сказал Анджеле, что она в новой шляпке - вылитый китайский мопс?
- Но это истинная правда. У меня и в мыслях не было ее оскорблять. Я чистосердечно, по-доброму сказал то, что думал. Мною руководило искреннее желание удержать ее и не выставлять себя на посмешище. А она без всяких оснований пустилась обвинять меня, что я пыхчу, когда поднимаюсь по лестнице. Это совсем другое дело.
Тут я понял - чтобы помирить этих двух придурков, от меня потребуются вся моя недюжинная изобретательность, ловкость и такт. Свадебные колокола в маленькой церкви Маркет-Снодсбери прозвонят только в том случае, если Бертрам умно и тонко выполнит свою миссию. Из разговора с тетей Далией мне стало ясно, что высокие договаривающиеся стороны допустили весьма откровенные высказывания в адрес ДРУГ друга, но я не предполагал, что они зашли так далеко.
Эта печальная история глубоко меня тронула. Таппи открыто признался, что любовь к Анджеле по-прежнему живет в его сердце, и я был убежден, что Анджела тоже все еще его любит, несмотря на размолвку. Безусловно, сейчас она жаждет запустить в него бутылкой, но, готов поспорить, в глубине ее души теплится былая нежность. Только уязвленная гордость заставляет двух влюбленных избегать друг друга. Я чувствовал, что стоит Таппи сделать первый шаг, и все у них пойдет на лад.
Я решил предпринять еще одну попытку.
- Таппи, ты разбиваешь сердце Анджелы.
- С чего ты взял? Ты ее видел?
- Нет, но я уверен.
- А по ней не скажешь.
- Притворяется, не сомневайся. Как Дживс, когда я начинаю отстаивать свои права.
- Представляешь, стоит нам встретиться, она морщит нос, будто дохлую крысу увидела.
- Напускное. Уверен, она тебя все еще любит. Одно ласковое слово, и лед растает.
Я понял, что он дрогнул. Видимо, мне все-таки удалось тронуть его сердце. Он ковырнул дерн носком ботинка и проговорил срывающимся голосом:
- Ты уверен?
- На все сто.
- Г-мм.
- Тебе надо только подойти к ней… Он покачал головой.
- Не могу. Это было бы роковой ошибкой. Я сразу потеряю свой престиж. Знаю я этих девиц. Стоит один раз уступить, и она сядет тебе на шею. - Он помолчал. - Единственный выход - как-то косвенно намекнуть, что я готов с ней поговорить. Может, мне при встрече с ней надо тяжело вздыхать, как ты считаешь?
- Она подумает, что ты отдуваешься.
- Да, ты прав.
Снова закурив сигарету, я принялся напряженно шевелить извилинами. И с первой попытки нашел решение, ибо мы, Вустеры, отличаемся быстротой ума. Мне вспомнился совет, который я дал Гасси по поводу сосисок и ветчины.
- Придумал! Есть один верный способ убедить девицу, что ты ее любишь. Действует безотказно и нам подходит как нельзя лучше. Сегодня за обедом не прикасайся к еде. Увидишь, какое впечатление это произведет на Анджелу. Она же знает, какой ты обжора.
- Ничего подобного! - взвился Таппи. - Я не обжора!
- Ну хорошо, хорошо.
- И вообще я к еде совершенно равнодушен.
- Согласен. Я только хотел…
- Пора положить конец этим разговорам, - кипятился Таппи. - Я молод, здоров, и у меня хороший аппетит, но это не значит, что я обжора. Я восхищаюсь Анатолем как великим мастером своего дела, и мне всегда интересно знать, чем он собирается нас попотчевать, но когда ты называешь меня обжорой…
- Хорошо, хорошо. Я только хотел сказать, если Анджела увидит, что ты отодвигаешь тарелку, не съев ни кусочка, она поймет, как ты страдаешь, и, скорее всего, сама сделает первый шаг.
Таппи задумался, нахмурив брови.
- Говоришь, совсем отказаться от обеда?
- Да.
- От обеда, приготовленного Анатолем?
- Да.
- Не отведав ни кусочка?
- Да.
- Не понял. Давай сначала. Сегодня вечером, за обедом, когда дворецкий поднесет мне зобные железы двухнедельных телят a la financiere или еще что-то, с пылу с жару, прямо из рук Анатоля, по-твоему, я должен отказаться, не попробовав ни кусочка?
- Да.
Таппи задумчиво покусывал губы. Невооруженным глазом было видно, как жестоко он борется с собой. Внезапно лицо у него просветлело. Ну прямо как у первых мучеников-христиан.
- Ладно.
- Ты согласен?
- Согласен.
- Отлично.
- Конечно, это будет пытка.
Я поспешил напомнить Таппи, что у тучки есть светлая изнанка.
- К счастью, недолгой. Ночью, когда все уснут, ты спустишься вниз и совершишь набег на кладовую.
Таппи просиял.
- И правда! Вот это мысль!
- Думаю, там найдутся холодные закуски.
- Конечно, найдутся, - сказал сразу повеселевший Таппи. - Например, пирог с телятиной и почками. Его сегодня подавали на ланч. Один из шедевров Анатоля. Знаешь, что меня в нем особенно подкупает, - благоговейно проговорил Таппи, - и чем я безмерно восхищаюсь? Хоть он и француз, он не привержен исключительно французской кухне, не то что все эти известные повара. Анатоль никогда не пренебрегает старой доброй простой английской пищей, такой, как, например, пирог с телятиной и почками, о котором я тебе говорил. Не пирог, а что-то сказочное. За ланчем мы съели только половину. Знаешь, Берти, этот пирог - как раз то, что надо.
- А от обеда ты отказываешься, как договорились?
- Нет вопросов.
- Отлично.
- Блестящая идея. По-моему, одна из лучших идей Дживса. Передай ему, когда с ним увидишься, что я чрезвычайно ему признателен.
Я выронил сигарету. Меня будто хлестнули по лицу мокрым кухонным полотенцем.
- Неужели тебе взбрело в голову, что этот план предложил Дживс?
- А как же иначе? Знаешь, Берти, не вешай мне лапшу на уши. Тебе до такого век не додуматься.
Я не стал ему отвечать. Только гордо выпрямился во весь рост, но когда понял, что Таппи на меня не смотрит, плечи у меня снова поникли.
- Ладно, Глоссоп, - холодно проговорил я, - идем. Пора переодеваться к обеду.
9
Я шел к себе в комнату, а обидные слова придурка Таппи все еще отдавались болью у меня в сердце. И когда я снимал свитер, и потом, облаченный в халат, шел по коридору в salle de bain, уязвленное самолюбие терзало меня с неослабевающей силой.
Сказать, что обида прошила меня навылет, значит, ничего не сказать.
Я не жду аплодисментов. Низкопоклонство толпы гроша ломаного не стоит. И все равно, когда вы берете на себя труд создать превосходный план, чтобы помочь попавшему в беду другу, то крайне оскорбительно обнаружить, что этот придурок приписывает все заслуги вашему камердинеру, да еще такому, который всячески норовит не уложить в чемодан ваши белые клубные пиджаки с золотыми пуговицами.
Однако, поплескавшись в ванне, я вновь обрел душевное спокойствие. В те минуты, когда у вас на сердце тяжело, ничто так не успокаивает, как хорошая ванна, это я всегда знал. Не скажу, что я сейчас запел во весь голос, но, кажется, был к этому весьма близок.
Гнев и обида, вызванные наглым заявлением этого придурка Таппи Глоссопа, заметно поутихли.
К тому же гуттаперчевый утенок, видимо, забытый каким-то малышом и обнаруженный мною в мыльнице, немало способствовал тому, чтобы я вновь развеселился. Вот уже много лет мне по разным причинам не случалось играть в ванне гуттаперчевыми утятами, и теперь я понял, какое это увлекательное занятие. Для тех, кого оно заинтересует, сообщаю, что если вы с помощью губки погрузите утенка в воду, а потом отпустите, он тотчас вынырнет на поверхность, и, уверяю, ничто другое так не утешает измученную заботами душу. Десять минут такой забавы, и к Бертраму вернулась его прежняя жизнерадостность.
В спальне я застал Дживса, который готовил вечернюю выкладку. Он, как всегда, учтиво со мной поздоровался:
- Добрый вечер, сэр.
Я ему ответил столь же любезно:
- Добрый вечер, Дживс.
- Надеюсь, поездка была приятной, сэр.
- Благодарю вас, Дживс, весьма приятной. Дайте мне, пожалуйста, носок или, если вас не затруднит, сразу оба.
Я начал одеваться.
- Ну что, Дживс, - сказал я, надевая белье, - вот мы и снова в Бринкли-Корте, графство Вустершир.
- Да, сэр.
- Хорошенькая кутерьма заварилась в этой сельской глуши.
- Да, сэр.
- Таппи Глоссоп и кузина Анджела, кажется, не на шутку рассорились.
- Да, сэр. В людской сложившуюся ситуацию расценивают как весьма серьезную.
- И вы, конечно, считаете, что я не в состоянии уладить дело, а потому умываю руки?
- Да, сэр.
- А вот и ошибаетесь, Дживс. У меня все схвачено.
- Я удивлен, сэр.
- Знал, что вы удивитесь. Да, Дживс, пока ехал сюда, я все время напряженно думал, и вот результат налицо. Только что мы с мистером Глоссопом побеседовали. Считайте, дело в шляпе.
- Вот как, сэр? Могу ли я поинтересоваться…
- Дживс, вы знаете мою методу. Попытайтесь ее использовать. А вы сами, Дживс, - сказал я, надев рубашку и приступая к завязыванию галстука, - вы вообще-то всем этим обеспокоены?
- О да, сэр. Я очень привязан к мисс Анджеле и был бы чрезвычайно рад оказаться ей полезным.
- Весьма похвальные чувства, Дживс. Но, полагаю, так ничего и не придумали?
- Не совсем так, сэр. У меня родилась одна мысль.
- Интересно, какая же?
- Мне показалось, что можно достичь примирения между мистером Глоссопом и мисс Анджелой, если воззвать к инстинкту, который в минуту опасности заставляет джентльмена бросаться на помощь…
Я был потрясен. Мне даже пришлось отвлечься от завязывания галстука и негодующе воздеть руки.
- Неужели вы предлагаете затасканную схему вроде "она тонет, а он ее спасает"? Неужели вы опустились до такой пошлости? Дживс, я крайне удивлен. Удивлен и огорчен. Когда я сюда приехал, мы с тетей Далией обсуждали создавшееся положение, и она презрительно сказала, что я наверняка придумал какую-нибудь ахинею, например утопить Анджелу в озере, а потом столкнуть туда Таппи, чтобы он ее спас. Я недвусмысленно дал тетушке понять, что считаю подобное предположение оскорбительным для себя. А теперь, если я вас правильно понял, именно это вы и собираетесь предложить. Опомнитесь, Дживс!
- Нет, сэр. Не совсем так. Прогуливаясь по парку, я заметил строение, где висит пожарный колокол, и у меня мелькнула мысль, что если вдруг ночью раздастся сигнал тревоги, то мистер Глоссоп, без сомнений, приложит все усилия, чтобы помочь мисс Анджеле укрыться в безопасном месте.
Меня всего передернуло.
- Бредовая мысль, Дживс.
- Тем не менее, сэр…
- Бесполезно. Все это чепуха.
- Мне кажется, сэр…
- Нет, Дживс. Довольно. Хватит. Оставим эту тему.
Я молча завязал галстук. Меня обуревали чувства, которые невозможно выразить словами. Конечно, я знал, что в последнее время Дживс потерял былую хватку, но не подозревал, до чего он докатился. Вспоминая его прошлые выдающиеся находки, я содрогнулся от ужаса при виде его нынешней беспомощности. Или глупости? Я говорю об этой его крайне неприятной манере вбить себе в голову совершенный вздор и с ослиным упорством настаивать на своем. Впрочем, по-моему, случай весьма банальный. Человеческий интеллект подобен автомобилю, который годами мчится с предельной скоростью. И вдруг, представьте себе, что-то ломается в коробке передач, и автомобиль летит в кювет.
- Сложновато, Дживс, - сказал я мягко, делая вид, что не замечаю полной несостоятельности его плана. - Вы всегда этим грешите. Разве вы сами не видите, что он сложноват?
- Вероятно, предложенный мною вариант решения может быть подвергнут критике, но faute de mieux…
- Дживс, я вас не понимаю.
- Французское выражение, сэр, означает "за неимением лучшего".
Минуту назад я испытывал к бедняге, утратившему свой некогда блистательный интеллект, лишь глубокую жалость. Однако это его замечание уязвило гордость Вустеров, и я заговорил довольно резко.