В однотомник вошли лучшие произведения знаменитого английского сатирика.
Роман "Мерзкая плоть" дает сатирическую картину жизни английского общества 20-х годов прошлого века. В романе "Возвращение в Брайдсхед" автор показывает обреченность британской аристократии в современном капиталистическом мире. Повесть "Незабвенная" высмеивает американский образ жизни.
В сборник включены также рассказы разных лет.
Содержание:
― МЕРЗКАЯ ПЛОТЬ ― - (роман, перевод М. Лорие) 1
― ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАЙДСХЕД ― - (роман, перевод И. Бернштейн) 37
― НЕЗАБВЕННАЯ ― - Англо-американская трагедия - (роман, перевод Б. Носика) 107
Рассказы 129
Примечания 139
Ивлин Во
― МЕРЗКАЯ ПЛОТЬ ―
(роман, перевод М. Лорие)
"В нашей стране, - сказала Алиса, все еще не успев отдышаться, - если бежать очень долго и очень быстро, вот как мы сейчас, обычно попадаешь в какое-нибудь другое место".
"Значит, у вас очень медленная страна, - сказала королева. - А здесь, ты сама видишь, твоего бега хватает только на то, чтобы остаться на том же месте. А если хочешь попасть в другое место, нужно бежать по крайней мере вдвое быстрее!"
"Если бы я была не настоящая, - сказала Алиса, готовая рассмеяться сквозь слезы, до того все это было нелепо, - я бы не могла плакать".
"Ты, надеюсь, не воображаешь, что это настоящие слезы?" - перебил ее Твидлдум весьма презрительным тоном.
Льюис Кэрролл. "Зазеркалье".
Глава 1
Всем было ясно, что качки не миновать.
Отец Ротшильд, иезуит, с чисто восточным фатализмом поставил свой чемодан в углу бара и вышел на палубу. (Чемодан был небольшой, из поддельной крокодиловой кожи. Инициалы, выдавленные на нем готическим шрифтом, были не отца Ротшильда - он в то утро попросил на время чемодан у лакея французской гостиницы, где провел ночь. Содержимое его составляло кое-какое белье, шесть очень нужных новых книг на шести языках, накладная борода и школьный географический атлас с испещренным пометками указателем.) Выйдя на палубу, отец Ротшильд облокотился о поручни, подпер ладонями подбородок и стал смотреть, как по трапу поднимаются пассажиры, все как один со сдержанно-опасливым выражением на лицах.
Большинство этих лиц было иезуиту знакомо, так как он обладал счастливой способностью запоминать все, что можно было узнать, обо всех, кто мог представлять хоть какой-то интерес. Язык его чуть высунулся наружу, и, не будь мысли пассажиров так заняты багажом и погодой, кто-нибудь из них мог бы заметить, как он похож на те гипсовые копии с химер собора Парижской богоматери, которые можно увидеть в витринах художественных магазинов, где они, покрашенные в цвет "старой слоновой кости", пытливо глядят на вас из-за наборов кистей и трафаретов, разноцветного пластилина и тюбиков с акварельными красками. Высоко над его головой, на фоне темнеющего неба, проплыл видавший виды "паккард" миссис Мелроз Оранг, неся на себе пыль трех континентов, а на палубу поднялась во главе своих ангелов сама миссис Мелроз Оранг, знаменитая проповедница.
- Вера!
- Здесь, миссис Оранг.
- Любовь!
- Здесь, миссис Оранг.
- Стойкость!
- Здесь, миссис Оранг.
- Непорочность… Где Непорочность?
- Непорочность плохо себя чувствует, миссис Оранг. Она ушла в каюту.
- От этой девчонки больше забот, чем толку. Чуть нужно заняться вещами, как она чувствует себя плохо. Остальные все здесь? Кротость, Оглядка, Доброта, Праведная Обида, Справедливость, Святая Тревога?
- Святая Тревога потеряла крылья, миссис Оранг. Она в поезде заговорилась с одним джентльменом… Ах, вот она.
- Нашла? - спросила миссис Оранг.
Святая Тревога так запыхалась, что могла только кивнуть головой. (Ангелы носили свои крылья в узких черных картонках, похожих на футляр для скрипки.)
- Хорошо, - сказала миссис Оранг. - И пожалуйста, не выпускай их из рук и поменьше разговаривай с джентльменами в поездах. Вы же ангелы, а не хористки, понятно?
Ангелы сокрушенно сбились в кучку. Ужасно, когда миссис Оранг бывает такая. Ох и зададут же они Непорочности и Святой Тревоге, когда останутся одни, в ночных рубашках! Мало того, что всех будет тошнить от качки, так еще миссис Оранг шпыняет.
Заметив, как они расстроены, миссис Оранг смягчилась и заулыбалась. В "обаянии" ей нельзя было отказать.
- Ну, девочки, - сказала она, - мне нужно идти. Говорят, будет сильно качать, но вы не верьте. Если на душе спокойно, то и желудок не подведет. И помните, если все-таки станет мутить - пойте. Это самое лучшее средство.
- До свидания, миссис Оранг, спасибо. - Они сделали грациозный книксен, повернулись и дружно засеменили на корму, во второй класс. Миссис Оранг проводила их благосклонным взглядом, а потом, расправив плечи (ни дать ни взять бывалый моряк, только бороды маловато), решительно зашагала в бар первого класса, расположенный на носу.
На борт всходили и другие выдающиеся личности, тоже очень недовольные погодой; чтобы уберечься от ужасов морской болезни, они прибегли к различным видам цивилизованного знахарства, но веры им недоставало.
Были здесь мисс Рансибл, и Майлз Злопрактис, и весь Цвет Нашей Молодежи. Они весело провели утро, обклеивая друг другу животы полосками липкого пластыря (как мисс Рансибл при этом повизгивала!).
Был здесь и достопочтенный Уолтер Фрабник, член парламента и на прошлой неделе - премьер-министр. Перед утренним завтраком мистер Фрабник выпил две максимальные дозы некоего хлорного препарата (после чего завтрак не лез ему в горло), а потом в поезде, совсем упав духом, допил весь флакон. Он двигался как во сне, сопровождаемый по пятам двумя откровенными детективами. Они побывали с ним в Париже и знали о его тамошних делах все, что стоило знать, - по крайней мере с точки зрения романиста. (Между собой они называли его Достопочтенный Бабник, но это было скорее остроумной игрой на его фамилии, чем порицанием его любовных интрижек, в которых он, если говорить начистоту, проявлял изрядную робость, а то и поддавался паническому страху.)
Леди Троббинг и миссис Блекуотер, сестры-близнецы, чей портрет кисти Милле был недавно продан на аукционе у Кристи за рекордно низкую цену, сидели на палубной скамейке тикового дерева, ели яблоки и пили то, что леди Троббинг со старомодной игривостью называла "шипучкой", а миссис Блекуотер именовала более эксцентрично - "шампань", произнося это слово в нос, на французский лад.
- Посмотри, Китти, ведь это мистер Фрабник, тот, что на прошлой неделе был премьер-министром.
- Не может быть, Фанни, где?
- А вон, чуть впереди тех двух мужчин в котелках рядом со священником.
- Да, похоже на его фотографии. Какой у него странный вид!
- В точности так выглядел покойный Троббинг… весь тот последний год.
- … А мы ведь не подозревали, пока кто-то не нашел флаконы под половицей в его гардеробной… а то мы все думали, что он просто пьет…
- По-моему, в наши дни премьер-министры были маркой выше, ты не находишь?
- Говорят, на мистера Фрабника имеет влияние только одна особа…
- Из японского посольства…
- Разумеется, милочка, только не говори так громко… Но серьезно, Фанни, как ты думаешь, мистер Фрабник действительно такой?
- Фигура у него для его возраста вполне хорошая.
- Да, но его возраст и этот явно полнокровный тип так часто бывают обманчивы. Еще бокал? Не пожалеешь, когда мы отчалим.
- А я думала, мы уже плывем.
- Чудачка ты, Фанни, такие уморительные вещи говоришь.
И пьяненькие старушки, давясь от беззвучного смеха, под ручку отправились вниз, в свою каюту.
Из остальных пассажиров одни заткнули уши ватой, другие надели темные очки, а кое-кто ел сухари из бумажных пакетов - говорят же, что индейцы едят змеиное мясо, чтобы перехитрить врага. Миссис Хуп лихорадочно твердила формулу, которой обучил ее в Нью-Йорке один йог. Немногочисленные "морские волки", чей багаж пестрел ярлыками многих плаваний, расхаживали по палубе, вызывающе попыхивая короткими вонючими трубками и подбирая партнеров для партии в бридж.
За две минуты до того, как пароход должен был отойти, когда уже раздавались вокруг первые предупредительные свистки и возгласы, по трапу поднялся молодой человек с чемоданом. Ничего примечательного в его внешности не было. Он выглядел в точности так, как выглядят подобные ему молодые люди; свой чемодан, до противности тяжелый, он нес сам, потому что у него не осталось ни одного франка да и почти никакой другой валюты. Он прожил два месяца в Париже, где писал книгу, а теперь возвращался домой, потому что сделал по почте предложение и получил согласие. Звали его Адам Фенвик-Саймз.
Отец Ротшильд приветливо ему улыбнулся.
- Едва ли вы меня помните, - сказал он. - Мы познакомились пять лет назад в Оксфорде, на завтраке у декана Баллиол-колледжа. Мне будет интересно прочесть вашу книгу, когда она выйдет, - сколько я понимаю, это автобиография? И разрешите мне одним из первых поздравить вас с вашей помолвкой. Боюсь, вы убедитесь, что ваш тесть несколько чудаковат… и забывчив. Этой зимой он перенес сильный бронхит. Дом - сплошные сквозняки, непомерно велик по нашим временам. Ну что ж, пойду к себе. На море волнение, а я плохо переношу качку. Встретимся двенадцатого у леди Метроленд, а если посчастливится, то и раньше.
Адам не успел ничего ответить - иезуит уже исчез. Вдруг голова его опять возникла рядом.
- Здесь находится одна весьма опасная и неприятная женщина, некая миссис Оранг.
Он опять скрылся из глаз, и почти тотчас же пароход заскользил прочь от пристани, к выходу из порта.
Началась качка, то бортовая, то носовая, а то пароход, весь дрожа, замирал на месте, над бездной черной воды, после чего низвергался, как вагонетка на американских горах, в безветренную глубину и снова взлетал прямо в пасть к урагану; то он прорывал себе путь, судорожно тыкаясь носом, как терьер в кроличьей норе, то падал камнем, как лифт. Этот последний его трюк доставлял пассажирам больше всего мучений.
- Ой, - стонал Цвет Нашей Молодежи. - Ой! Ой! Ой!
- Точно из тебя сбивают коктейль, - сказал Майлз Злопрактис. - Ну и лицо у вас, деточка, - оттенка нильской воды.
- Это же заболеть можно, - сказала мисс Рансибл и, что редко с ней случалось, попала в точку.
Китти Блекуотер и леди Троббинг лежали одна над другой на своих койках, содрогаясь от парика до пят.
- Как ты думаешь, неужели это шампань…
- Китти.
- Да, милочка?
- Китти, мне кажется… нет, я уверена, у меня есть где-то нюхательные соли… Китти, я подумала, тебе там ближе… А мне отсюда слезать просто небезопасно… как бы не сломать ногу…
- А ты не боишься, что после шампань…
- Но они мне нужны. Конечно, милочка, если это тебе затруднительно…
- Мне ничего не затруднительно, ты же знаешь. Но помнится, нет, я даже совершенно ясно помню, что нюхательные соли ты не укладывала.
- Ну, Китти, ну, пожалуйста… тебе же будет жалко, если я умру… Ой!
- Но я видела нюхательные соли на твоем туалетном столике уже после того, как твои вещи снесли вниз. Помню, я еще подумала, надо захватить их, а потом замешкалась с чаевыми, так что, понимаешь…
- Я… их… сама уложила… Вместе со щетками… Китти, противная!
- Как не стыдно, Фанни!
- Ой! Ой! Ой!
Для отца Ротшильда все плавания были равны. Он размышлял о муках святых угодников, об изменчивости человеческой природы, о Четырех Последних Вещах и время от времени повторял про себя отрывки из покаянных псалмов.
Лидер оппозиции его величества лежал, погруженный в сладостный транс, созерцая роскошные восточные видения: домики из раскрашенной бумаги; золотые драконы и цветущий миндаль; золотые фигурки и миндалевидные глаза, смиренные и ласкающие; крохотные золотые ножки среди цветов миндаля; раскрашенные чашечки, полные золотого чая; золотой голос, поющий за ширмой из раскрашенной бумаги; смиренные, ласкающие золотые ручки и глаза формой как миндаль, а цветом как ночь.
Два совсем обмякших детектива, дежуривших у его каюты, покинули свой пост.
- Если он и при такой качке сумеет набедокурить, молодец будет, - решили они. - Грех было бы ему мешать.
Пароход скрипел всей обшивкой, хлопали двери, падали чемоданы, выл ветер; винт, то взлетая над водой, то зарываясь в волны, бешено крутился, и шляпные картонки сыпались с полок, как спелые яблоки. Но сквозь весь этот рев и грохот из дамского салона второго класса звучали отчаянные голоса ангелов миссис Оранг - они пели, пели в унисон, исступленно, надрывно, словно сердца их готовы были разлететься вдребезги, а рассудок помрачиться, - пели знаменитый гимн сочинения миссис Оранг "Агнец Божий - барашек что надо".
Капитан и первый помощник сидели в рубке и увлеченно решали кроссворд.
- Похоже, ветер свежеет, того гляди погода испортится, - сказал капитан. - Вечером может и покачать.
- Не всегда же бывает так тихо, как сейчас, - сказал первый помощник. - Хищное млекопитающее. Слово из восемнадцати букв. Просто непонятно, как они такое выдумывают.
Адам Фенвик-Саймз сидел с морскими волками в курительной, пил третий стакан виски и гадал, когда ему окончательно станет плохо.
Уже сейчас он ощущал какую-то тяжесть в затылке. Плыть еще тридцать пять минут, а скорее всего, и больше, раз ветер встречный.
Наискосок от него сидел болтливый, объездивший весь свет журналист и рассказывал ему неприличные анекдоты. Время от времени Адам вставлял более или менее подходящие к случаю замечания вроде "Да, здорово", или "Это надо запомнить", или "Ха-ха-ха", но по-настоящему что-либо воспринимать он был неспособен.
Корабль взлетел - выше, выше, выше, а потом как-то наискось ухнул вниз. Адам успел схватить свой стакан и спасти содержимое. Потом закрыл глаза.
- А вот этот годится и для дамских ушей, - сказал журналист.
За спиной у них четыре коммивояжера играли в карты. Сначала игра шла весело - когда карты, стаканы и пепельница летели на пол, они только приговаривали: "Вот это так тряхнуло!" и "Держись, гвардейцы!" - но за последние десять минут заметно притихли. Тишина была неуютная.
- …И сорок за тузы и двести пятьдесят. Роббер. Ну что, опять тянуть или останемся так?
- А может, сделаем небольшой перерыв? Стол все время куда-то едет, я даже устал.
- Э, Артур, тебя уж не тошнит ли?
- Ничего не тошнит, просто устал.
- Конечно, если Артура тошнит…
- Кто бы подумал, что нашего Артура будет тошнить?
- Да не тошнит меня вовсе. Устал немножко, и все. Но если вы хотите продолжать - пожалуйста, я вам игру портить не собираюсь.
- Молодчина, Артур. И нисколько его не тошнит. Эй, Билл, не зевай, карты сейчас упадут. Опять нас подымает.
- Может, повторим, друзья? Того же?
- Того же.
- Твое здоровье, Артур. Ваше здоровье. Чтобы не в последний.
- Кто сдает? Ведь последним сдавали вы, мистер Гендерсон?
- Да, теперь сдавать Артуру.
- Тебе сдавать, Артур. Гляди веселей, приятель.
- Перестань! Разве можно так хлопать человека по спине!
- Не спутай карты, Артур!
- Попробуй не спутать, когда тебя так хлопнули по спине. Устал я.
- Ну вот, у меня оказалось пятнадцать карт.
- А этот вы слышали? - сказал журналист. - Как один человек из Абердина очень любил бриллианты, до того любил, что, когда надумал жениться, выбрал жену с солитером. Здорово, а? Понимаете, у нее был солитер, а он, понимаете, любил бриллианты. А жил в Абердине. Ловко, ничего не скажешь.
- Знаете, я, пожалуй, выйду ненадолго на палубу. Здесь что-то душновато.
- И не думайте. Там все время заливает. Или, может быть, вас мутит?
- Ни капельки не мутит. Я просто подумал, что на свежем воздухе… О черт, да когда же это кончится?
- Держитесь, дружище. Я бы на вашем месте не стал прогуливаться. Лучше сидеть, как сидели. Глоток виски, вот что вам требуется.
- Меня не мутит. Просто здесь душно.
- Правильно, дружище. Уж вы мне доверьтесь.
Игра в бридж явно не клеилась.
- Эй, мистер Гендерсон, это еще что за пика?
- Туз, а то что же?
- Вижу, что туз. Я про то говорю, что нельзя вам было брать взятку козырем, когда у вас на руках была пика.
- Почему это нельзя было козырем? Ведь пошли-то с козыря.
- Ничего подобного. Артур пошел с пики.
- Нет, с козыря. Так ведь, Артур?
- Артур пошел с пики.
- Не мог он пойти с пики, а то зачем бы ему класть червонку на моего короля пик, когда я думал, что у него дама. Нет у него пик.
- Почему это у меня нет пик? У меня дама.
- Артур, старина, тебя, видно, и вправду тошнит.
- Ничего не тошнит, просто устал. Ты бы тоже устал, если б тебя так хлопнули по спине… В общем, хватит с меня этой забавы. Вот видите, опять карты разлетелись.
На этот раз никто не дал себе труда их собрать. Вскоре мистер Гендерсон сказал:
- Странно, с чего это у меня вдруг перед глазами все поплыло? Наверно, что-нибудь съел не то. С этими заграничными блюдами всегда такая история - намешают бог весть чего.
- А знаете, у меня тоже, оказывается, самочувствие не ахти. Вентиляция на этих пароходах ни к черту.
- Да-да. Вентиляция. Это вы верно заметили. В этом все дело.
- Странная вещь. Меня, имейте в виду, никогда не укачивает, но иногда морские переезды плохо на меня действуют.
- Вот и со мной так же.
- Вентиляция… безобразная.
- Уж поскорей бы очутиться в Дувре. "Родина, милая родина". Верно я говорю?
Адам крепко ухватился за обитый медью край столика, и ему стало легче. Нет, не допустит он, чтобы его вырвало, во всяком случае, пока на него пялится этот журналист. Теперь-то уж скоро, скоро покажется берег.