- Конечно. Я и не предполагал.
- И я не могу допустить, чтобы в дом набивались обнаженные натурщицы и художественные критики с их ужасным жаргоном. И потом, мне не нравится запах скипидара Я полагаю, ты намерен браться за дело всерьез и писать масляным красками.
Мой отец принадлежал к тому поколению, которое делило художников на серьезных и несерьезных в зависимости от того, пишут ли они маслом или акварелью.
- Едва ли я буду писать первый год. И потом, я вообще, вероятно, поступлю в какую-нибудь художественную школу.
За границей? - с надеждой спросил отец - Говорят, за границей есть превосходные школы.
Дело продвигалось гораздо быстрее, чем я предполагал.
- За границей или здесь. Мне надо сначала оглядеться.
- И оглядись за границей, - сказал он.
- Так ты согласен, чтобы я оставил Оксфорд?
- Coглaceн? Мой дорогой мальчик, тебе уже двадцать два года.
- Двадцать, - поправил я. - Двадцать один в октябре.
- Только то? Мне представлялось, что это тянется yже так давно.
Завершает этот эпизод письмо от леди Марчмейн:
"Дорогой Чарльз, - писала она, - сегодня утром Себастьян уехал от меня за границу к своему отцу. Перед его отъездом я спросила, написал ли он вам, и он ответил, что нет, так что это должна сделать я, хотя не знаю, как я смогу выразить в письме то, что не сумела выразить во время нашей последней прогулки. Однако нельзя, чтобы вы оставались в неведении. Себастьяна исключили из колледжа только на один семестр и согласны взять назад при условии, что он поселится у монсеньера Белла. Пусть он решает сам. Между тем мистер Самграсс любезно согласился взять его пока под свое покровительство. Как только он вернется от отца, мистер Самграсс берет его с собой в поездку по Ближнему Востоку, где мистер Самграсс давно уже хотел обследовать местные православные монастыри. Он надеется, что это может стать новым интересом для Себастьяна.
На рождество, когда они возвратятся, я знаю, Себастьян непременно захочет увидеть вас, и мы все тоже. Надеюсь, ваши планы на будущий семестр не очень сильно расстроились и все у вас пойдет хорошо.
Искренне Ваша
Тереза Марчмейн."
"Нынче утром я пришла в садовую комнату и мне было так грустно".
Книга вторая
БРАЙДСХЕД ПОКИНУТЫЙ
Глава первая
- И как раз когда мы поднялись на перевал, - рассказывал мистер Самграсс, - сзади раздался стук копыт и два солдата проскакали в голову каравана и повернули нас обратно. Их послал за нами генерал, но еще немного, и они бы опоздали. Наступал такой час, когда путешествовать в горах было небезопасно.
Он сделал паузу. Слушатели молчали, понимая, что он хочет произвести впечатление, но не зная, как выразить ему свой интерес?
- Час банд? - рискнула Джулия. - Ну и ну! Чувствовалось однако, что этого ему недостаточно. Наконец молчание нарушила леди Марчмейн:
- Но джаз-банды в тех местах, я думаю, не представляют интереса.
- Дорогая леди Марчмейн, бог с вами. Банды разбойников, бандиты. - Рядом со мной на диване Корделия давилась беззвучным смехом. - Горы кишат ими. Отставшие солдаты армии Кемаля, греки, оказавшиеся отрезанными при отступлении. Народ отчаянный, можете мне поверить.
- Умоляю, ущипните меня, - шепнула Корделия. Я ущипнул ее, и стоны в пружинах дивана смолкли.
- Благодарю, - сказала она, вытирая глаза рукой.
- И вы так и не добрались до этого места - как оно там называется? - сочувственно сказала Джулия. - То-то, наверно, ты был раздосадован, Себастьян?
- Я? - Голос Себастьяна прозвучал из темноты за пределами света, падавшего от лампы, и тепла от горячих поленьев, за пределами семейного круга, в стороне от фотографий, разложенных для показа на ломберном столике. - Я? По-моему, меня в тот день с ними не было, верно, Сами?
- Да, вы были нездоровы.
- Я был нездоров, - как эхо, повторил он, - поэтому я бы все равно не побывал в этом месте, как оно там называется, верно, Сами?
- А вот это, леди Марчмейн, это караван на заезжем дворе в Алеппо. Это наш повар армянин Бегедбян; а это я верхом на лошади; вот свернутая палатка; а вот один малоприятный курд, который пристал к нам и повсюду упорно за нами следовал… Вот я в Понте, в Эфесе, в Трапезунде, в Крак-де-Шевалье, в Самофракии, в Батуми- разумеется, они у меня еще не разложены в хронологическом порядке.
- Проводники, руины, мулы, - сказала Корделия. - А где же Себастьян?
- Он, - поспешил ответить мистер Самграсс с торжеством словно ожидая этого вопроса и заранее к нему приготовясь, - держал фотоаппарат. Он сделался завзятым фотографом, как только обучился не заслонять рукой объектив, верно, Себастьян?
Голос из темноты промолчал.
Мистер Самграсс выудил из кожаного планшета еще одну фотографию.
- Вот группа на террасе отеля "Святой Георгий", снятая в Бейруте уличным фотографом. Вон Себастьян.
- Позвольте, да ведь это Антони Бланш! - воскликнул я.
- Да, мы много времени проводили вместе, случайно встретились в Константинополе. Очень приятный человек. Непонятно, как я с ним раньше не познакомился. Он доехал с нами до самого Бейрута.
Чайный сервиз убрали и задернули шторы на окнах. Был третий день рождества и мой первый вечер в Брайдсхеде; Себастьян с мистером Самграссом тоже приехали только сегодня, я, к моему удивлению, встретил их на перроне.
За три недели до того леди Марчмейн прислала письмо:
"Я только что получила весточку от мистера Самграсса, он пишет, что они с Себастьяном, как мы и надеялись, к Рождеству будут дома. От них так давно не было известий, что я уже боялась, не потерялись ли они, и не хотела заранее ни о чем уславливаться. Себастьян непременно захочет видеть вас. Приезжайте к нам на рождество, если сможете, или как только освободитесь после Рождества".
Я должен был провести рождество у дяди и не мог нарушить слова, поэтому я ехал издалека и пересел на полпути в местную ветку, полагая, что Себастьян уже давно дома; но оказалось, что он приехал в соседнем вагоне со мной, а когда; я спросил, где он был все это время, мистер Самграсс очень гладко и многословно объяснил мне, что у них затерялся багаж и что контора Кука была закрыта на праздники, и я сразу же почувствовал, что существует другое объяснение, которое от меня скрывают.
Мистеру Самграссу было явно не по себе; внешне он держался с прежней самоуверенностью, но дух нечистой совести, точно застарелый табачный запах, ощутимо шел от него, и леди Марчмейн встретила его с чуть заметной настороженностью. Он оживленно рассказывал о своей поездке все время, пока пили чай, но потом леди Марчмейн увела его наверх для "разговора по душам". Я посмотрел ему вслед с чувством, близким состраданию; любому игроку в покер было ясно, что карта у мистера Самграсса никудышная, а за чаем я начал подозревать, что он не только блефует, но и передергивает. Было у него что-то на душе, что следовало, но очень не хотелось и отчего-то трудно было сказать леди Марчмейн о прошедшем Рождестве, но еще, я догадывался, он обязан был, но отнюдь не собирался рассказывать правду обо всем левантийском путешествии.
- Пошли проведаем няню, - сказал Себастьян.
- Можно, я тоже с вами? - попросилась Корделия.
- Идем.
Мы поднялись под купол в детскую. На лестнице Корделия спросила:
- Неужели ты совсем не рад, что вернулся?
- Конечно, рад.
- Мог бы как-нибудь и показать это. А я так ждала. Няню не нужно было особенно занимать разговором. Она любила, чтобы те, кто приходит к ней, не обращали на нее внимания, предоставляя ей вязать чулок, и разглядывать их лица, и думать о том, какие они были маленькие; все их теперешние дела ничего не значили рядом с младенческими болезнями и проступками, хранимыми в ее памяти.
- Да, - сказала она Себастьяну, - вы заметно осунулись. Все, я думаю, эта их заграничная пища. Нужно вам теперь немного поправиться. И ложились, видно, за полночь, посмотреть на вас - все, поди, балы эти. (У нянюшки Хокинс было твердое убеждение, что в высшем свете люди проводят вечера главным образом на балах.) Рубашку вон надо подштопать. Принесите мне, перед тем как отдавать прачке.
Себастьян и в самом деле выглядел нездоровым. Пять месяцев изменили его, как несколько лет; он стал бледнее, исхудал, под глазами появились мешки, углы рта опустились, и на подбородке сбоку был заметен шрам от фурункула; голос его сделался глуше, движения вялы или, наоборот, очень резки; одежда его была потрепана, и волосы, которые прежде вились в счастливом беспорядке, теперь казались нечесаными; но что хуже всего, во взгляде его я встретил ту самую настороженность, которую уловил еще на пасху и которая сделалась для него, как видно, привычной.
Обезоруженный этой настороженностью, я не стал его ни о чем расспрашивать, а вместо этого рассказал о себе, о прожитых осени и зиме, о квартире на Иль-де-Сен-Луи, и о классе живописи, и о том, как хороши старые учителя и как плохи их ученики.
- Они близко не подходят к Лувру, - рассказывал я, - а если когда и подойдут, то только потому, что какой-нибудь из их дурацких журналов вдруг "открыл" художника, отвечающего модной в этом месяце эстетической теории. Половина из них жаждет наделать шуму и приобрести популярность в духе Пикабиа; другая половина стремится только зарабатывать деньги, рисуя картинки для журнала мод или интерьеры ночных клубов. А их учителя по-прежнему хотят научить их писать, как Делакруа.
- Чарльз, - вмешалась Корделия, - ведь верно же, что модерн - это чепуха?
- Совершенная чепуха.
- О, я так рада! Мы поспорили с одной нашей монахиней, она говорила, что не следует критиковать то, чего мы не понимаем. Вот я теперь скажу ей, что слышала это от настоящего художника, будет тогда знать!
Вскоре наступило время Корделии идти к себе ужинать, а нам с Себастьяном спуститься в гостиную, где подавали коктейли. Там в одиночестве сидел Брайдсхед, но следом за нами вошел Уилкокс и объявил:
- Миледи желала бы побеседовать с вами у себя наверху, милорд.
- Что-то не похоже на маму - приглашать к себе. Обычно она сама заманивает того, кто ей нужен.
Подноса с коктейлями в гостиной не было. Мы подождали несколько минут, потом Себастьян позвонил. Появившийся на звонок лакей сказал:
- Мистер Уилкокс наверху у ее светлости.
- Неважно, принесите коктейли.
- Ключи у мистера Уилкокса, милорд.
- М-м… ну ладно, пришлите его с ними сюда, когда он освободится.
Мы немного поговорили об Антони Бланше: - Он отпустил бороду в Стамбуле, я потом уговорил его побриться, - но минут через десять Себастьян сказал: - Ладно, не хочу никакого коктейля, пойду приму ванну, - и ушел.
Была половина восьмого; я уже думал, что все ушли наверх одеваться, и как раз собрался последовать их примеру, когда на пороге комнаты столкнулся с вернувшимся Брайдсхедом.
- Одну минуту, Чарльз, я должен вам кое-что объяснить. Наша мать распорядилась, чтобы ни в одной из комнат не оставляли спиртное. Почему - вам понятно. Если вам чего-нибудь захочется, позвоните и велите Уилкоксу принести. Только лучше подождите, пока будете один. Мне очень жаль, но… вот так.
- Это необходимо?
- Насколько я понимаю, совершенно необходимо. Не знаю, известно вам или нет, но у Себастьяна был еще один срыв, как только они возвратились в Англию. Он исчез на рождество. И мистер Самграсс отыскал его только вчера вечером.
- Я догадывался, что произошло нечто в этом роде. Вы уверены, что такой способ наилучший?
- Это способ, избранный нашей матерью. Не выпьете ли теперь коктейля, пока он наверху?
- Он стал бы у меня в горле.
Мне всегда отводили ту же комнату, что и в первый мой приезд, - рядом с Себастьяном, отделенную от него бывшей гардеробной, двадцать лет назад превращенной в ванную посредством замены кровати на глубокую медную ванну, вправленную в красное дерево, которая наполнялась нажатием на массивный бронзовый рычаг, напоминавший какое-то корабельное приспособление; прочая обстановка гардеробной осталась нетронутой; зимой в камине всегда горел огонь.
Я часто вспоминаю эту комнату - застекленные акварели запотели от пара, на спинке старинного кресла согревается большое банное полотенце - и сравниваю ее со стандартными, клиническими ванными помещеньицами, сплошь зеркальными и никелированными, которые сходят за роскошь в современном мире.
Я полежал в ванне, потом медленно вытирался перед камином, не переставая думать о печальном возвращении моего друга под родной кров. Надев халат, я вошел к Себастьяну, отворив дверь, как всегда, без стука. Он сидел полуодетый у камина и раздраженно обернулся к двери, поспешно поставив на столик стакан для чистки зубов.
- А, это вы. Я уж испугался.
- Так вы все-таки раздобыли выпивку, - сказал я.
- Не понимаю, о чем вы.
- Бога ради, - сказал я, - уж со мной-то вам незачем притворяться. Лучше бы угостили.
- Просто у меня было с собой немного во фляжке. А больше не осталось ни капли.
- Что происходит?
- Ничего. Многое. Потом расскажу. Я оделся, зашел за Себастьяном, но он сидел, как я его оставил - полуодетый в кресле у камина. В гостиной я застал одну Джулию.
- Ну, - сказал я, - что тут происходит?
- Да ничего, очередной семейный potin. Себастьян снова напился, и мы все должны за ним приглядывать. Ужасная скука.
- Ему это тоже не слишком весело.
- Сам виноват. Почему он не может вести себя, как все? Кстати, насчет приглядывания, что вы скажете о мистере Самграссе? Чарльз, вы ничего подозрительного в нем не замечаете?
- Еще бы не замечать! Как вы думаете, ваша мать это видит?
- Мама видит только то, что ей удобно. Не может же она держать под наблюдением весь дом. Я, например, если слыхали, тоже причиняю семье беспокойство.
Я ничего не слыхал - ответил я и сокрушенно и пояснил: - Я ведь только что из Парижа, - чтобы не создалось впечатление, будто кому-то может быть что-то о ней неизвестно.
Тот вечер был на редкость унылым. Ужинали в Расписной гостиной. Себастьян опоздал к столу, и нервы у всех были так натянуты, что, мне кажется, каждый в глубине души был готов увидеть, как он войдет, по-шутовски качаясь и громко икая; он же, разумеется, держался безупречно; извинился, сел на свободный стул и предоставил мистеру Самграссу довести до конца свой монолог, который никто больше не прерывал и, кажется, никто не слушал. Друзья, патриархи, иконы, клопы, романские руины, экзотические блюда из козьих и овечьих глаз, французские и турецкие чиновники - весь каталог ближневосточных реалий был представлен для нашего развлечения.
Я наблюдал, как обносили шампанским. Когда очередь дошла до Себастьяна, он сказал: "Мне, пожалуйста, виски", - и я видел, как Уилкокс поверх его головы взглянул на леди Марчмейн, а она чуть заметно кивнула. В Брайдсхеде каждому желающему подавали отдельный наполненный графинчик, куда помещалось с четверть бутылки; графин, который Уилкокс поставил перед Себастьяном, был наполовину пуст. Себастьян демонстративно поднял его на свет, поболтал, потом молча вылил в стакан, который заполнился не более чем на два пальца. Все сразу вдруг заговорили, все, за исключением Себастьяна, и мистер Самграсс на какое-то мгновенье остался без слушателей, толкуя о маронитах одному подсвечнику; но тут же все снова умолкли, и он безраздельно владел столом до самой той минуты, когда леди Марчмейн с Джулией вышли из комнаты.
- Не засиживайтесь долго, Брайди, - сказала она на пороге, как говорила всегда, и в тот вечер у нас не было ни малейшего желания засиживаться. Стаканы наши были наполнены портвейном, после чего графин немедленно исчез со стола. Мы быстро осушили стаканы и перешли в гостиную, где Брайдсхед попросил мать почитать вслух, и она до десяти часов с большим одушевлением читала "Дневник Никого", а в десять закрыла книгу и объявила, что почему-то ужасно устала, настолько, что даже не зайдет перед сном в часовню.
- Кто едет завтра на охоту? - спросила она.
- Корделия, - ответил Брайдсхед. - Я беру молодую кобылку Джулии, пусть познакомится с собаками. Часа на два, не больше.
- Рекс приезжает завтра неизвестно когда, - сказала Джулия. - Мне лучше остаться, чтобы его встретить.
- Где назначен сбор? - неожиданно спросил Себастьян.
- Здесь. Флайт Сент-Мери.
- Тогда я тоже хотел бы поехать, если найдется для меня лошадь.
- Разумеется. Это просто чудесно. Я бы сам позвал тебя, только ты раньше всегда был так недоволен, когда приходилось ехать. Можешь взять Колокольчика. Он отлично ходит в этом сезоне.
Все вдруг ужасно обрадовались, что Себастьян хочет ехать на охоту; сумрак вечера немного рассеялся. Брайдсхед позвонил, чтобы принесли виски.
- Может быть, еще кому-нибудь?
- Мне принесите, пожалуйста, тоже, - сказал Себастьян, и на этот раз не Уилкокс, а лакей так же посмотрел на леди Марчмейн и получил в ответ еле заметный кивок. Все в доме были предупреждены. Виски принесли уже разлитое в два стакана, словно заказанное у стойки, и все наши глаза следовали по комнате за подносом, как глаза собак в столовой, провожающие блюдо с дичью.
Однако благодушие, порожденное желанием Себастьяна участвовать в завтрашней охоте, сохранилось; Брайдсхед написал записку для конюха, и мы в радужном настроении разошлись по комнатам.
Себастьян сразу лег; я сидел у его камина и курил трубку.
- Может быть, мне поехать завтра вместе с вами? - сказал я.
- Ничего интересного вы не увидите, - ответил он. - Могу вам точно сказать, что я намерен сделать. Отстану от Брайди у первой же норы, потрушу легонько в ближний кабак и проведу там весь день, упиваясь на свободе. Раз они обращаются со мной, как с алкоголиком, пусть тогда и получают алкоголика на здоровье. Да и потом, я все равно ненавижу охоту.
- Ну, что же. Помешать я вам не могу.
- Между прочим, можете - если не дадите мне денег. Они закрыли этим летом мой лицевой счет. Отсюда проистекли мои главные трудности. Часы и портсигар я уже заложил, чтобы обеспечить себе счастливое рождество, так что завтра мне придется за деньгами обратиться к вам.
- Я не могу. Вы отлично знаете, что это невозможно.
- Невозможно, Чарльз? Ну что-ж. Как-нибудь устроюсь сам. Я теперь стал ужасно ловкий по этой части - как устраиваться самому. Пришлось, ничего не поделаешь.
- Себастьян, что у вас там было с мистером Самграссом?
- Он же вам рассказывал за обедом про руины, мулов и местные достопримечательности - это все было у Сами. Просто мы решили, что каждый пойдет своим путем, вот и все. Бедняга Сами, в сущности, до последнего времени вел себя довольно сносно. Я надеялся, что он и дальше не подкачает, но, боюсь, он проявил крайнюю неосмотрительность, рассказав о моем счастливом рождестве. Наверное, думал, что если изобразит меня в слишком хорошем свете, то, пожалуй, еще потеряет место телохранителя.