Я ушел и стал бродить по пароходным салонам, которые были велики, но отнюдь не великолепны, напоминая до абсурда увеличенные коридоры железнодорожных вагонов. Я прошел в высокие бронзовые двери, на которых резвились двухмерные ассирийские чудовища, под ногами у меня расстилался ковер цвета промокательной бумаги; расписанные стенные панели тоже напоминали промокательную бумагу - "детские" рисунки в грязных, плоских тонах; а между стен лежали ярды и ярды светлого паркета, которого не касался инструмент паркетчика, - лесины, незаметно стыкованные одна с другой, гнутые под углом, обработанные паром и давлением и безукоризненно отполированные; здесь и там поверх ковра, похожего на промокательную бумагу, стояли кресла со столиками, сделанные словно по чертежам сантехников, - большие мягкие кубы с квадратными углублениями вместо сидений, обитые все той же промокательной бумагой; рассеянное освещение исходило из множества разбросанных отверстий - ровный свет без тени; и все гудело от вращения бесчисленных вентиляторов и вибрировало от работы мощных машин под полом.
"Ну, вот я и вернулся, - думал я, - из своих джунглей, от своих руин. Вернулся сюда, где богатство успело лишиться великолепия и сила - достоинства. Quomodo sedet sola civitas (я уже слышал этот великий плач, о котором когда-то в парадной гостиной Марчмейн-хауса говорила мне Корделия, слышал примерно год назад в Гватемале в исполнении негритянской капеллы)".
Подошел стюард.
- Не угодно ли чего-нибудь, сэр?
- Виски с содовой без льда.
- Прошу прощения, сэр, у нас вся содовая вода со льдом.
- А простая вода тоже?
- О да, сэр, тоже.
- Ну ладно, неважно.
Озадаченный, он засеменил, прочь, неслышно ступая в неумолчном гуле.
- Чарльз.
Я оглянулся.
В одном из мягких кубов, обтянутых промокательной бумагой, сидела Джулия, тихо сложив на коленях руки, - я прошел мимо, даже не заметив ее.
- Я знала, что вы здесь. Мне звонила Селия. Как хорошо.
- Что вы тут делаете?
Она скупым красноречивым жестом развела на коленях ладони.
- Жду. Моя горничная распаковывает вещи. Она постоянно чем-нибудь недовольна с тех пор, как мы выехали из Англии. Сейчас ей не нравится моя каюта. Почему, сама не знаю. Мне кажется, там очень мило.
Вернулся стюард с виски и двумя кувшинчиками - в одном была вода со льдом, в другом кипяток; я смешал их до нужной температуры. Он посмотрел, как я это делаю, и сказал:
- Теперь буду знать, как вы любите, сэр.
У большинства пассажиров были какие-нибудь причуды; ему платили жалованье за то, чтобы он им угождал. Джулия заказала чашку горячего шоколада. Я сел в соседний куб.
- Я теперь совсем не вижу вас, - сказала она. - Я, кажется, не вижу никого из тех, кого люблю. Почему, сама не знаю.
Но говорила она так, как будто со времени нашей последней встречи прошли недели, а не годы; как будто к тому же перед тем нас с ней связывала близкая дружба. Это было прямо противоположно тому, что происходит обычно при подобных встречах - когда оказывается, что время успело возвести собственную оборонительную линию, замаскировало уязвимые места и заминировало все промежуточное пространство, кроме двух-трех самых проторенных проходов, так что, как правило, мы только и можем что делать друг другу знаки через ряды проволочного заграждения. А тут мы с ней, никогда прежде не бывшие друзьями, встретились так, как будто между нами не прерывалась многолетняя дружба.
- Что вы делали в Америке?
Она медленно подняла на меня от чашки с шоколадом свои прекрасные серьезные глаза и ответила:
- А вы не знаете? Я вам расскажу когда-нибудь. Понимаете, я оказалась в дураках. Вообразила, что люблю одного человека, а вышло все совсем не так.
Память моя перелетела на десять лет назад, в тот вечер в Брайдсхеде, когда это прелестное тонконогое девятнадцатилетнее существо, словно получившее разрешение на час спуститься из детской и оскорбленное недостатком внимания взрослых, сказало с вызовом: "Я, например, тоже причиняю семье беспокойство"; и я тогда еще подумал, хотя и сам, как мне теперь казалось, едва вылез из коротеньких штанишек: "До чего эти молоденькие девушки важничают своими романами".
Теперь все было иначе; в том, как она это сказала, было только смирение и дружеская откровенность.
Мне захотелось ответить ей доверием на доверие, показать, что я принимаю ее дружбу, но в моей ровной, многотрудной жизни последних лет не было ничего, чем бы я мог с нею поделиться. Вместо этого я стал рассказывать о том, как жил в джунглях, о забавных типах, которые мне встречались, и о местах, которые я посетил, но в этой новой атмосфере старой дружбы рассказ мой прозвучал неуместно, быстро иссяк и оборвался.
- Я очень хочу увидеть картины, - сказала она.
- Селия предложила, чтобы я распаковал несколько и развесил по стенам каюты к приходу гостей. Я не мог.
- Ну да… а Селия по-прежнему очаровательна? Я всегда считала ее самой хорошенькой из всех наших сверстниц.
- Она не изменилась.
- Зато вы изменились, Чарльз. Такой тощий и хмурый; совсем не похож на того милого мальчика, которого Себастьян привез с собой когда-то в Брайдсхед. И как-то тверже стали.
- А вы мягче.
- Да, наверно… И я теперь стала терпеливее.
Ей не было еще и тридцати, она только приближалась к зениту своей прелести, с лихвой исполнив все, что обещала когда-то ее расцветающая красота. Модная тонконогость отошла в прошлое; голова, которую я привык относить к итальянскому Кватроченто, казавшаяся раньше словно чужой на ее угловатых плечах, стала теперь органичной частью ее облика, утратив свое флорентийское своеобразие и связь с живописью и искусством, так что бесполезно было бы пытаться расчленить и перечислить по пунктам особенности ее красоты, которая была ее сущностью и поддавалась познанию только в ней самой, с ее согласия, через любовь, которую я должен был вскоре к ней ощутить.
Время произвело в ней и еще одну перемену - не для нее была теперь самодовольная, лукавая улыбка Джоконды, годы, несшие не только "звон лютни и кифары", придали ее чертам выражение грусти. Она словно говорила: "Взгляните на меня. Я сделала что могла. Я красива необыкновенной, особенной красотой. Я создана для восторгов. Но что причитается мне самой? Что будет моей наградой?"
Этого в ней не было десять лет назад, и это, в сущности, и было ее наградой - магическая, неизбывная грусть, говорящая прямо сердцу и рождающая в нем немоту, венец ее красоты.
- И грустнее, - сказал я.
- О да, гораздо грустнее.
Когда спустя два часа я вернулся в каюту, моя жена была охвачена кипучей деятельностью.
- Пришлось обо всем позаботиться самой. Как, по-твоему, неплохо?
Нам дали, без приплаты, большой номер-люкс, который из-за его грандиозных размеров почти никогда никто не брал, кроме директоров пароходной компании, так что помощник капитана каждый рейс мог селить там кого-нибудь по своему усмотрению, кого желал особо почтить. (Моя жена обладала специальным талантом завоевывать такие почести: сначала ошеломляла бедные души своим шиком и моей известностью, а потом, утвердившись на недосягаемой высоте, сразу же переходила на почти заискивающее дружелюбие.) В знак благодарности помощник капитана был включен в число приглашенных, а он в знак благодарности со своей стороны прислал ей ледяного лебедя в натуральную величину, изнутри заполненного черной икрой. Этот роскошный хладный дар возвышался теперь на столе посреди комнаты и медленно таял, роняя с клюва каплю за каплей на серебряное блюдо. Поднесенные ей утром букеты по возможности скрывали стенные панели (ибо эта каюта была точь-в-точь недавно покинутый мною безобразный салон в миниатюре).
- Скорее иди переодеваться. Где ты был все это время?
- Разговаривал с Джулией Моттрем. - Ты с ней знаком? Ах, да, вы ведь дружили с ее алкоголиком-братом.
Боже, как она была ослепительна!
- Она тоже очень высокого мнения о твоей внешности.
- У нее был роман с Боем.
- Не может быть.
- Он так говорил.
- А ты подумала, - спросил я, - как твои гости будут грызть эту икру?
- Знаю. Ледяная, как камень. Но ведь есть все остальное - она открыла блюда со всевозможными глазированными лакомствами. - И потом, гости обычно как-то умудряются все съесть. Помнишь, мы один раз ели креветок ножом для разрезания бумаги?
- Разве?
- Милый, это было в тот вечер, когда ты поставил вопрос ребром.
- Мне помнится, что вопрос ребром поставила ты.
- Ну хорошо, в тот вечер, когда мы обручились. Ты не сказал, как тебе нравятся мои приготовления.
Приготовления, помимо лебедя и цветов, состояли из одного стюарда, уже задвинутого в угол импровизированной винной стойкой, и другого стюарда, с подносом, пользовавшего относительной свободой передвижения.
- Мечта киногероя, - сказал я.
- Кстати о киногероях, - отозвалась моя жена, - именно об этом мне нужно с тобой поговорить.
Она прошла вслед за мной в мою каюту и говорила со мной, пока я переодевался. Ей пришло в голову, что при моем интересе к архитектуре мое истинное призвание - создавать декорации для фильмов, и она пригласила сегодня двух голливудских магнатов, дабы расположить их в мою пользу.
Мы вернулись в гостиную.
- И, пожалуйста, милый, я вижу, ты невзлюбил моего лебедя, но только не говори ничего при помощнике капитана. С его стороны это было очень любезно. И потом, знаешь, если бы ты прочел об этом в описании пира в Венеции шестнадцатого века, ты наверняка сказал бы: вот когда надо было родиться.
- В шестнадцатом веке в Венеции он был бы совсем другой.
- А вот и наш Санта Клаус! А мы как раз стоим и восхищаемся вашим лебедем.
Помощник капитана вошел в каюту и обменялся со мною мощным рукопожатием.
- Дорогая леди Селия, - сказал он, - если вы завтра утром оденетесь во все, что у вас есть с собой самого теплого, и отправитесь вместе со мной на экскурсию по пароходному рефрижератору, я покажу вам целый ноев ковчег таких тварей. Тосты сейчас прибудут. Их пока не подали, чтобы они не остыли.
- Тосты! - повторила моя жена, словно это превосходило самые утонченные чревоугоднические мечты. - Ты слышишь, Чарльз? Тосты!
Вскоре начали собираться гости; благо им ничто не мешало появиться вовремя.
- Селия, - говорили они, - какая огромная каюта, и какой восхитительный лебедь!
В короткое время наш номер-люкс, хоть и был самым просторным на корабле, оказался тесно набит людьми; и вот уже в лужице, натекшей с ледяного лебедя, стали гасить сигареты.
Помощник капитана произвел сенсацию, как любят моряки, объявив, что ожидается шторм.
- Ну можно ли быть таким жестоким! - льстиво взмолилась моя жена, намекая тем самым, что не только каюта-люкс и черная икра, но и океанские волны зависели от его распоряжений. - Ведь все равно на такие пароходы шторм не влияет, верно?
- Может нас на денек-другой задержать.
- Но укачивать не будет, правда?
- Это уж кого как. Меня, например, всегда укачивает во время шторма, с детских лет.
- Не верю. Он просто хочет нас попугать. Идите все сюда, я вам кое-что покажу.
На столике стояла последняя фотография ее детей.
- Представьте, Чарльз еще не видел Каролину. Вот радость его ожидает!
Моих знакомых среди гостей не было, но примерно треть я знал по фамилии и мог вполне пристойно поддерживать разговор. Одна пожилая дама мне сказала:
- Так вы и есть Чарльз? Мне кажется, я решительно все о вас знаю. Селия столько о вас рассказывала.
"Решительно все? - подумал я. - Решительно все - это довольно много, мадам. Видите ли вы что-нибудь в тех темных закоулках моей души, где тщетно блуждает даже мой собственный взор? Можете ли вы объяснить мне, глубокоуважаемая миссис Стьювесант Оглендер - так, если не ошибаюсь, назвала вас моя жена, - почему в эту самую минуту, разговаривая с вами о моей предстоящей выставке, я все время думаю только о том, когда же придет Джулия? Почему я могу так беседовать с вами, а с ней не могу? Почему я уже выделил ее из всего человечества и себя вместе с нею? Что там свершается в далеких тайниках моей души, о которых вы даже не подозреваете? Что такое творится, миссис Оглендер?"
Но Джулия все не приходила, и голоса двадцати человек в этой тесной комнатке, которая была так велика, что ее никто не брал, звучали, как слитный говор толпы.
И тут я увидел забавную картину. Рыжий господин, которого почему-то никто не знал, одетый отнюдь не так изысканно, как принято в кругу друзей моей жены, вот уже двадцать минут стоял у икры и быстро-быстро, как кролик, ел ложку за ложкой. Наконец он остановился, вытер рот носовым платком и вдруг протянул руку и отер своим платком большую каплю, которая скопилась на носу у ледяного лебедя и вот-вот должна была оторваться и упасть. Проделав это, он оглянулся, чтобы удостовериться, что никто ничего не видел, встретился взглядом со мной и смущенно хихикнул.
- Так и подмывало утереть ему нос, вот не удержался, - пояснил он. - Пари, вы не знаете, сколько выходит капель в минуту. Я знаю. Сосчитал.
- Понятия не имею.
- Отгадайте. Шесть пенсов, если ошибетесь, доллар, если угадаете. Без обмана.
- Три, - сказал я.
- Ишь ты хитрый какой! Тоже небось сосчитали, - ухмыльнулся он, однако платить не стал. - А вот еще угадайте. Я в Англии рожден и вырос, а первый раз плыву через Атлантику.
- Туда, наверно, летели?
- Нет, и не летел.
- Тогда, значит, вы едете вокруг света и плыли через Тихий океан.
- Ну, вы и хитрый же, скажу я вам. А я, между прочим, на этой загадке немало заработал.
- Через какие же города вы ехали? - вежливо осведомился я.
- А, это секрет фирмы. Ну, мне пора. Всего! Ко мне подошла моя жена.
- Чарльз, - сказала она, - познакомься: мистер Крамм из "Интерастрал филмз".
- Так вы и есть мистер Чарльз Райдер, - сказал мистер Крамм.
- Да.
- Ну-ну. - Он помолчал. Я ждал. - Вот помощник капитана говорит, что нас ждет ухудшение погоды. Ну, что вы на это скажете!
- Гораздо меньше, чем уже сказал помощник капитана.
- Прошу прощения, мистер Райдер, я вас не совсем понял.
- Я только сказал, что помощник капитана разбирается в этом лучше меня.
- Вот как? Гм-гм. Ну-ну, я получил большое удовольствие от нашей беседы. Надеюсь, она будет не последняя. Какая-то английская дама говорила:
- Ох, этот лебедь! Полтора месяца в Америке привили мне настоящую фобию ко льду. Расскажите мне, что вы испытали, снова встретившись с Селией? Я знаю, я бы чувствовала себя неприлично новобрачной. Но Селия и без того еще не сняла флердоранжа, верно?
Другая дама говорила:
- Разве это не чудесно? Вот сейчас мы распрощаемся, но через полчаса увидимся снова и еще много-много дней будем видеться каждые полчаса.
Гости расходились, и каждый перед уходом сообщал мне о том, что мне сулят в ближайшем будущем заботы моей жены; популярной темой было также наше предстоящее тесное общение. Наконец был вывезен и ледяной лебедь, и я сказал моей жене:
- Джулия так и не пришла.
- Да, она звонила. Я не расслышала, что она говорила, тут был такой шум, что-то насчет платья. И к лучшему, надо признаться, тут и так негде было яблоку упасть. Было очень мило, верно? Тебе очень не понравилось? Ты держался чудесно и очень импозантно выглядел. А кто этот твой рыжий приятель?
- Первый раз его видел.
- Как странно! Ты сказал что-нибудь мистеру Крамму насчет работы в Голливуде?
- Конечно, нет.
- Ох, Чарльз, сколько мне с тобой хлопот! Мало просто стоять с видом гения и мученика искусства. Ну, пошли обедать. Мы сидим за капитанским столом. Едва ли он сегодня выйдет к обеду, но вежливость требует пунктуальности.
К тому времени, когда мы добрались до кают-компании, места за столом уже были распределены. По обе стороны от пустого капитанского стула сидели Джулия и миссис Оглендер, еще там были английский дипломат с женой, сенатор Стьюве-сант Оглендер и - в блестящей изоляции - американский священник между двумя парами пустых стульев. Позднее он отрекомендовался довольно тавтологическим титулом епископального епископа. Жены и мужья сидели здесь вместе. Моя жена, приняв молниеносное решение, отклонила вмешательство стюарда и села подле сенатора, предоставив епископа мне. Джулия потерянно кивнула нам через стол.
- Я страшно огорчена, что не смогла прийти, - сказала она. - Моя злодейка-горничная бесследно исчезла со всеми моими туалетами и появилась только полчаса назад. Ходила играть в пинг-понг.
- Я сейчас рассказывала сенатору, как много он потерял, что не был у вас, - обратилась ко мне миссис Стьювесант Оглендер. - Где Селия, там всегда увидишь значительных людей.
- Справа от меня сидят значительные люди, супружеская чета, - сказал епископ. - Они едят у себя в каюте и будут выходить к общему столу, только когда их заранее уведомят, что ожидается присутствие капитана.
Компания за столом подобралась довольно безотрадная; даже светский энтузиазм моей жены не выдерживал такого испытания. По временам до меня доносились обрывки ее разговора с сенатором.
- … презабавный рыжий человечек. Капитан Буремглой собственной персоной.
- Простите, леди Селия, но я вас так понял, что вы с ним не были знакомы?
- Я хочу сказать, что это был кто-то, очень на него похожий.
- Кажется, я начинаю понимать. Он принял облик вашего знакомого капитана с целью попасть в число ваших гостей?
- Нет-нет. Капитан Буремглой - это такой комический персонаж.
- Мне кажется, что в господине, о котором идет речь, ничего комического не было. А ваш знакомый - комик?
- Да нет. Капитан Буремглой - это вымышленный персонаж из английской газеты. Вроде вашего Лупоглаза. Сенатор отложил нож и вилку.
- Я резюмирую. К вам в гости явился некий непрошеный господин, и вы приняли его, ибо усмотрели в нем сходство с карикатурным персонажем?
- Да, пожалуй, в общем и целом так.
Сенатор поглядел на жену, как бы говоря: "Ничего себе значительные люди!"
Мне слышно было, как на другом конце стола Джулия любезно разъясняла английскому дипломату сложные брачно-родственные связи своих венгерских и итальянских кузенов. На пальцах и в волосах у нее вспыхивали огоньки бриллиантов, но руки ее нервно катали хлебные катышки, а лучистая голова печально никла.
Епископ рассказывал мне о миссии доброй воли, с которой он направлялся в Барселону: "… была проделана очень важная предварительная работа, мистер Райдер. И теперь настало время возводить новое здание на более широком фундаменте. Я поставил себе целью примирить между собою так называемых анархистов и так называемых коммунистов, и с этой целью я и мой комитет изучили всю имеющуюся документацию по данному вопросу. И мы пришли, мистер Райдер, к единодушному заключению, что между названными идеологиями нет принципиальной разницы. Все упирается в личностей, мистер Райдер, а что личности разъединили, личности могут и соединить…"
По другую сторону от меня слышалось:
- Позвольте поинтересоваться, какие же организации финансировали экспедицию вашего супруга?
Жена дипломата смело атаковала епископа, преодолев разделяющую, их пропасть:
- А на каком языке вы собираетесь изъясняться в Барселоне?