- В каких же смыслах, Антон Пантелеич? - ответил шутливо Теркин.
- Объезжая с вами дачу господина Низовьева, я в первый раз во всю мою жизнь не скорбел, глядя на вековой бор, на всех этих маститых старцев, возносящих свои вершины…
- Любите фигурно выражаться, Антон Пантелеич! - перебил Теркин и ударил его по плечу.
Хрящев потупил глаза, немного сконфузившись.
- Прошу великодушно извинения… Я чудаковат, - это точно; но не заношусь, не считаю себя выше того, что я собою представляю. С вами, Василий Иваныч, если разрешите, я буду всегда нараспашку; вы поймете и не осудите… Разве я не прав, что передо мною… как бы это выразиться… некоторая эмблема явилась?
- Эмблема?
- А как же-с? Продавец - прирожденный барин, а покупатель - вы, человек, сам себя сделавший, так сказать, радетель за идею, настоящий патриот… И родом вы из крестьянского звания - вы изволили это мне сами сообщить, и не затем, чтобы этим кичиться… Эмблема-с… Там - неосмысленное и преступное хищение; здесь - охрана родного достояния! Эмблема! стр.378
- Эмблема! - повторил Теркин и тихо рассмеялся.
Излияния Антона Пантелеича он не мог счесть грубой лестью. Сквозь сладковатые звуки его говора и книжные обороты речи проглядывала несомненная искренность. И чудаковатость его нравилась ему. В ней было что-то и стародавнее, и новейшее, отзывавшее
"умными" книжками и обращением с "идейными" людьми.
- Некоторое преобразование, Василий Иваныч! Изменяют земле господа вотчинники. Потомки предков своих не почитают…
- И предки-то были тоже сахары-медовичи…
- Все конечно. В тех пребывало этакое чувство… как бы сказать… служилое… Рабами возделывали землю, - это точно; но, между прочим, округляли свои угодья, из рода зря не выпускали ни одной пустоши, ни одного лесного урочища. И службу царскую несли.
- Кормились знатно на воеводствах!
- Ходили тоже и на войну… Даром-то поместий в те поры не давали. Этакое лесное богатство, хоть бы у того же самого господина Низовьева… И вырубать его без пощады… все равно что первый попавшийся Колупаев…
- Щедрина почитывали? - спросил Теркин.
- Есть тот грешок… И ежели господин Низовьев ученого таксатора пригласил, то, видимое дело, для того лишь, чтобы товар с казового конца показать…
- А вы как находите, Антон Пантелеич, - перебил Теркин тоном хозяина, - нужно нам таксатора брать или обойдемся и без него?
Спросил он это не без задней мысли.
Хрящев поглядел на него из-под козырька своего картуза, сложил на животе пухлые руки, еще не успевшие загореть, и, поведя плечами, выговорил:
- Полагаю.
- Работа у этого Первача, - продолжал Теркин, довольно чистая, но что-то он чересчур во все суется и норовит маклачить.
- К приварку - не в виде мяса, а презренного металла - ныне все получили пристрастие… Уж не знаю, кого вы возьмете на службу компании, Василий Иваныч, только специалиста все-таки не мешает… Про себя скажу - кое-чему я, путем практики, научился и жизнь российских лесных пространств чую и умом, стр.379 и сердцем… Но никогда я не позволю себе против высшей науки бунтовать.
Теркин улыбнулся ему одобрительно.
- Посмотрим… Коли окажется не очень жуликоват…
Он не досказал, вдохнул в себя струю засвежевшего весеннего воздуха, потрепал Хрящева по плечу и засмеялся.
- Антон Пантелеич!.. Смотрю я на вас, слушаю… и не могу определить - в каком вы, собственно, быту родились… А, кажется, не мало всякого народа встречал, особливо делового и промыслового.
Лицо Хрящева растянула вширь улыбка, и он показал редкие, точно детские зубы.
- В каком быту-с? По сладости речи ужели не изволите распознавать во мне косвенного представителя левитова колена?
- Духовного звания вы?
- По матушке. Она была из поповен деревенских…
Отец происходил из рабского состояния.
- Из крепостных?
- Вольноотпущенный, мальчиком в дворовых писарях обучался, потом был взят в земские, потом вел дело и в управителях умер… Матушка мне голос и речь свою передала и склонность к телесной дебелости… Обликом я в отца… Хотя матушка и считала себя, в некотором роде, белой кости, а батюшку от Хама производила, но я, грешный человек, к левитову колену никогда ни пристрастия, ни большого решпекта не имел.
- Так мы с вами в одних чувствах, - сказал Теркин и еще ласковее поглядел на Хрящева.
- Знаю их жизнь достаточно… все их тяготы и нужды…
Провидению угодно было и мою судьбу на долгие годы соединить с девицей того же колена.
- Ваша покойная жена…
- Так точно… В управительском звании это всего скорее может быть. Выбор-то какой же в деревне? Поповны везде есть… Моя супруга была всего дьяконская дочь… В ней никаких таких аристократических чувств не имелось. И меня она от Хама не производила, хотя и знала, что я - сын вольноотпущенного.
Он на минуту смолк и отвернулся.
- Что ж?.. Прожили… как дай Бог всякому… А что бездетны были - не ее вина… Я теперь бобыль. И утешение стр.380 нахожу в созерцании, Василий Иваныч… Вот почему и к лесу моя склонность все растет с каждым годом.
Еще раз потрепал его по плечу Теркин, лег головой на подушки и вытянул ноги.
Тарантас спустился с дороги в лощину. Левее, на пригорке, забелела колокольня. Пошли заборы…
Переехали мост и стали подниматься мимо каких-то амбаров, а минут через пять въехали на площадь, похожую на поляну, обстроенную обывательскими домиками… Кое-где в окнах уже замелькали огоньки.
XI
Чурилин вкатился и у двери доложил:
- Приказали кланяться и благодарить… Очень рады.
Прислали пролетку. Сами хотели ехать, да у них нога ушиблена, - не выезжают.
Теркин сидел у стола за самоваром, вместе с Хрящевым, в первой, просторной комнате квартиры, нанятой приказчиком Низовьева, уехавшим рано утром встречать его на ближайшую пароходную пристань. Для всех места хватило. Вдова-чиновница отдавала весь свой домик; сама перебиралась в кухню.
Чурилин вернулся от предводителя Зверева. Теркин, накануне перед тем, как лечь спать, рассудил это сделать.
Этот "Петька" был все же его товарищ. Может, он теперь - большая дрянь, но следовало оказать ему внимание, как местному предводителю.
- Что ж, он лежит?
- Я сам не видал их, Василий Иваныч, они с человеком высылали сказать.
Обернувшись к Хрящеву, пившему чай с блюдечка, Теркин сказал вполголоса:
- Товарищ мой по гимназии… Здешний предводитель.
- Прикажете приготовить одеться? - спросил Чурилин.
- Приготовь.
Карлик вынырнул в дверь.
Хрящеву Теркин охотно бы рассказал в другое время про свои школьные годы. С ним ему удобно и легко. Такого
"созерцателя" можно приблизить к себе, не рискуя, что он "зазнается". стр.381
- Антон Пантелеич! Вы продолжайте пить чай с прохладцей, - сказал он, вставая, - а я оденусь и поеду. К обеду должен быть Низовьев, и подъедет господин Первач… Вот целый день и уйдет на них. Завтра мы отправимся вместе в имение того помещика… как бишь его… Черносошного… владельца усадьбы и парка.
- К вашим услугам, - кротко выговорил Хрящев и неторопливо стал обмывать блюдечко в полоскательной чашке.
"Может, и врет Зверев, - думал Теркин, одеваясь в другой комнате, - сказывается больным, соблюдает свое предводительство… Увидим!"
Пролетка ждала его на дворе у крыльца. Извозчиков в городе не было; но ему не очень понравился этот вид любезности. От "Петьки" он не желал вообще ничем одолжаться. Чувство гимназиста из мужицких приемышей всплыло в нем гораздо ярче, чем он ожидал.
Записку Звереву он написал сдержанно, хотя и на "ты"; сказал в ней, что желательно было бы повидаться после десяти с лишком лет, и не скрыл своего теперешнего положения - главного представителя лесной компании.
"С таких, как Петька, - думал он дорогой, - надо сразу сбивать форс; а то они сейчас начнут фордыбачить".
Зверев занимал просторный дом на углу двух переулков, немощеных, как и весь остальной город.
Теркина встретил в передней, со старинным ларем, мальчик в сером лакейском полуфрачке, провел его в гостиную и пошел докладывать барину.
- Проси! Проси! - раздался из третьей угловой комнаты голос, который Теркин сейчас же узнал.
Та же шепелявость, только хрипловатая и на других нотах; лицо его школьного товарища представилось ему чрезвычайно отчетливо, и вся его жидкая, долговязая фигура.
В кабинете хозяин лежал на кушетке у окна, в халате из светло-серого драпа с красным шелковым воротником.
Гость не узнал бы его сразу. Голова, правда, шла так же клином к затылку, как и в гимназии, но лоб уже полысел; усы, двумя хвостами, по-китайски, спускались с губастого рта, и подбородок, мясистый и прыщавый, неприятно торчал. И все лицо пошло стр.382 красными лишаями. Подслеповатые глаза с рыжеватыми ресницами ухмылялись.
- А!.. Теркин!.. Ты ли это?.. Скажите, пожалуйста!
Зверев приподнял немного туловище, но не встал.
- Извини, брат, не могу… Оступился… Ломит щиколку…
Он протянул к нему свои небритые щеки, и они поцеловались.
- Скажите, пожалуйста!.. Садись! В наши края…
Слышал!.. Рассказывали… Ты, брат, говорят, миллионами ворочаешь… Дай-ка на себя поглядеть…
Тон был возбужденный, но большой радости - видеть товарища - в нем не слышалось… Теркину тон этот показался хлыщеватым и почти нахальным, и он сейчас же решил дать приятелю отпор.
- А ты, - сказал он, оглядывая его в свою очередь, - в почетных обывателях состоишь?
- В обывателях? - переспросил Зверев и брезгливо повел ртом. - Обывателями, брат, мещан да посадских зовут.
- Извините, ваше благородие, - ответил Теркин и поглядел на него, как бывало в гимназии, когда он ему приказывал что-нибудь и приговаривал: "ежели не сделаешь, будет тебе лупка генеральная".
Зверев вспомнил этот взгляд, обидчиво усмехнулся и выпятил нижнюю губу.
- А ваше степенство в почетных гражданах состоит?
- Так точно, - ответил в тон Теркин.
- Значит, выплыл!.. А я слыхал как-то… давно еще… будто ты туда попал… в места не столь отдаленные.
- Нет, милый друг, не хочу отнимать ваканций у вашего брата.
- Это как?
Зверев весь выпрямился, и щеки его густо покраснели.
- Да так!.. У вас-то в губернии, - небось знаешь всю историю, - проворовались господа сословные директоры.
- Проворовались! Проворовались!.. Как ты выражаешься!
- Так и выражаюсь. Им прямая дорога по казанскому тракту или на пароходе-барже, под конвоем. стр.383
- Не знаю, брат, не знаю!.. Это все газетчики, мерзавцы! Везде они развелись, как клопы.
- Да тебе что же обижаться… Ты ведь к банку не причастен?
- Еще бы!
Лицо Зверева начало подергивать. Теркин поглядел на него пристально и подумал: "наверняка и у тебя рыльце в пуху!"
- Скажи-ка ты мне лучше, любезный друг, есть ли у вас в уезде хоть один крупный землевладелец из живущих по усадьбам, который не зарился бы на жалованье по новой должности, для кого окладишко в две тысячи рублей не был бы привлекателен?.. Небось все пойдут…
- Я не собираюсь.
- А другие?
- Понятное дело, пойдут.
- Даже все мировые судьи, хотя их званию и нанесен, некоторым образом, афронт…
- К чему ты это говоришь?
- А к тому, что вы, господа, все о подъеме своего духа толкуете… Какой же тут подъем, скажи на милость, ежели ни у кого верного дохода в три тысячи рублей нет?.. И велика приманка - жалованье, какое у меня лоцман получает или мелкий нарядчик!..
- Вон ты как! Очень уж, кажется, зарылся ты в капиталах… Это даже удивительно! - Зверев начал брызгать слюной. - Просто непонятно, как ты - Теркин - да в таких делах? Знаешь, брат, пословицу: от службы праведной…
- Не наживешь палаты каменной? Праведником и не выдаю себя; но между нашим братом, разночинцем, и вами, господами, та разница…
- Слыхали! Слыхали!.. - закричал Зверев и замахал руками. - Уволь от этих рацей!.. Ну, ты в миллионщики лезешь, с чем и поздравляю тебя; нечего, брат, важничать… Нигилизм-то нынче не в моде… Пора и честь знать…
Теркин чуть было не крикнул ему, как бывало в гимназии: "молчи, Петька!.."
- Ладно, - выговорил он с усмешкой, - ваше высокородие волновать не буду… Ведь ты как-никак первая особа в уезде; а я - представитель общества, приобретающего здесь большие лесные угодья. Может, и сам сделаюсь собственником… стр.384
- Покупаешь имение? Ты?
- Погляжу!.. А пока Низовьев продает нам всю свою дачу под Заводным.
- Знаю! А Черносошный продает?
- Прямых предложений еще не делал.
- Все ваша компания съест…
- За этим и покупаем, чтобы не давать вашему брату расхитить.
- Тоже нашлись благодетели!
Зверев недосказал, спустил обе ноги с кушетки, поморщился, должно быть от боли, потер себе лысеющий лоб, взглянул боком на Теркина и протянул ему руку.
- Вася!.. Что ж это мы… Больше десяти лет не видались и сейчас перекоряться… Это, брат, не ладно. - Он поглядел на полуотворенную дверь в следующую комнату. - Пожалуйста… притвори-ка.
Теркин притворил дверь и, когда сел на свое кресло, подумал:
"Сейчас будет просить взаймы".
XII
- Вася!.. Тебя сам Бог посылает! Спаси!
Зверев взял его руку, и Теркину показалось, что он как будто уж хотел приложиться к ней своими слюнявыми губами.
- Что такое?.. Не пугай!..
Лицо Зверева передернула слезливая гримаса. Глаза покраснели. Он, казалось, готов был расплакаться.
- Скажи толком!
Прежний гимназист "Петька" был перед ним, - все тот же, блудливый и трусливый, точно кот, - испугавшийся вынутого им жребия - насолить учителю Перновскому.
Жалости Теркин к нему не почувствовал, хотя дело шло, вероятно, о чем-нибудь поважнее перехвата тысячи рублей.
- Ведь мы товарищи! - Зверев взглядывал на него красными глазами, уже полными слез. - Вместе из гимназии выгнаны…
- Ну, об этом тебе бы можно и не упоминать.
- Я тебя не выдавал!.. Ты хочешь сказать, что за меня сцепился с Трошкой… На это твоя добрая воля была!.. Вася! Так не хорошо!.. Не по-товарищески!.. Что тебе стоит? Ты теперь в миллионных делах… стр.385
- Чужих, не собственных.
- Спаси!.. - воскликнул Зверев и опустился на кушетку.
- Хапнул н/ешто? - почти шепотом спросил Теркин. -
Сядь… Расскажи, говорят тебе, толком. Дура голова!
Это товарищеское ругательство: "дура голова" - вылетело у Теркина тем же звуком его превосходства над "Петькой", как бывало в гимназии.
- Что ж ты… пытать меня хочешь? - хныкающим фальцетом отозвался Зверев, присаживаясь на край кушетки. - Удовольствие тебе разве доставит - знать всю подноготную? Ты протяни руку, не дай товарищу дойти до… понимаешь, до чего?
- Это все, брат, разводы. Одно дело - беда, другое - залезание в сундук. Я ведь про тебя ничего не знаю… какие у тебя средства были, как ты с ними обошелся, на что проживал и сколько… У родителей-то, кажется, хорошее состояние было?
- Мало ли что было!.. И теперь у меня и усадьба, и запашка есть, и луга, и завод.
- Какой?
- Винокуренный.
- Лесная дача есть?
- Есть… Только это все…
- Разумеется, в залоге?
- У кого же не в залоге?
- Пытать я тебя не желаю, любезный друг. Но и в прятышки тебе, Петр Аполлосович, не полагается играть со мною. Должно быть, по твоей должности…
- А просто разве нельзя зарваться? - крикнул Зверев и вскинул руками. - Ну, да! жил широко.
- В этой дыре?
- И в этой дыре… у себя в деревне… в губернии, за границей…
- Ты женат?
- Еще бы!
Тут он рассказал Теркину про свою женитьбу на "разводке", и сколько ему это стоило, и сколько они вдвоем прожили в каких-нибудь три-четыре года, особенно с тех пор, как он попал в предводители. Жена его в ту минуту была в имении… Но до полного признания он все еще не доходил. Он как будто забыл уже, с чего начал. стр.386
- Как же тебя спасать? - спросил Теркин, прохаживаясь по кабинету. - Проценты в банк внести?.. Или по векселям?.. И сколько?..
Зверев одним духом крикнул:
- Что тебе стоит сорок тысяч каких-нибудь?
- Сорок тысяч! - подхватил Теркин. - Так, здорово живешь… Во-первых, милый друг, если бы у меня в настоящий момент были собственные сорок тысяч свободных, я бы им нашел употребление… Я кредитом держусь, а не капиталом.
- Ты имение сам хочешь купить, сейчас говорил…
- Наличных у меня нет… На компанейские деньги, быть может, приобрету кое-что… Так за них придется платить каждый год…
- В твоих руках не десятки, а сотни тысяч! Для себя можно перехватить, а товарища спасти - нельзя. Эх, брат Теркин! Понимаю я тебя, вижу насквозь. Хочешь придавить нашего брата: пусть, мол, допрежь передо мной попрыгает, а мы поломаемся! У разночинца поваляйся в ногах! Понимаю!..
Он - весь красный - брыкал слюнявыми губами, хотел встать и заходить по комнате, но боль в щиколке заставила опять прилечь на кушетку.
- Вздор все это! - строго остановил его Теркин.
Но когда Зверев начал горячиться, его товарищ также припомнил себе свое недавнее прошлое… Ведь и он пошел на сделку, и его целый год она тяготила, и только особенной удаче обязан теперь, что мог очистить себя вовремя как бы от участия в незаконном присвоении наследства.
Давно не всплывал перед ним образ Калерии… Тут и вся сцена в лесу, около дачи, промелькнула в голове… как он упал на колени, каялся… Разве он по-своему не хапнул, как вот этот Зверев?
- Не брыкайся! - сказал он мягче, борясь с чувством гадливости, почти злорадства, к этому проворовавшемуся предводителю; что тут была растрата - он не сомневался. - Позволь, брат, и мне заметить, продолжал он в том же смягченном тоне. - Коли ты меня, как товарища, просишь о спасении, то твои фанаберии-то надо припрятать… Отчего же не сказать: "так, мол, Вася, и так - зарвался…" Нынче ведь для этого особые деликатные выражения выдуманы.
Переизрасходовал-де! Так веду? И чьи же это деньги были? стр.387
- Разные, - тихо выговорил Зверев. - Всего больше опекунских…
- Сиротских? - переспросил Теркин, и это слово опять вызвало в нем мысль о деньгах Калерии.
- Разные… Больше двадцати тысяч земских… Тоже тысяч около шести школьных…
- И школ не пощадил?
- Так ведь я не без отдачи… Ну, передержал. Каюсь!.. Но взыскания на меня все-таки не было бы… Мне следовало дополучить за перевод заклада в дворянский банк.
- Что ж ты не покрыл этими деньгами растраты?
- Другие долги были. Но все это обошлось бы… да и было покрыто.
- Как покрыто? Из-за чего же ты бьешься-то в настоящую минуту? Что это, брат? - резко воскликнул Теркин. - Ничего не поймешь у тебя!
- Ты слышал что-нибудь про наш банк?
- Слышал.
- Ну…
Зверев опустил голову и стал говорить медленно, глухо, качаясь всем туловищем.
- В прошлом году до губернского предводителя дошло… Меня вызвали… Директор/а - свои люди… Тогда банк шел в гору… вклады так и ползли… Шесть процентов платили… Выручить меня хотели… До разбирательства не дошло, до экстренного собрания там, что ли… По-товарищески поступили.
- И внесли за тебя?
- Внесли.