– Вот что я хочу тебе сказать, парень, – недовольно проворчал в ответ Джо. – Могу дать тебе слово, что минимум полгода ты не вылезешь из рабочего халата, ни днем ни ночью. Нам придется дневать и ночевать на заводе, если только мы хотим, чтобы наша продукция оказалась хоть немного конкурентоспособной. Заруби это себе на носу!
– Конечно, Джо, о чем разговор! Я так шучу…
Они встретились снова в конторе адвоката по имени Лилиенталь. С того мгновения, когда они назвали свои имена элегантной, затянутой в шелка блондинке, Чарли почувствовал витающий здесь, будоражащий дух сделки. Блондинка, улыбнувшись, склонилась над трубочкой: "Да, конечно… мистер Андерсон и мистер Эскью". Тощий рассыльный немедленно проводил их в библиотеку, в темную продолговатую комнату, уставленную книгами по правовым вопросам в переплетах из телячьей кожи.
Они не успели даже присесть, как через стеклянную дверь к ним вошел мистер Лилиенталь собственной персоной. Смуглый человек, почти без шеи, с резкими манерами.
– Ну вот и наша парочка знаменитых асов, точно в назначенное время.
Джо представил всех друг другу, и адвокат задержал на несколько мгновений руку Чарли в своей гладкой, мягкой, пухлой ручке.
– Только что Энди Мерритт пел вам, молодой человек, славословия, утверждая, что вы грядущий посредник.
– А я только что напевал ему на ухо, что он у меня не выйдет за заводские ворота как минимум полгода. У этого парня и в самом деле чертовское чутье на моторы.
– Может, он имел в виду, что вы оба сгодитесь на такую роль? – сказал Лилиенталь, выгнув одну бровь.
Адвокат проводил их в просторный кабинет, устланный голубым китайским ковром, посередине которого стоял большой письменный стол красного дерева. Оказалось, что Мерритт с двумя своими коллегами уже здесь. Вся группа ужасно напоминала Чарли фигуры с рекламного плаката Куппенхеймера: три джентльмена в отлично пошитых темных костюмах стоят среди поднимающегося струйками сигаретного дыма, а сзади их освещает яркий свет из окна. Один из них – Джордж Холлис, бледный молодой человек с ровным пробором в волосах, а второй – долговязый смуглый ирландский адвокат, по имени Берке, старинный друг Джо Эскью, взявшийся обеспечить прохождение их патентов через дебри Вашингтона (так ему объяснил сам Джо). Все они согласились с тем, что Чарли потрясающий парень, но Чарли все время одергивал себя, старался не раскрывать напрасно рта – пусть говорит один Джо.
Они просидели вокруг письменного стола красного дерева все утро, выкуривая массу сигар и сигарет. За это время испортили столько бумаги, скрипя по ней перьями, что стол стал напоминать мусорную корзину, а сигареты "Лаки страйкс", как уже казалось Чарли, начали кислить. Мистер Лилиенталь то и дело звал к себе стенографистку, похожую на мышку невысокую девушку с большими серыми глазами, что-то диктовал ей, а потом отсылал назад. То и дело звонил телефон, и он, поднимая трубку, неизменно усталым голосом отвечал:
– Моя дорогая юная леди, вам не приходило в голову, что я могу быть на совещании?
Новый концерн будет называться "Эскью – Мерритт компани". Много времени они уделили обсуждению, на каких условиях объединяться, как будут продаваться акции, каким образом, по каким спискам будет составляться уставной капитал, как он будет затем делиться. Когда в конце концов совещание закончилось и все встали, чтобы идти на ланч, было уже два часа и голова у Чарли, как ему казалось, распухла. По дороге к лифту некоторые из участников зашли в туалет, и тут Чарли ухитрился оказаться рядом с писсуаром, у которого стоял Джо.
– Послушай, Джо, скажи мне, ради Христа, кто кого здесь надувает – мы их или они нас?
Джо ничего не ответил, только, скривившись, пожал плечами.
Новости дня L
Не сваливайте всю вину на Бродвей
за некоторыми исключениями наше правительство состояло и состоит из лиц честных и компетентных, финансовое положение страны вполне стабильное и находится под эффективным контролем, интересы бизнеса нации, в том числе интересы собственников, владельцев, менеджеров и служащих подчиняются благородным и патриотическим мотивациям, и нынешнее экономическое положение может служить надежным гарантом дальнейшего процветания и всеобщего доверия
Вините только самих себя И не позорьте имя нашего дорогого Бродвея
БОЛЬШОЕ ЖЮРИ БУДЕТ ПОДВЕРГАТЬ ДОПРОСУ ПОРТИВНЫХ ИГРОКОВ
ПОЯВИЛАСЬ НОВАЯ УЛУЧШЕННАЯ СИСТЕМА СМАЗКИ
ОБЕСПЕЧИВАЮЩАЯ ПОСТОЯННОЕ СМАЗЫВАНИЕ ВСЕХ ШАРИКОПОДШИПНИКОВ
В глубине сердца грызет меня тоска
По той старой банде отвалившей от нас
судостроительная корпорация "Дулинга" никогда не давала, никогда не соглашалась давать, и никогда не будет давать, прямо или косвенно, никаких взяток или каких-то сведений о любом служащем или представителе Совета по торговому судоходству Соединенных Штатов, корпорации флота по чрезвычайным ситуациям или любого другого правительственного агентства
ТЕЛО УБИТОГО БОГАЧА СОЖЖЕНО В ПОДВАЛЕ
Разве могу я забыть старый квартет
Который пел "Прекрасную Аделину"
Прощайте навсегда старые парни и девушки
Прощайте навсегда старые любимые и парни.
СКОНСТРУИРОВАННЫЕ НОВЫЕ КОРОБКИ СКОРОСТЕЙ БЕСПЕЧИВАЮТ НЕ ТОЛЬКО БОЛЬШУЮ ПРОЧНОСТЬ БОЛЕЕ ДЛИТЕЛЬНУЮ ЭКСПЛУАТАЦИЮ О И БОЛЬШУЮ ПЛАВНОСТЬ ПРИ ДВИЖЕНИИ
НОВЫЕ БОЛЬШИЕ ПО РАЗМЕРУ ПУЛЕЦИДНЫЕ ЛАМПЫ БЕСПЕЧИВАЮТ ГОРАЗДО БОЛЕЕ ЯРКОЕ ОСВЕЩЕНИЕ ЧЕМ КОГДА-ЛИБО ПРИ РАБОТЕ С ДВИГАТЕЛЕМ
ГЭРИ ВОЗЛАГАЕТ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА ТРЕБОВАНИЕ ВЕДЕНИЯ ВОСЬМИЧАСОВОГО РАБОЧЕГО ДНЯ А РОМАНТИЧЕСКИ НАСТРОЕННУЮ БЩЕСТВЕННОСТЬ
цены назначаемые за продукцию консервных заводов. Официальные цифры свидетельствуют о том, что если цены на зерно должны подчиняться законам предложения и спроса
ПРОИЗВОДСТВО ЧУГУННЫХ ЧУШЕК ВЕСЬМА ОГРАНИЧЕНО
Если хочешь пообедать с незнакомцем
А красные огни твердят опасно ведь знакомство
Зачем винить во всем Бродвей?
Горький напиток
Веблен
неуклюжий человечек с землистым лицом, избалованный, презирающий все человек, сидит за своим письменным столом, подперев рукой щеку, тихо бормочет саркастические сложные фразы, исподволь, по-деловому вьет логически неизбежную веревку, на которой должно повеситься наше общество,
рассекает тело нашего века острым скальпелем, и делает это так точно, так уверенно, с таким комизмом, что профессора и студенты того времени – девятнадцатого века – даже и не отдавали себе отчета в этом процессе, а магнаты, уважаемые пустомели и срывающие громкие аплодисменты горлопаны-пустозвоны и не знали, что он, этот процесс, идет
Веблен
ему задавали столько вопросов, а он так страдал, что физически невозможно дать ответ на каждый из них
Сократ задавал вопросы, выпил горький напиток однажды ночью, когда пропел первый петух
но Веблен
пил его этот горький напиток маленькими глоточками всю свою долгую жизнь, пил в душных аудиториях, в покрытых пылью библиотеках, в затхлой атмосфере дешевых квартирок, которые только и может себе позволить бедный учитель. Он боролся, как мог, с жупелом – педантизмом, рутиной, лодырями за письменным столом, президентами колледжей, упитанными подхалимами – правящими бизнесменами, теплыми местечками, приберегаемыми для льстивых соглашателей, жалующихся на вечную нехватку денег, любителями укоротить любую рвущуюся ввысь мечту. Веблен пил свой горький напиток, пил не морщась, как и подобает.
Семья Вебленов была из рода фригольдеров, то есть свободных землевладельцев.
Фригольдеры, жившие в узких норвежских долинах, были упрямыми, выполнявшими тяжелую черную работу людьми, – фермеры, молочники, рыбаки, глубоко вросшие своими корнями в каменистую землю своих отцов, в старые фермы среди лесов, с режущим ухо гоготаньем гусей и кудахтаньем кур, в горные пастбища, на которых они летом пасли скот. От названий родных мест они получали свои имена.
В начале девятнадцатого столетия повсюду стали расти города. Всю Норвегию переполнили безземельные крестьяне, владельцы магазинчиков, шерифы, ростовщики, нотариусы в черных мантиях с жесткими накрахмаленными воротничками и с проемами под рукавами. Начинала развиваться промышленность. Городские жители начинали получать прибыль, они лишали фермеров привычной свободы на их узких делянках.
Слабые духом заменили сильных, заняли их места арендаторов, поденщиков, сильные ушли из страны
как ушли их отцы за столетия до того, когда Харальд Прекрасноволосый и Святой Олаф лишили всех свобод норвежцев, этих северян, которые всегда были сами себе господами на своем участке земли, на своей речке, превратив их всех в христиан и подневольных крепостных,
только в те стародавние времена норвежцы отправлялись морем на запад – в Исландию, Гренландию, Вайнландию, а теперь местом великого переселения стала Америка.
И народ отца Торстейна Веблена, и народ его матери утратили свои фермерские хозяйства и вместе с ними свои имена, говорившие о том, что они свободные люди. Томас Андерсон пытался заработать себе на жизнь, работая бродячим плотником и столяром-краснодеревщиком, но в 1847 году он с женой Кари Торстейнсдаттер сели в Бремене на китобойное судно и отправились к своим друзьям в скандинавские колонии, расположившиеся вокруг Милуоки.
Через год к ним присоединился и его брат Хальдор.
Они работали не покладая рук, работали тяжело и через год скопили достаточно денег, чтобы подать заявку на приобретение государственного участка земли площадью сто шестьдесят акров в графстве Шибойган, штат Висконсин. Они получили наполовину расчищенный участок, который потом продали и перебрались в чисто норвежскую колонию в графстве Манитовок, возле Като, эта местность по имени долины называлась Валдерс, и сюда съезжались все норвежцы, прибывшие со своей родины;
там, в доме, который Томас Андерсон построил собственными руками, и родился Торстейн Веблен, шестой из двенадцати их детей.
Когда Торстейну исполнилось восемь лет, Томас Андерсон переехал на Запад, и обосновался на черноземных прериях Миннесоты, откуда всего несколько лет назад были изгнаны индейцы племени сиу вместе с буйволами. Свою новую ферму Томас Андерсон назвал так, как называлась старинная, та, в Норвегии, – Веблен.
Он был крепким фермером, строителем, ловким плотником, он первым импортировал сюда мериносов для разведения, сконструировал механическую жатку и сноповязалку; он был заметным человеком в норвежской колонии, фермеры которой трудились на самом краю американских прерий. Они сохранили свой родной язык, его наречия, образ жизни, традиции, существовавшие в их старых домах на родине, своих пастырей-лютеран, свою домотканую одежду, свой сыр и хлеб, свое упрямство и подозрительность к городским манерам и нравам.
Городскими жителями были преимущественно янки, ушлые, способные сделать два доллара там, где прежде получали только один, – владельцы магазинчиков, посредники, спекулянты, ростовщики, такие башковитые по части закладных и политики, – они презирали скандинавов, ковырявшихся в грязной земле, чьи дочери им прислуживали вместо жен.
Норвежцы свято верили, как верили прежде их отцы, что на свете для честного человека существуют только два призвания – фермерство и проповедь слова Божьего.
Торстейн рос, превратился в неуклюжего, неповоротливого парня, который очень быстро завоевал репутацию смышленого, но ужасно ленивого юноши. Он люто ненавидел скучную, постоянно повторяющуюся монотонную черную работу на ферме. Он только тогда испытывал истинное счастье, когда держал в руках книжку. Еще ему нравилось плотничать, возиться с механизмами на ферме. Лютеранские пастыри, приходившие к ним в дом, очень скоро заметили, что острый ум мальчика на ходу все схватывал, свободно освещал самые' темные закоулки их учения. У него был острый, язвительный язычок, и он ужасно любил придумывать разные смешные прозвища всем окружающим. Отец, понимая, что сделать из него фермера не удастся, решил направить его по стезе проповедника.
Когда парню исполнилось семнадцать, он покинул тот клочок земли, на котором работала его родня. Чемодан собран. Лошади запряжены. Отец отправлял сына в богословскую академию Карлтон в Норфилде, чтобы там его подготовить к поступлению в колледж.
Но в образовании нуждались еще семеро детей, и тогда отец построил им дом на пустыре рядом со студенческим городком. Пищу и одежду им присылали из дома. Денег они никогда не видели в глаза.
Торстейн всю жизнь говорил по-английски с акцентом. Он никогда не мог сказать "да" – это противоречило его натуре. Склад ума его сложился на основе норвежских саг, деловой хватки отца-фермера, на определении точных потребностей труда плотника и молотильщика.
Он никогда не проявлял особого интереса к богословию, социологии и экономике, преподаваемым в колледже Карлтон, где они в основном занимались приглаживанием обветшавших догматов устаревшей новоанглийской Библии и ее поучений, усвоенных торговцами. Их учили, как нужно делать по трафарету назидательные надписи, которые вывешивали на стенах своих контор купцы с лицензиями на право заниматься своей деятельностью.
Годы, проведенные Вебленом в колледже, были тем временем, когда дарвинские идеи развития человечества начинали разбивать обычные, застывшие представления о человеке, бытовавшие еще со времен всемирного потопа,
когда ибсеновские женщины срывали портьеры в викторианских гостиных,
когда мощная машина, запущенная Марксом, рвала на части привычную бухгалтерскую логику, уничтожая саму бухгалтерию.
Когда Веблен приезжал домой, на ферму, он обсуждал все эти темы с отцом, когда они вместе ходили с плугом взад-вперед по борозде, начинал спор, когда приходилось ждать новых снопов пшеницы для молотьбы. Томас Андерсон повидал и Норвегию, и Америку, у него был крепкий, рассудительный ум плотника и строителя, он разбирался в инструментах и очень ценил знания, накапливаемые в результате постоянной, из сезона в сезон, практики строителя и осмотрительного фермера. Отличный оселок для заточки острого, как булат, мозга Торстейна.
В колледже Карлтон все считали юного Веблена блестящим учеником, но в то же время непредсказуемым эксцентриком; никто там не мог понять, почему этот парнишка, с такими задатками и достижениями, не займется обычным повседневным бизнесом, то есть почему он не поощряет развитие собственности, стремящейся к получению прибылей, не разрабатывает из жалких остатков христианской этики и экономики восемнадцатого века, над которыми ломали себе головы его профессора, что-нибудь теоретически полезное, вместо этого подкладывает новые подпорки под священное, но готовое вот-вот рухнуть здание, пытаясь сохранить его при помощи прочных балочных ферм науки Герберта Спенсера, которую тот разрабатывал ради выгоды боссов.
Сверстники постоянно жаловались на Веблена, что никогда не знаешь, шутит он или говорит серьезно.
В 1880 году Торстейн Веблен попытался зарабатывать себе на жизнь в качестве преподавателя. Но год, проведенный в академии в Мэдисоне, штат Висконсин, не принес ему успеха.
На следующий год они с братом Эндрю поступили в аспирантуру университета Джона Гопкинса. Там ему не понравилось, а дни, проведенные в пансионе, в старинном особняке среди разорившихся женщин-аристократок, породил в нем презрение к устаревшему, изъеденному молью этикету, ныне, в пору беспросветной праздности в поместьях плантаторов-рабовладельцев, принятой от галантных кавалеров и веселой Англии.
(Фермеры из долин всегда с презрением относились к заморским манерам.)
Куда приятнее ему было в Йеле, когда в Ноа-портер он отыскал такой крепкий гранит Новой Англии, ударяясь о который его норвежский гранит издавал звон, сильно смахивающий на диссидентство. Там он получил степень доктора философии. Но пока еще вопрос оставался открытым, в какой области научной жизни ему лучше и удобнее зарабатывать на жизнь. Он усидчиво читал Канта, писал эссе, приносившие ему награды. Но не мог найти себе работу. Как бы он ни старался, но не мог перебороть себя и сложить губы таким образом, чтобы произнести наконец столь ожидаемое от него "да". Он уехал в Миннесоту, накопив определенный крепкий, не идущий на уступки опыт высшего образования, доставлявший ему определенное удовольствие. К его легкому норвежскому акценту добавилось еще открытое "а".
Дома он бездельничал, бродил по ферме, паял, лудил, изобретал новые механизмы, читал труды по богословию и философии, затем долго обсуждал прочитанное с отцом. Цены на хлеб в скандинавских колониях падали вместе с популярностью веры в Бога и Святого Олафа. Фермеры на северо-востоке начинали свою заранее обреченную на неудачу борьбу против паразитов-бизнесменов, которые высасывали из них все соки. Фермы их, как правило, были заложены, нужно было выплачивать проценты по долгам, постоянно думать об удобрениях, о приобретении новых сельскохозяйственных машин для ускорения и увеличения производства, выкачивать природные богатства из жирной земли, на которой миллионы лет росла тучная трава для буйволов. Отец только брюзжал с язвительной ухмылкой по поводу своего даровитого бездельника, который не может заработать себе на жизнь.
Вернувшись домой, он снова встретился с возлюбленной подругой по колледжу Эллен Рольфе, племянницей президента колледжа, девушкой, в семье которой выросли многие железнодорожные магнаты и водились деньги. Жители Норфилда просто в ужас пришли, когда узнали, что одна из самых завидных невест собирается выйти замуж за этого привередливого, с невнятным произношением "книжного червя", этого постоянно плохо одетого норвежца, этого неумеху.
Семья девушки решила предложить ему работу экономиста на железной дороге в Санта-Фе, но как раз в этот, черт бы его побрал, момент дядя Эллен Рольфе утратил контроль над дорогой. Тогда молодая чета уехала жить в Стэсивилль, где оба они делали все что угодно, только не зарабатывали себе на жизнь. Они совершенствовали латынь и греческий, занимались изучением ботаники в лесах, их внимание постоянно привлекала сорная трава у заборов и придорожные пыльные кустарники. Они катались на лодке по реке, и Веблен начал работу над переводом "Lax daelavoga". Они читали "Глядя назад" и статьи Генри Джорджа. Они как бы глядели на свой собственный мир со стороны.