Дыхание пещеры
Вернувшись к себе после прощального обеда с друзьями, Энтони быстро выключил свет и, ощущая себя бестелесным и хрупким, словно фарфоровая чашка, ожидающая своего часа на сервировочном столике, повалился в кровать. Ночь была теплая - даже под одной простыней он чувствовал себя достаточно комфортно; сквозь раскрытые окна доносился будящий странные предчувствия смутный гул, какой можно услышать только летом. Энтони думал о том, что вот уже остались позади яркие, но пустые молодые годы, прошедшие под знаком не требующего особых усилий, да, в общем, и беззлобного глумления над прописными эмоциями людей, давно ставших прахом. Но теперь он узнал, что существует в жизни нечто выше этого. Это было единение его души с душою Глории, чье первородное сияющее пламя и есть тот самый живой материал, из которого возникает мертвая красота книг.
Из самых недр ночи в его высокую комнату непрерывно струился то нарастающий, то едва уловимый утробный гул - словно город, как ребенок, играющий в мяч, что-то отшвыривал от себя и тут же снова старался поймать. В Гарлеме, Бронксе, Грамерси-парке, во всех припортовых кварталах, в крохотных гостиных или на усыпанных гравием, залитых лунным сиянием крышах этот звук производили тысячи влюбленных, выдыхая мельчайшие его фрагменты прямо в воздух. В синем сумраке летней ночи весь огромный город забавлялся этим звуком, выталкивая его вверх и тут же втягивая обратно, словно обещая, что еще чуть-чуть - и жизнь станет прекрасной как сказка, обещая счастье - и уже самим этим обещанием давая его. Самой своей неистребимой непрерывностью этот звук давал надежду любви. Так чего же еще?
Именно в этот момент из нежного стенанья ночи резким диссонансом выделилась новая нота. Звук доносился из заднего окна, источник его был не больше чем в сотне футов - звук женского смеха. Он начался тихо, непрерывный и стонущий - какая-нибудь горничная со своим дружком, подумал Энтони, - потом стал громче, и в нем все прибавлялось истеричных нот, пока он не напомнил Энтони безудержно хохотавшую девушку, которую он видел в водевиле. Тут смех затих, как будто прекратился, но только, чтоб начаться вновь, и уже со словами - какая-то грубая шутка, фраза из скабрезного анекдота, - он так и не разобрал. Пауза длилась всего секунду, Энтони успевал уловить басовитое рокотанье мужского голоса, - но тут все начиналось вновь; и так до бесконечности, сначала только раздражая, потом почему-то приводя в ужас. Энтони передернуло и, поднявшись с кровати, он подошел в окну. Смех, напряженный и задыхающийся, достиг своего апогея, перешел почти в крик - потом внезапно смолк, оставив после себя пустоту, зияющую и грозную, как та бесконечная пустота где-то там, вверху. Энтони постоял немного у окна перед тем, как вернуться в постель. Он чувствовал себя расстроенным и сбитым с толку. Изо всех сил старался он подавить в себе это ощущение, но что-то безудержно-животное, таившееся в этом смехе, властно приковало к себе его мысли и впервые за последние четыре месяца возбудило его застарелое, переходящее в ужас отвращение ко всему этому процессу, именуемому жизнью. В комнате сделалось душно. Ему захотелось вылететь наружу, подняться на целые мили над городом, окунуться в холодный пронизывающий ветер, и замереть бесчувственно и отрешенно, существуя лишь потаенными углами ума. А жизнь - она лишь этот смех в ночи, неистово множащийся стон женской утробы.
- Господи, Боже мой! - выкрикнул он, глубоко и судорожно вздыхая.
Зарываясь лицом в подушку, он тщетно пытался занять свой ум делами грядущего дня.
Утро
Очнувшись в сером полумраке, он обнаружил, что было только пять часов. Он обругал себя, что проснулся так рано - на собственную свадьбу не рекомендуется являться усталым - и позавидовал Глории, которая хоть могла скрыть это надлежащей пигментацией.
В ванной он оглядел себя в зеркале и обнаружил, что необычайно бледен - на фоне этой утренней бледности ярче выступило с полдюжины других мелких недочетов его внешности; кроме того, за ночь отросла небольшая щетина, - оценив общий эффект, он признал, что находится не в лучшей форме, выглядит изможденным и полубольным.
На туалетном столике валялись в беспорядке веши, которые нельзя было забывать; он перебрал их сделавшимися вдруг ватными пальцами - билеты в Калифорнию, книжка дорожных чеков, его часы, поставленные с точностью до полуминуты, ключ от квартиры, который он должен был не забыть отдать Мори и - самое важное - кольцо. Оно было платиновое, с маленькими изумрудами по ободку; Глория настояла на этом - она говорила, что всегда хотела обручальное кольцо с изумрудами.
Это был третий подарок, который он делал Глории; сначала было кольцо к помолвке, потом небольшой золотой портсигар. А теперь ему надлежало обеспечивать ее множеством вещей: платьями и драгоценностями, друзьями и развлечениями. Казалось нелепым, что теперь ему придется платить за все ее обеды и ужины. А в итоге получалось немало; он стал соображать, достаточно ли взял денег на поездку, и не надо ли обменять на наличные более крупный чек. Этот вопрос беспокоил его.
Потом захватывающая дух близость главного события отмела все мелкие соображения. Ведь это был день еще шесть месяцев назад немыслимый, нежеланный, а сейчас разгорающийся восходом в восточном окне, пританцовывающий на ковре, будто само солнце радовалось своей древней, бесконечно повторяющейся шутке.
- Черт побери, - пробормотал он, нервно усмехаясь, - я уже, можно сказать, женат!
Шаферы
Шестеро молодых людей в библиотеке "С е р д и т о г о П э т ч а", всё веселея под влиянием сухого "Мумм" , спрятанного тайком в ведерках со льдом среди книжных шкафов.
П е р в ы й м о л о д о й ч е ло в е к. Не сойти мне с места! Клянусь, в следующей книге опишу свадебную сцену, которая сразит всех наповал!
В т о р о й м о л о д о й ч е л о в е к. Кстати, встретил вчера одну дебютантку, она сказала, что ты написал просто мощную книгу. Как правило, эти молоденькие девушки падки на всякий примитив.
Т р е т и й м о л о д о й ч е л о в е к. А где Энтони?
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Бродит где-то по дому и разговаривает сам с собой.
В т о р о й м о л о д о й ч е л о в е к. Ха! А ты священника заметил? Я таких странных зубов в жизни не видал!
П я т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Но они хоть настоящие. А некоторые чудаки вставляют себе золотые зубы.
Ш е с т о й м о л о д о й ч е л о в е к. Кому что нравится. Мой дантист рассказывал однажды, как к нему пришла женщина и потребовала, чтоб он поставил ей две золотые коронки. Без всякой причины. Просто ей так захотелось.
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Слыхал, ты выпустил книжку, Дики. Поздравляю!
Д и к (сдержанно). Спасибо.
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к (невинно). О чем там? Какие-нибудь студенческие байки?
Д и к (еще более сдержанно). Нет. Вовсе не студенческие байки.
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Жаль! Никто уже лет сто ничего толкового о Гарварде не написал.
Д и к (с обидой в голосе). Почему бы тебе не заполнить этот пробел?
Т р е т и й м о л о д о й ч е л о в е к. Мне кажется, я вижу целую толпу гостей, только что свернувшую с дороги в "паккарде".
Ш е с т о й м о л о д о й ч е л о в е к. Может, откроем по этому случаю еще пару бутылок?
Т р е т и й м о л о д о й ч е л о в е к. Я просто обалдел, когда мне сказали, что старик разрешил устроить свадьбу со спиртным. Ведь он же ярый сторонник сухого закона.
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к (с досадой прищелкнув пальцами). Вот черт! Знал ведь, что обязательно что-то забуду. Все время помнил, что надо не забыть жилетку надеть.
Д и к. Что забыл?
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Вот черт! Ну ты подумай!
Ш е с т о й м о л о д о й ч е л о в е к. Да в чем дело, в конце концов? Что за трагедия?
В т о р о й м о л о д о й ч е л о в е к. Что ты забыл? Дорогу домой?
Д и к (с издевкой). Он забыл сюжет своей книги о Гарварде.
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Нет, сэр, гораздо хуже, я забыл о подарке! Забыл купить старине Энтони подарок. Все откладывал, да откладывал, а потом забыл! Что люди подумают?
Ш е с т о й м о л о д о й ч е л о в е к (веселясь). А, так вот, наверное, почему не начинают.
(Четвертый молодой человек нервно взглядывает на часы. Общий смех.)
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Нет, ну черт возьми! Что я за осел такой!
В т о р о й м о л о д о й ч е л о в е к. А как вам нравится подружка невесты, которая думает, что она Нора Баэз ? Все уши мне прожужжала о том, как ей хочется, чтоб это была свадьба в стиле рэгтайм. Фамилия у нее Хэйнс или Хэмптон.
Д и к (торопливо пришпоривая воображение). Кэйн, ты имеешь в виду? Мюриэл Кэйн. Ну, это что-то вроде долга чести, я полагаю. Однажды она спасла Глорию, когда та стала тонуть, или что-то вроде того.
В т о р о й м о л о д о й ч е л о в е к. Как же она смогла прервать свое тазовращение, пока плыла? Долей-ка мне, если тебе не трудно. Кстати, мы только что прекрасно поговорили со стариком о погоде.
М о р и. С каким стариком? Со старым Адамом?
В т о р о й м о л о д о й ч е л о в е к. Не, с отцом невесты. Он, наверное, из бюро прогнозов.
Д и к. Отис, он все-таки мой дядя.
О т и с. А что такого? Вполне приличная профессия. (Смех.)
Ш е с т о й м о л о д о й ч е л о в е к. Так значит, невеста - твоя двоюродная сестра?
Д и к. Да, Кэйбл, она моя сестра.
К э й б л. Она конечно красавица. В отличие от тебя, Дики. Держу пари, она призовет старину Энтони к порядку.
М о р и. Почему всем женихам присваивают титул "старина"? Я полагаю, брак - это ошибка молодости.
Д и к. Мори, ты профессиональный циник.
М о р и. А ты, в таком случае, интеллектуальный жулик!
П я т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Отис, тут схватка высоколобых. Спеши, подбирай крохи мудрости.
Д и к. Сам ты жулик! Ты же ничего не знаешь!
М о р и. Зато ты у нас - кладезь премудрости.
Д и к. Спрашивай о чем угодно. Из любой области знания.
М о р и. Прекрасно. В чем заключается фундаментальный принцип биологии?
Д и к. Да ты сам не знаешь.
М о р и. Не увиливай!
Д и к. Ну, естественный отбор.
М о р и. Неправильно.
Д и к. Сдаюсь.
М о р и. Филогения есть отражение онтогении .
П я т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. На, получи!
М о р и. Еще вопрос. Каково влияние мышей на урожайность клевера? (Смех.)
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. А каково влияние крыс на Десять заповедей?
М о р и. Заткнись, недоумок. На самом деле связь есть.
Д и к. В чем же она состоит?
М о р и (в растущем замешательстве). Подожди, дай подумать. Забыл, как бы это поточнее. Что-то насчет того, что пчелы едят клевер.
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. А клевер ест мышей! Ха-ха-ха!
М о р и (нахмуриваясь). Дайте минуту подумать.
Д и к (внезапно выпрямляясь). Послушайте!
(Из соседней комнаты доносятся раскаты веселого смеха. Шестеро молодых людей поднимаются, поправляя свои галстуки.)
Д и к (авторитетно). Нам лучше присоединиться к этим воякам. Полагаю, они собираются фотографироваться. Нет, это потом.
О т и с. Кэйбл, ты берешь на себя "рэгтаймшу".
Ч е т в е р т ы й м о л о д о й ч е л о в е к. Черт, лучше бы я этот подарок по почте послал.
М о р и. Если вы дадите мне еще минуту, я додумаю эту мысль с мышами.
О т и с. В прошлом месяце я был шафером на свадьбе у старины Чарли Макинтайра и…
(Все медленно продвигаются к дверям, шум голосов становится похож на вавилонское столпотворение, среди которого слышны протяжные жалобные всхлипы органа Адама Пэтча, готовящегося взять пробные аккорды увертюры.)
Энтони
Пять сотен глаз буравили спину его свадебного фрака, и на неуместно буржуазных зубах священника сверкали солнечные блики. Он с трудом сдерживал смех. Глория что-то говорила звенящим от гордости голосом, и он заставлял себя думать, что происходящее сейчас не повторится больше никогда, что каждый миг полон значения, что именно в эти секунды его жизнь рассекается надвое, и самое лицо мира меняется у него на глазах. Он старался возродить то чувство экстаза, которое почти не покидало его десять недель назад, но все ощущения тех дней куда-то пропали, сейчас он не мог вызвать в себе даже простого нервного возбуждения - все казалось гигантской концовкой непонятно чего. Да еще эти золотые зубы! Ему стало интересно, женат ли священник; потом совсем не к месту заинтересовала проблема: может ли священник обвенчать сам себя…
Но когда он обнял Глорию, что-то неожиданно мощное буквально пронизало его. Кровь заструилась в его жилах. Нечто ощутительно-весомое и вместе с тем приятное снизошло на него, неся с собой чувство ответственности и обладания. Он был женат.
Глория
Такое множество настолько спутанных эмоций, что ни одну из них нельзя было выплести из других! Хотелось плакать от жалости к матери, которая сама тихо плакала в нескольких шагах позади, и от невыразимой прелести июньского сияния, лившегося в окна. Сознание, казалось, отключилось. Только расцвеченное горячечным волнением ощущение безусловной важности всего происходящего - и вера, яростная и страстная, горящая в ней как молитва вера, что вот еще мгновение, и она окажется навеки в полной безопасности.
Однажды поздно вечером они приехали в Санта-Барбару, и ночной портье в отеле "Лакфадио" отказался принять их на том основании, что они не женаты.
Этот клерк понимал, что Глория прекрасна. И не допускал мысли, что нечто столь прекрасное как Глория может иметь что-то общее с моралью.
"Con Amore"
Те первые полгода - поездка на Запад, месяцы ленивого блуждания по калифорнийскому побережью, серый дом вблизи Гринвича, где они жили, пока поздняя осень не сделала сельский пейзаж чересчур удручающим, - те дни и те места видели восхитительные часы. Захватывающая дух идиллия их помолвки уступила место сначала пылкой романтике более страстных отношений, но и эта захватывающая идиллия осталась позади, ускользнув к другим влюбленным; просто однажды они огляделись - а ее уже нет, и как это случилось, они едва ли сами понимали. Если б один из них ушел из жизни в дни той идиллии, то у другого осталось бы смутное неутолимое желание, которое может составить смысл существования. Но волшебство должно спешить дальше, а влюбленные остаются…
Идиллия минула, унося как непомерную плату за себя юность. Настал день, когда Глория обнаружила, что другие мужчины больше не раздражают ее; настал день, когда Энтони открыл, что опять не прочь засидеться вечерком, болтая с Диком о тех потрясающих отвлеченностях, которые когда-то занимали все его мироздание. Зная, что уже взяли у любви все лучшее, они учились дорожить тем, что осталось. Теперь они длили любовь - долгими ночными разговорами, до тех застывших часов, когда ум, утончаясь, становится острым, а образы, взятые взаймы у снов, делаются тканью самой жизни; глубоко интимными проявлениями доброты друг к другу, которую учились находить в себе; смехом над тем, что обоим казалось глупо; сходными мыслями о благородстве и печали.
Но, прежде всего, это было время открытий. Черты, которые они открывали друг в друге, порой бывали столь противоречивы, так переплетены и вдобавок так обильно политы сиропом любви, что они вовсе не были склонны рассматривать их как нечто стоящее внимания - скорее, как случайные явления, о которых нужно узнать и тут же забыть. Энтони, например, обнаружил, что живет с девушкой в высшей степени вспыльчивой и неистово эгоистичной. Не прошло и месяца, как Глория, в свою очередь, узнала, что ее супруг постоянно и панически боится целого сонмища призраков, созданных его собственным воображением. Процесс этот, насколько она понимала, отличался цикличностью: боязнь то внезапно нарастала, становясь почти непристойно очевидной, то слабела до такой степени, что порой казалась Глории плодом ее собственной выдумки. Реакцию Глории на все это едва ли можно было назвать женской - в ней не обнаружилось ни презрения, ни поспешного материнского чувства. Сама практически лишенная чувства физического страха, она ничего не понимала, но прилагала максимум усилий к тому, чтоб находить в поведении Энтони черты, искупающие эту слабость; пусть в состоянии сильной взволнованности или нервного напряжения, когда совсем уж разыгрывалось воображение, он оказывался таким трусом, но ведь было в нем что-то вроде безрассудной отваги, которая, в те редкие минуты, когда проявлялась, вызывала почти восхищение Глории; была в нем и гордость, обычно заставлявшая держать себя в руках, когда он знал, что за ним наблюдают.
Сначала эта черта проявила себя в нескольких инцидентах просто как повышенная нервозность - его выговор таксисту в Чикаго за то, что тот слишком быстро ехал, отказ повести ее в одно из пользующихся дурной славой кафе, куда она так хотела попасть; все это, конечно, можно было объяснить, не выходя за рамки здравого смысла - он заботился прежде всего о ней, тем не менее слишком частое повторение этих случайностей настораживало ее. А после случая в Сан-Франциско, когда они были женаты неделю, подозрения ее переросли в уверенность.
Было за полночь, в комнате царил глубокий мрак. Глория уже засыпала и, слыша рядом ровное дыхание Энтони, думала, что он тоже спит, как вдруг увидела, что, приподнявшись на локте, он уставился в окно.
- Что такое, дорогой? - пробормотала она.
- Ничего, - он откинулся на подушку и повернулся к ней, - ничего, милая женушка.
- Не называй меня женой. Я твоя возлюбленная. "Жена" - такое противное слово. "Постоянная любовница" точнее, и мне больше нравится… Иди ко мне, - добавила она в порыве нежности. - Мне так хорошо спится, когда я обнимаю тебя.
"Прийти" к Глории значило нечто вполне определенное. Для этого требовалось просунуть одну руку ей под плечи, сцепить руки у нее на груди, и как можно теснее прижаться к ней, изобразив из себя что-то вроде детской колыбельки, в которой ей было бы тепло и уютно. А Энтони, привыкший вертеться во сне, с окончательно затекающими после получаса таких упражнений руками, должен был ждать, пока она не заснет, и только после этого, нежно откатив ее на другую половину кровати, мог заняться собой и свернуться так, как было удобно ему.
Чувствуя, что ее любят, Глория наконец погрузилась в сон. На дорожных часах, подаренных Бликманом, протекло пять минут; на незнакомой и безликой мебели, на всем, что находилось в комнате, лежала тишина, и почти гнетущий потолок безмолвно таял по углам, переходя в невидимые стены. Вдруг что-то резкой стрекочущей дробью прошлось по стеклу; в безмолвном, сгустившемся воздухе звук получился отрывистым и громким.
Энтони рывком вскочил с кровати и замер рядом.
- Кто там? - выкрикнул он испуганно.
Глория лежала тихо, она уже совсем проснулась, но внимание ее занимал не столько этот треск, сколько замершая, затаившая дыхание фигура мужа, чей вопль прозвучал так жутко в этой зловещей темноте.