- Это Гримсби, - произнес он многозначительно. - Он не замедлит рассказать о том, что увидел, Хантингдону и всей компании с такими приукрашениями, какие взбредут ему в голову. Он не питает ни любви к вам, миссис Хантингдон, ни уважения к вашему полу, не верит в добродетель и не почитает ее. Он представит все в таком свете, что никто из слушающих ни на миг не усомнится в вашей виновности. Ваша репутация погибла, и спасти ее не могут ни ваши, ни мои возражения. Но дайте мне право защищать вас, а потом покажите мне негодяя, который посмеет нанести вам оскорбление!
- Никто еще никогда не оскорблял меня так, как вы сейчас! - воскликнула я, наконец-то высвободив свои руки и отшатываясь от него.
- Я вас не оскорбляю! - вскричал он. - Я преклоняюсь перед вами. Вы - мой ангел, мое божество. Я кладу к вашим ногам все мои силы, и вы должны их принять! - властно объявил он, поднимаясь на ноги. - Я должен быть и буду вашим утешителем и защитником! А если вас упрекнет совесть, ответьте ей, что я победил вас и вам оставалось только уступить.
Никогда еще я не видела человека в подобном исступлении. Он кинулся ко мне, но я схватила мастехин и выставила перед собой. Это его остановило, и он ошеломленно уставился на меня. Вероятно, вид у меня был не менее решительный и яростный, чем у него. Я попятилась к звонку и схватила сонетку, это усмирило его еще больше. Он попытался мне воспрепятствовать жестом, не столько гневным, сколько просительным.
- В таком случае отойдите! - сказала я, и он отступил назад. - А теперь выслушайте меня. Вы мне не нравитесь, - продолжала я медленно, со всей внушительностью, на какую была способна, чтобы сделать свои слова убедительными. - Если бы я развелась с мужем или если бы он умер, замуж за вас я бы никогда не вышла. Ну вот. Надеюсь, вам этого достаточно.
Лицо его побелело от ярости.
- Да, достаточно, - ответил он с горькой язвительностью, - чтобы понять, что более холодной, противоестественной, неблагодарной женщины, чем вы, мне еще видеть не приходилось.
- Неблагодарной, сэр?
- Неблагодарной.
- Нет, мистер Харгрейв, вы ошибаетесь. За все хорошее, что вы когда-нибудь для меня делали или хотели сделать, я искренне вас благодарю, а за все дурное, что вы мне сделали или хотели сделать, молю Бога простить вас и очистить вашу душу.
Тут распахнулась дверь, и мы узрели господ Хантингдона и Хэттерсли. Второй остался за порогом, возясь с оружием и шомполом, а первый прошел к камину, повернулся к огню спиной и обратил на мистера Харгрейва и на меня взгляд, сопровождавшийся нестерпимой нагло-многозначительной улыбкой и злорадным блеском в бесстыдных глазах.
- Так что же, сэр? - сказал Харгрейв вопросительно с видом человека, приготовившегося защищаться.
- Так что же, сэр? - повторил его собеседник.
- Мы только хотим узнать, Уолтер, есть ли у тебя свободная минута поохотиться с нами на фазанов, - вмешался Хэттерсли из-за двери. - Пошли. Попотчуем дробью зайчишку-другого, и не больше, уж за это я ручаюсь…
Уолтер промолчал и отошел к окну собраться с мыслями. Артур присвистнул и уставился на него. Легкий румянец гнева окрасил щеки мистера Харгрейва, но мгновение спустя он спокойно обернулся и небрежно объяснил:
- Я зашел сюда попрощаться с миссис Хантингдон и предупредить ее, что вынужден завтра уехать.
- Хм! Ты что-то очень быстр в своих решениях. Могу ли я спросить, откуда такая спешка?
- Дела, - был короткий ответ, а недоверчивая ухмылка вызвала только пренебрежительно-презрительный взгляд.
- Превосходно! - отозвался мистер Хантингдон, а когда Харгрейв удалился, закинул фалды сюртука на локти, уперся плечами в каминную полку, обернулся ко мне и тихим голосом, почти шепотом, обрушил на меня залп грубейших и гнуснейших ругательств, какие только способен изобрести мозг и произнести язык. Я не пыталась его оборвать, но во мне поднялся гнев и, когда он умолк, я ответила:
- Будь даже ваши обвинения верны, мистер Хантингдон, как смеете вы порицать меня?
- В самый лоб! - воскликнул Хэттерсли, прислоняя ружье к стене. Войдя в комнату, он взял своего прелестного друга за локоть и попытался увести. - Верно, не верно, - бормотал он, - да только не тебе, сам знаешь, обвинять ее, да и его тоже, после того, что ты наболтал вчера вечером. Ну, так идем же!
Снести его намека я никак не могла.
- Вы смеете меня в чем-то подозревать, мистер Хэттерсли? - спросила я вне себя от бешенства.
- Да нет же, нет, никого я не подозреваю. Все хорошо, очень хорошо. Так пойдешь ты, Хантингдон, скотина эдакая?
- Отрицать она этого не посмеет! - вскричал джентльмен, к которому обратились таким образом, и ухмыльнулся в злорадной ярости. - Не посмеет для спасения своей жизни! - И, добавив несколько ругательств, вышел в переднюю и взял со стола свою шляпу и ружье.
- Я не уроню себя, оправдываясь перед вами, - сказала я и повернулась к Хэттерсли. - Но если у вас хватает смелости в чем-то сомневаться, то спросите у мистера Харгрейва.
Тут оба разразились грубым хохотом, от которого меня пронзило гневом до самых кончиков пальцев.
- Где он? Я сама его спрошу! - воскликнула я, подходя к ним.
Подавив новый взрыв хохота, Хэттерсли указал на входную дверь. Она была полуоткрыта. Его шурин стоял у крыльца.
- Мистер Харгрейв, будьте так добры, вернитесь сюда! - сказала я.
Он посмотрел на меня с мрачным недоумением.
- Будьте так добры! - повторила я столь решительно, что он вольно или невольно мне подчинился, с некоторой неохотой поднялся по ступенькам и переступил порог.
- Скажите этим джентльменам… - продолжала я, - …этим господам, уступила я или нет вашим настояниям?
- Я вас не понимаю, миссис Хантингдон.
- Нет, вы прекрасно меня понимаете, сэр, и я взываю к вашей чести джентльмена (если она у вас есть): ответьте правду. Уступила я или нет?
- Нет, - пробормотал он, отворачиваясь.
- Говорите громче, сэр, они вас не слышат. Я сдалась на ваши мольбы?
- Нет.
- Верно, - вскричал Хэттерсли. - Коли бы сдалась, он бы так не супился!
- Я готов дать вам удовлетворение, Хантингдон, как положено между благородными людьми, - сказал мистер Харгрейв спокойным голосом, но с выражением глубочайшего презрения на лице.
- А, провались ты к дьяволу! - ответил тот, досадливо мотнув головой.
И Харгрейв, смерив его взглядом, полным холодного пренебрежения, удалился со словами:
- Вы знаете, где меня найти, если вам будет угодно прислать ко мне кого-нибудь из ваших приятелей.
Ответом был только новый взрыв бессвязных ругательств.
- Ну, Хантингдон, теперь видишь? - сказал Хэттерсли. - Все ясно как Божий день.
- Мне безразлично, что видит он, - перебила я, - или что он воображает. Но вы, мистер Хэттерсли, если при вас будут чернить мое имя, вступитесь ли вы за него?
- Всенепременно! Разрази меня Бог, если не вступлюсь.
Я тотчас вернулась в библиотеку и заперла дверь. В каком помрачении я обратилась с такой просьбой к такому человеку? Право, не знаю, но утопающие хватаются за соломинку, а они общими усилиями довели меня до отчаяния. Я перестала понимать, что говорю. Но как еще могла я оберечь мое имя от клеветы и поношений этой шайки пьяных гуляк, которые не посовестятся сделать их достоянием всего света? К тому же в сравнении с низким мерзавцем, моим мужем, с подлым, злобным Гримсби и лицемерным негодяем Харгрейвом этот невоспитанный невежа при всей своей тупой грубости сияет, как ночью светляк среди прочих червей.
Какая невыносимая, какая отвратительная сцена! Могла ли я даже вообразить, что буду вынуждена терпеть подобные оскорбления в моем собственном доме, слушать, как подобные вещи говорятся в моем присутствии - более того, говорятся мне самой и обо мне людьми, которые осмеливаются называть себя джентльменами? И могла ли я вообразить, что сумею перенести подобное спокойно и ответить столь смело и твердо, как ответила? Такой ожесточенности чувств могут научить только тяжкий опыт и отчаяние.
Вот какие мысли вихрем проносились в моем мозгу, пока я расхаживала по библиотеке, томясь - о, как томясь! - желанием сейчас же бежать от них с моим ребенком, не помедлив и часа. Но это было невозможно. Прежде мне предстояла еще большая и нелегкая работа.
- Ну, так берись за нее! - произнесла я вслух. - Оставь бесполезные сетования и тщетные жалобы на свою судьбу и тех, от кого она зависит! К чему бесплодно тратить драгоценные минуты?
И неимоверным усилием воли успокоив свои расстроенные чувства, я тотчас взялась за дело и до конца дня не отходила от мольберта.
Мистер Харгрейв уехал утром, как сказал, и с тех пор я его не видела. Остальные гостили у нас еще две-три недели, но я старалась бывать в их обществе елико возможно меньше и прилежно трудилась, - как продолжаю и сейчас с почти не меньшим усердием. Я не замедлила рассказать Рейчел о моих планах, открыла ей все мои намерения и причины их, и к моему приятному удивлению мне почти не пришлось ее уговаривать. Она благоразумная и осторожная женщина, но так ненавидит хозяина дома, так любит свою хозяйку и маленького питомца, что после нескольких восклицаний, двух-трех возражений для очистки совести, а также обильных слез и сетований на судьбу, принуждающую меня к подобному шагу, она горячо одобрила мое решение и согласилась помогать мне, насколько это в ее силах - но при одном непременном условии: она разделит мое изгнание. Ехать мне одной с маленьким Артуром - чистое безумие, и этого она никогда не допустит. С трогательной заботливостью она робко предложила мне все свои скромные сбережения, выразив надежду, что я "извиню ей такую вольность, но я очень бы ее осчастливила, если бы снизошла взять у нее эти деньги взаймы". Разумеется, я и слышать об этом не захотела, однако, благодарение Небесам, я уже сама кое-что накопила и почти все подготовила для скорого моего освобождения. Пусть только минуют зимние холода, и тогда в одно прекрасное утро мистер Хантингдон спустится к завтраку в пустую столовую, и, возможно, начнет рыскать по дому в поисках невидимых жены и сына, а они к тому времени уже проделают первые пятьдесят миль на своем пути в Западное полушарие - или даже больше: ведь мы покинем дом задолго до зари, он же, вероятно, спохватится далеко за полдень.
Я вполне отдаю себе отчет во всех опасных последствиях, которые может и должен иметь задуманный мною шаг. Но мое решение непоколебимо: я все время думаю о благе моего сына. Не далее как сегодня утром, когда я работала, а он сидел у моих ног, играя с полосками холста, которые я бросила на ковер, какая-то неотвязная мысль заставила его грустно посмотреть мне в глаза и спросить с глубокой серьезностью:
- Мама, почему ты плохая?
- Кто тебе сказал, что я плохая, милый?
- Рейчел.
- Нет, Артур. Рейчел этого сказать не могла, я знаю.
- Ну, так, значит, папа сказал, - произнес он задумчиво и после некоторых размышлений добавил: - Нет, я сам догадался, и вот почему. Когда я говорю папе "мама не позволяет" или "мама не любит, если я сделаю то, что ты велишь мне сделать", он всегда отвечает: "Будь она проклята!" А Рейчел говорит, что прокляты бывают только плохие люди. Вот почему, мамочка, я и подумал, что ты плохая. А мне этого не хочется.
- Голубчик мой, я вовсе не плохая. Это гадкие слова. И дурные люди часто говорят так про тех, кто лучше их. Подобные слова никого не делают проклятыми и плохими тоже. Господь судит нас по нашим мыслям и делам, а не по тому, что о нас говорят другие. И еще одно, Артур: услышав такие слова, никогда их не повторяй. Плохо говорить такие вещи о других, а если о тебе их говорят без причины, они ничего не значат.
- Тогда, значит, папа плохой, - печально заметил он.
- Папа поступает плохо, когда говорит такие вещи, и ты будешь очень плохим, если станешь подражать ему теперь, когда знаешь, какие они дурные.
- Что такое "подражать"?
- Поступать, как поступает он.
- А он знает, какие они дурные?
- Может быть. Но тебя это не касается.
- Если он не знает, ты объясни ему, мама.
- Я объясняла.
Маленький моралист задумался. Я попыталась отвлечь его, но тщетно.
- Мне очень грустно, что папа плохой, - наконец сказал он тоскливо. - Я не хочу, чтобы он попал в ад! - И из его глаз хлынули слезы.
Глава XL
РОКОВАЯ НЕОСТОРОЖНОСТЬ
10 января 1827 года. Все это я писала вчера вечером в гостиной, где был и мистер Хантингдон, который, как я полагала, спал на диване у меня за спиной. Однако он неслышно встал и, подстрекаемый гнусным любопытством, заглядывал через мое плечо, уж не знаю сколько времени. Во всяком случае, когда я отложила перо и хотела закрыть дневник, он внезапно прижал страницу ладонью, сказал "с вашего разрешения, радость моя, я это почитаю", вырвал его из моих рук, придвинул стул к столику и спокойно принялся пролистывать назад страницы в поисках объяснения того, что он уже успел узнать. На мое несчастье вчера он оказался много трезвее, чем обычно бывает в этот час.
Разумеется, я не позволила ему мирно предаваться этому шпионству, но он слишком крепко держал тетрадь, и отнять ее мне не удалось. Я с презрением и ядовитой насмешкой упрекала его за такое бесчестное и низкое поведение, но он оставался глух к моим словам, и в конце концов я погасила обе свечи. Однако он просто придвинул стул к камину, разворошил огонь и невозмутимо продолжал листать мой дневник. Я было подумала принести кувшин воды и залить этот источник света, однако вряд ли с пламенем угасло бы и его любопытство - оно было слишком возбуждено. И чем больше я старалась помешать его розыскам, тем с большей настойчивостью он им предавался. К тому же все равно было слишком поздно.
- Очень, очень интересно, любовь моя, - сказал он, поднимая голову и глядя, как я заламываю руки в безмолвном, бессильном гневе. - Но длинновато. Почитаю как-нибудь в другой раз, а пока, моя милая, я затрудню тебя просьбой дать мне твои ключи.
- Какие ключи?
- От твоих шкафов, бювара, ящиков комода и все прочие, какие у тебя имеются, - сказал он, вставая со стула и протягивая руку.
- Их у меня нет, - ответила я. (Ключ от бювара торчал в замке, а все остальные свисали с продетого в него кольца.)
- Ну, так пошли за ними, - приказал он. - А если старая дрянь, Рейчел, их тотчас не принесет, завтра она уберется отсюда со всеми своими потрохами.
- Она не знает, где ключи, - ответила я негромко, сжала их в руке и незаметно, как мне казалось, вытащила из замка. - Знаю только я, но не отдам без веской причины.
- И я знаю! - крикнул он, схватил меня за руку, грубо разжал мои пальцы и завладел ключами. Потом взял погашенную свечу и зажег, сунув в огонь.
- Теперь, - объявил он с насмешкой, - мы займемся конфискацией имущества. Но прежде заглянем-ка в мастерскую!
Сунув ключи в карман, он направился в библиотеку. Я пошла за ним, сама не знаю почему, - то ли помешать его бесчинству, то ли просто сразу узнать худшее. Все принадлежности лежали на угловом столике, приготовленные для завтрашней работы и только прикрытые полотном. Он не замедлил их обнаружить и, поставив свечу, начал швырять их в горящий камин - палитру, краски, карандаши, кисти, лак. Я увидела, как все они сгорели, как были сломаны пополам мастехины, как с шипением вспыхнули жидкое масло и скипидар и ревущим языком пламени унеслись в трубу.
Затем он позвонил.
- Бенсон, уберите все это, - приказал он, кивая на мольберт, холсты и подрамник. - И скажите горничной, что она может пустить их на растопку. Вашей госпоже они больше не понадобятся.
Бенсон растерянно посмотрел на меня.
- Унесите их, Бенсон, - сказала я, а его хозяин пробормотал ругательство.
- И это тоже, - подтвердил мистер Хантингдон, подождал, пока все не было унесено, и отправился наверх.
Теперь я не последовала за ним, но осталась сидеть в кресле, молча, с сухими глазами, застыв без движения. Примерно через полчаса он вернулся, подошел ко мне и, держа свечу возле моего лица, заглянул мне в глаза с таким оскорбительным смехом, что я быстрым ударом сбросила свечу на пол.
- О-го-го! - буркнул он, попятившись. - Сущая дьяволица! Доводилось ли хоть одному смертному увидеть такие глаза? Они сверкают в темноте, точно кошачьи! Ах ты, моя кроткая прелесть!
С этими словами он поднял подсвечник и свечу, которая не только погасла, но и переломилась, и снова позвонил.
- Бенсон, наша госпожа сломала свечу. Принесите целую.
- В прекрасном свете вы себя показываете, - заметила я, когда дворецкий вышел.
- Так ведь свечу сломал не я, что ему и сказал! - парировал он, бросая мне на колени мои ключи. - Получай обратно. Все осталось на месте, кроме денег, драгоценностей и еще кое-каких пустячков, которые я счел необходимым взять на сохранение, пока твоя алчная натура не возжаждала превратить их в золото. В кошельке я оставил несколько соверенов, их тебе должно хватить до конца месяца. Если же понадобится больше, будь добра представить мне отчет, как ты потратила эти. Теперь ты будешь ежемесячно получать на собственные расходы небольшую сумму, а моими делами можешь больше себя не утруждать. Я подыщу управляющего, моя милая, чтобы не подвергать тебя искушению. А что до ведения хозяйства, миссис Гривс придется очень аккуратно записывать все свои траты. С этих пор у нас все пойдет по-новому.
- Какое еще великое открытие вы сделали теперь, мистер Хантингдон? Я вас обкрадывала?
- В смысле денег пока еще, видимо, нет, но к чему лишний соблазн?
Тут вернулся Бенсон со свечами, и между нами воцарилось молчание. Я все еще сидела в кресле, а он, стоя спиной к камину, злорадно смаковал мое отчаяние.
- Так значит, - сказал он наконец, - ты вздумала опозорить меня: сбежать и, малюя картины, содержать себя трудами рук своих, э? И ты задумала лишить меня сына, вырастить из него грязного торгаша-янки или нищего голодранца-художника?
- Да. Лишь бы он не вырос таким джентльменом, как его отец.