Четыре конных сарбаза, вскинув к небу медные керренаи, извлекали из них ужасный рев. И тотчас, словно мутный поток, прорвались из глиняных коридоров улиц заплатанные серо-коричневые плащи, грязно-бурые шапки, истоптанные, выцветшие чувяки.
Толпа с жадным любопытством теснилась к крепостным воротам. Не только выезд Джафар-хана нарушил будни гулабцев. Никто не оповещал базар, но торговцы уже с утра рассеянно смотрели на весы, то и дело поворачивая головы в сторону крепости. Старый чувячник еще на рассвете увидел, как сарбазы купали двух арабских коней и потом, накинув на них рысьи шкуры, провели их через большой мост. Значит, и второй конь предназначен знатному всаднику!
Пробудился и местный ферраши. Он нарядился в праздничную одежду и кожаным бичом усердно отгонял от крепостных ворот наиболее назойливых.
Дрожащей рукой Тэкле закрывала сердце. Не услышал бы кто, как стучит оно! Нетерпеливые горящие глаза сверлят глухое железо ворот. "Святая богородица, помоги мне!" - подхваченная непреодолимой силой, Тэкле рванулась вперед.
Лязгнули запоры, из раскрытой железной пасти выехали разодетые всадники. Впереди, в парчовом азяме, в чалме, вышитой золотом, - Керим, сопровождаемый двумя онбашами и рослыми телохранителями с длинными копьями наперевес. Затем следовал Луарсаб, от него по правую руку - Баака, по левую - Джафар-хан. Замыкали выезд охотники с соколами в клобучках и отряд сарбазов, вооруженных золочеными луками и стрелами.
На миг Луарсаб зажмурил глаза; открывавшийся перед ним простор слепил, как первый снег. Странное чувство восторга охватило его. В первый раз за три года он вскочил на коня… Нет, конечно, эта круглая страшная башня - жилище черных змей джегеннема, куда попал он, заблудившись на волшебной охоте в Картли! Больше не закрыто от него бирюзовой чадрой небо, картлийские горы, скинув зеленые папахи, буйно приветствуют его… Но почему рядом с ним не скачет старый Мухран-батони? Почему загадочно не улыбается Нестан? Почему огонь ревности не опаляет глаза Гульшари?.. О Иисусе!.. Луарсаб в смятении натянул поводья.
Не обращая внимания на многозначительный окрик Керима, Тэкле обхватила ногу коня и глазами, озаренными восторгом, глядела на побледневшего Луарсаба. Густая сетка укрывала ее от взоров любопытных.
- Мой Баака, - громко сказал Луарсаб, - передай бедной женщине полтумана. Скажи, пусть помолится за грозного шах-ин-шаха, за царственную Лелу, за Сефи-мирзу… ибо нет царя царей, кроме "льва Ирана", и жизнь смертных в его воле.
Тэкле опомнилась, намек об опасности дошел до ее сознания. Баака протянул монету, с упреком сказал:
- Ты заслоняешь путь царю!..
Схватив оброненную монету, Тэкле отбежала в сторону и долго стояла у высохшего колодца, следя, как оседает густая пыль, взбудораженная конскими копытами…
Удачу охоты Джафар-хан приписывал присутствию царя Картли. Спущенные соколы уже давно так ловко не преследовали и не клевали цапель и журавлей. Из крыла убитого вожака журавлей Джафар вытащил перо, попросил Луарсаба дотронуться и воткнул себе в чалму.
Яркие шатры разбросали вблизи зарослей дикого пшатника, и они казались огромными цветами, окаймленными серебристыми листьями. На вертелах повара подрумянивали сочную дичь и в медных кувшинчиках варили крепкий кофе.
Луарсаб точно пробудился, он без устали мчался через овраги и кустарники в погоне за козулей или антилопой. А иной раз на всем скаку осаживал коня, высоко закинув голову, следил за полетом диких голубей. Розовая тень сменила желтизну его щек, глаза заблестели привольным блеском. Довольный, наблюдал за ним Джафар-хан.
Неотступно следовали за царем Баака и Керим. Больше никому не позволил Джафар охотиться рядом. Но была и скрытая цель: он захотел, чтоб Луарсаб изведал радость свободы… Нет сомнения, царь больше не захочет вернуться во власть Али-Баиндура, предпочтет отправиться в Исфахан, где примет мохамметанство, а вместе с новой верой и свое царство…
Пятый день охоты был посвящен крупной дичи.
Луарсабу необычно везло, и он все дальше углублялся в степь…
- Не опасно ли? - забеспокоились онбаши.
Джафар отмахнулся:
- Керим в своем колчане имеет и отравленную стрелу.
Действительно, Керим по пятам следовал за царем и князем. Распластавшись на песчаном бугре, Луарсаб натянул тетиву, выжидая джейрана. Рядом неожиданно вытянулся Керим. И хотя на расстоянии агаджа не было ни души и никто не мог их услышать, Керим говорил шепотом:
- Удостой вниманием, царь, покорного тебе Керима. Аллах послал мне мысль, и я не отвернулся от нее. Видишь, там, за кустами кизила, высохший арык, он тянется на расстоянии полудня езды, на дне арыка под камнями я спрячу меха с водой, в хурджини - еду на много дней и простую одежду персидского сборщика податей, иншаллах! Завтра, когда небо пошлет первый свет, мы снова прискачем сюда, ибо джейран укрылся в трещинах земли. Когда, как сейчас, даже тень человека не будет омрачать твой взор, ты, повелитель грузин, и благородный князь Баака спуститесь в арык. Копыта коней я обмотаю войлоком. И даже птица не уловит окончания вашего пути по высохшей глине. Пусть аллах направит ваших коней за солнцем. Только первый день будет опасным, потом невидимая рука счастливой судьбы приведет вас к кахетинским тропам. Через Шемахинские горы нетрудно попасть к тушинам, храбрецы радостно проводят царя Картли в Кватахевский монастырь. Полдня никто не будет преследовать, ибо я предстану перед Джафар-ханом только в полдень в изодранной одежде, с пустым колчаном, на загнанном до белой пены коне. Погоню поведу по караванному пути Азербайджана. Три дня будем скакать до границы и три дня возвращаться обратно. Да прикроет вас тень пророка! Внимательно слушали Луарсаб и Баака. На мгновение лицо Луарсаба озарилось несказанной радостью: "Картли! Моя Картли! Там кончатся все страдания. Мы снова в Метехи с Тэкле, с моей розовой птичкой! - Луарсаб вздрогнул: Тэкле!" Глубокая дума легла на его чело. Где-то в кустах метнулась лисица, но никто не шелохнулся.
Баака тревожно поглядывал на царя. О, как хорошо он знал эту глубокую складку на переносице, не предвещающую ясной погоды.
Луарсаб заговорил упавшим голосом:
- Дорогой Керим, если бы я вновь воцарился, одарил бы тебя не только поместьями и званием князя, но я моей дружбой, ибо ты поистине мне и царице брат… вот почему я не хочу подвергать жизнь светлой Тэкле и твою смертельной опасности. Как могу я бросить ее? Как могу отдать тебя на растерзание зверю Али-Баиндуру?
Керим горячо заверял царя, что он будет невредим: ведь хан верит ему, как себе. Конечно, огорченный Керим будет кричать неразумные слова, кататься по земле.
И когда Али-Баиндур, разослав погоню в четыре конца, сам поскачет к грузинским пределам, он, Керим, вместе с царицей и верными Горгаслани, исчезнет незаметно из Гулаби. Пусть аллах ослепит Керима, если через месяц он не доставит благополучно царицу в Картли.
Луарсаб печально улыбнулся, бедный Керим, он плохо знает Али-Баиндура. Погоню хан непременно направит, а глашатаи будут обещать за поимку двух переодетых грузин тысячу туманов. Из всех рабатов и кочевых стоянок устремятся в погоню жаждущие обогащения. Бесспорно, коней можно перекрасить или бросить и себя превратить в седых дервишей и с помощью творца вселенной добраться до Тушети, но не о себе беспокоится он, Луарсаб. Первое, что предпримет Али-Баиндур, - это допрос пыткой Керима. Каждый, решающийся на такой поступок, должен помнить судьбу факира.
- Знаю, знаю, мой Керим, - перебил Керима Луарсаб, - ты будешь молчать и под пыткой. Но подумай о судьбе царицы Тэкле: если приключится подобное несчастье, она с двумя стариками останется без защиты… И еще, спаси Христос, сарбаз может вспомнить случай с треснувшей глиной на нежном пальце… Остальное мне не надо тебе предсказывать… Нет, мой Керим, мой Баака, я царицу Тэкле не оставлю, как она не оставляет меня. Мы до последнего вздоха будем вместе.
- Но, благородный царь из царей, это единственный посланный аллахом случай! - с огорчением вскрикнул Керим. - Единственный и неповторимый, ибо любезность Джафар-хана исходит от желания склонить царя Картли к мохамметанству, а после твоего отказа тебя ждет плен.
- Да, мой Керим, в этом ты прав, но я уже решил…
Баака молчал, седеющие усы понуро свисали, но глаза по-прежнему были полны сурового достоинства.
- Светлый царь, - тихо сказал Баака, - разве ты не испытываешь страшную муку каждый день, видя нежную, подобную цветущей ветке миндаля, царицу в одежде нищенки? План Керима мне кажется смелым, но надежным… Увы, мой царь, это редчайший и… я чувствую, Керим прав - последний случай.
Луарсаб прикрыл ладонью глаза и долго лежал так не двигаясь. Потом поднялся, как-то сразу осунулся, и плечи его опустились, точно под непосильной тяжестью:
- Пойдемте, мои верные дети… Джафар-хан, может, уже тревожится.
Еще два дня длилась охота. Она перенеслась на берег небольшой речки, где были развешаны тенета. Сюда слеталось множество пернатой дичи. И соколы нетерпеливо клевали серебряные цепочки и стремительно взлетали к голубым высям. Но Луарсаб уже потерял всякий вкус к охоте. Он тосковал по Тэкле, рвался обратно в свою темницу…
Джафар-хан с большой похвалой отозвался о Кериме. Он зорок, но не назойлив, храбр, но не безрассуден, умен, но немногословен. Лицо его приятно располагает.
- Хорошо ли он следил за грузинами? - спросил Али-Баиндур.
- Как ястреб за лебедями. Когда в час вечерней зари я учтиво спросил царя: не беспокоит ли его тенью следующий за ним Керим, пленник ответил: "Я его не замечаю". А князь добавил: "Комар меньшее зло по сравнению со змеею".
- Бисмиллах! Значит, он все же щекотал им пятки?
- Не найдешь ли ты, хан, приятным уступить мне Керима? Он достоин украшать свиту моего отца, Караджугай-хана. Могу оставить за него пять онбашей.
Судорога свела губы Али-Баиндура. Все знают: Караджугай могущественный хан, ему все доступно, но, да будет Джафару известно, и за двадцать онбашей Керим не продается, ибо он предназначен не для праздной жизни, а для загадочного пути через каменистые пороги и холодные волны. Подобно чеканщику, терпеливо шлифующему драгоценность, хан Али-Баиндур много лет превращал простого кизилбаша в драгоценного попутчика тайных дел. Сарбазы за Керима готовы огонь глотать. А как оберегает он пленника? Вот недавно, застав служанку, убирающую по воскресеньям покои царя, беседующей с Баака, он тотчас же удалил болтунью, сам разыскал в ближайшем рабате немую старуху. Нет, Али-Баиндур только тогда может быть спокоен, когда Керим возле него.
Джафар с сожалением вздохнул и отправился в круглую башню. Он долго беседовал с Баака, потом, огорченный, спросил царя - какой ответ довести до царственного слуха Лелу-ханум?
Луарсаб вынул из ларца уже написанное послание и передал хану.
- Бисмиллах! А что сказать отцу моему? Это он упросил шах-ин-шаха отпустить меня в Гулаби. Преклоняясь перед мудростью Луарсаба, благородный Караджугай видит благо для Гурджистана в возвращении на царствование аллахом ниспосланного царя.
- Сколь я взволнован вниманием лучшего из лучших, чтимого мною, великодушного полководца Караджугай-хана! Словами трудно выразить… Если богу будет угодно и я еще увижу радость, поделюсь ею с мудрым Караджугай-ханом. Кто из богоравных отказывается добровольно от своего трона? Но возвращаться к нему по дороге предательства, отрекаясь от предков, покоящихся под сенью креста? Нет, такое не угодно небу и не прощается народом. Мое сердце открыто перед тобой, достойный сын Караджугай-хана. Не хочу хитрить, тяжел мне плен, но он ниспослан владыкою неба за грехи мои. Да будет так.
С глубоким уважением смотрел Джафар на царя-узника. Несчастье не сломило его гордости, не пригнуло к стопам шах-ин-шаха. Он не написал унизительного послания, не умолял о пощаде. Залитый кровью отцов и братьев ослепительный трон Сефевидов не знал такой возвышенной силы и гордого смирения.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Ускакал Джафар-хан. Камень, песок, зелень промелькнули перед его взором. Он остановил коня у Демавенд-горы, полюбовался, как добывают белый мрамор. Потом в Заендеруде на коне горделиво проехал по Исфаханскому каменному мосту, ласкающему глаз, и, призываемый шахскими барабанами, свернул к Давлет-ханэ. Там, у резных ворот, вытянув медные хоботы, сверкали шесть пушек, привезенных из морского города Ормуза. Подбежавшему черному прислужнику Джафар небрежно бросил поводья и, встреченный тридцатью пышно разодетыми молодыми ханами, несущими почетную стражу у покоев шаха Аббаса, весело прошел мимо решетчатых окон. Блеск золотой лепки ложился на его довольное лицо. Он снова увидел на стенах изображение грифонов, крылатых коней и пленительных красавиц…
Али-Баиндур даже сплюнул, уставившись на облупленную гурию, намалеванную на побеленной стене передней комнаты, где он обычно выслушивал крепостных юзбашей. Кипучая зависть повернула его мысли от Джафара. Под решетчатым окном залаяла скучающая собака. Али-Баиндур схватил чашу с водой и выплеснул в окно. Взвизгнув, собака отбежала. Но хан так и застыл с чашей, точно впервые увидел задний двор: толстые стены из сырцового кирпича, треснувшие от землетрясения, желтеющие низкие помещения сарбазов, конюшни и возле - кучу навоза в которой деловито копошились воробьи.
Потеряв надежду вырваться из Гулаби, Али-Баиндур стал вымещать свою злость на Луарсабе, повинном в его муках "Выходит, - думал хан, - что не царь картлийский прикован к моему стремени, а я держусь за хвост его лошади".
Утонченными издевательствами решил хан довести Луарсаба до отчаяния или до…
Но ни словом, ни видом не показывал Луарсаб, как тяжки для него придуманные ханом унижения. Ниша в садике, где укрывался от дождя и зноя Луарсаб, была заделана. В часы прогулок царя сарбазы начинали вытряхивать и чистить свои одежды, одеяла и тюфяки. Невыразимая пыль и запах потных рубах душили Баака, а Луарсаб продолжал невозмутимо шагать по взрытым дорожкам.
Еще тяжелее стало с едой. Несмотря на большие суммы, выдаваемые князем на содержание царского стола, обед подавался скудный, остывший, часто из испорченных продуктов. Овощи и фрукты - самых дешевых сортов и полусгнившие.
Баака пробовал протестовать, Али-Баиндур ехидно засмеялся: "Бисмиллах! Кто усомнится, что в Метехи лучшая еда? И сад там благоухает розами, а не тюфяками сарбазов!" И Али-Баиндур с нарочитой небрежностью принимался посасывать чубук кальяна.
Раньше нечистоты вывозились ночью, с черной стороны крепости. Теперь каждый понедельник зловонные бочки провозились днем мимо круглой башни. Точно по приказу, первая бочка останавливалась, поджидая остальные. Когда собирались все, поезд медленно двигался, нудно скрипя высокими деревянными колесами.
Луарсаб задыхался, холодная испарина покрывала его лоб. Не спасала ни высота, ни крепко закрытые оконца. А Тэкле? Она стояла, не двигаясь, у придорожного камня. И слезы оскорбления скатывались по бледным щекам Луарсаба.
Керим забыл о сладком сне; озабоченный, он старался смягчить тяжелое положение царя. Ему вдруг понравилось, как ханум Мзеха жарит кур, печет посыпанный шафраном комач, или приготовляет пилав, подкрашенный гранатовым соком, или отваривает свежую рыбу, приправленную кизилом и зеленью.
Радуясь возможности угодить другу, Мзеха укладывала яства в горячие фаянсовые чаши, закрывала чистой камкой и размещала в корзине, которую Керим уносил под широким плащом.
Никто из караульных сарбазов не догадывался, что, проверяя каждую ночь проходы круглой башни, Керим условно стучал, дверь чуть приоткрывалась, и Баака обменивал вновь принесенное на корзину с пустой посудой и остатками пищи…
В эту пятницу особенно нещадно палило солнце, охрана лениво топталась у ворот башни, прижавшись к стене, что-то бормотал сквозь сон крепостной чапар. Сарбазы тупо следили за огромными сине-желтыми мухами, назойливо облеплявшими вздрагивающие бока измученной собаки.
Онбаши, изнемогающий от безделья, сосредоточенно пересчитывал шрамы на своих шафрановых скулах. Вдруг он оживился, протер глаза. Нет - не мираж! К башне подъезжали два всадника в грузинских чохах. Сарбазы так стремительно схватили под уздцы коней, точно боялись, как бы видение не исчезло.
Нарядный азнаур ловко спешился, за ним - его слуга. На просьбу прибывшего проводить его к Али-Баиндуру онбаши рассмеялся: "Хан сейчас кейфует в тенистом саду у прохладного фонтана, и пока он сам не позовет, ни один правоверный не смеет беспокоить всесильного".
Азнаур клялся, что у него важное дело. Но чем больше он пытался убедить, тем задорнее сквернословили сарбазы.
Наконец онбаши догадался послать за ага Керимом. Обрадованный чапар метнулся к воротам. Онбаши внимательно разглядывал прибывших смельчаков. Приехавший с азнауром слуга повернулся, вытянул из кармана цветной платок и стал вытирать потные уши фыркающих скакунов. На повелительный окрик азнаура он заботливо заткнул платок за пояс, поспешно снял запыленный плащ с плеч господина и принялся чистить его цаги.
Подошедший Керим покосился на усердствующего слугу и учтиво спросил азнаура, зачем гнали коней и откуда? Азнаур учтиво сообщил, что торопились с важным делом к Али-Баиндур-хану, а путь свой держали из далеких грузинских земель.
Керим бесстрастно слушал, и лишь на виске его запульсировала голубая жилка. Вдруг он заметил пристальный взгляд слуги:
- А тебе кто нужен?
- Ящерицы…
Сарбазы захохотали. Слуга флегматично вытащил из-за пояса платок и тщательно вытер седую бороду. Азнаур сообщил присутствующим о том, что его слуга приготовляет из ящериц целебный бальзам.
- Для души, - приложив руку к сердцу, добавил слуга и принялся описывать свойство стеллиона - горной ящерицы. - Толщина и мясистость не мешает ей ловко цепляться за отвесные камни. Любит она карабкаться и по заборам.
- Если для души, - подмигнул Кериму онбаши, - то лучший бальзам - жена хилого чувячника. Она тоже мясиста и, свидетель шайтан, не хуже твоей ящерицы прыгает через забор.
Сарбазы, опершись на копья, тряслись от хохота. Под нарастающий гогот стражи слуга спокойно посоветовал онбаши именно после жены чувячника смазываться ящерным бальзамом. Особенно хорошо в подобных случаях помогает ароматная мазь, вываренная из цинка. Эта приятная ящерица блещет гладкой чешуей и охлаждает желание, а ее ломкий хвост напоминает о назойливых мужьях, не всегда хилых.
Вдруг Керим побледнел и свирепо закричал:
- Клянусь Кербелой, этот джинн с ума сошел! Или ему неизвестно отвращение Али-Баиндура и к ящерицам, и к сомнительным лекарям? Исчезни, как дым!..
Уважаемого азнаура приму, а ты убирайся!
- Куда? На моем коне тюк с подарками знатному хану.
- Твоего коня тоже приму, он тебе вреден…
- А куда мне пойти? На базар? В дом для путешественников?
- Бисмиллах! Какое мне дело, куда ты отправишься? Хоть к шайтану под большой мост!
Азнаур бросил слуге несколько монет, Керим, не обращая больше на него внимания, приказал ввести коней в крепость и вежливо пригласил азнаура следовать за ним.
Провожаемый веселыми пожеланиями сарбазов не опоздать на кейф к шайтану, слуга медленно побрел к базару.
В харчевне, насыщенной запахом бараньего жира, он потребовал люля-кебаб, с голодной поспешностью завернул его в лаваш и, казалось, весь ушел в удовольствие от пряной еды. Потом, не торопясь, вышел на опустевшую улицу, разыскивая большой мост.