-У тебя дети есть? - услышал Фёдор шёпот Нади и очнулся. Воспоминания рассеялись, реальная действительность обожгла всполохом костра. Стал слышен негромкий разговор партизан, обсуждавших дальнейший план действий.
Фёдор понимал, что никакими ухищрениями эта маленькая группа бойцов не может расчитывать на выход из этого лабиринта болотистой местности, в который их загнали немецкие танки. Дальше идти было бесполезно, пеотому что и на другой стороне болота был враг, который ждал их выхода, чтобы уничтожить всех до единого. Самым верным выходом было вернуться назад по своим следам.
глава 35
Вечером примчался Каргашин с новостью.
-Представляешь, мне дают в Художественном Фонде два приглашения! Мы будем иметь право садиться на любой грузовой теплоход и путешествовать по Волге!
-Что, писать этюды? - уточнил Николай.
-Ну, я буду отдыхать и веселиться, а ты можешь писать этюды.
-А сколько платить?
-Да деньги только на питание возьмём, а плавание, конечно, бесплатно. Ну, пошли за документом на право этого отдыха!
В Художественном Фонде директор Непряхин посмотрел на Николая и спросил Каргашина:
-А этот мальчик - твой родственник, что ли?
-Это студент Лубин. Мы с ним в одной группе у одного преподавателя Х.
-А, да-да! Вспоминаю. Кажется, вы на Сельхозвыставке работали года два назад?
Когда они вышли из кабинета директора, Каргашин ухмыльнулся, глядя на Николая через свой курносый нос:
-Вот уж точно - маленькая собачка до старости щенок!
Прасковья повздыхать успела не больше одного часа. За это время она успела натолкать полный чемодан трусов, маек, носков и полотенец. Сам Николай набрал гору картона грунтованного, красками заполнил этюдник, в пакет сунул полбуханки хлеба, немного сахарного песку. Таким образом Николай был нагружен под завязку. Сам Каргашин ехал налегке с одной сумкой, которая была плоской, как клоп, просидевший в саркофаге Тутанхамона четыре тысячи лет.
Они быстро доехали на автобусе до пристани в городе Сарапуле. Бумага, которой их снабдил директор Художественного Фонда, была настолько действенной, что капитан теплохода немедленно освободил одну каюту.
Когда матрос отдавал шваровы, подбежал ещё один студент из группы Николая - Дукин Саша. Радость Каргашина была шумной, но Николай отнёсся к дополнительному попутчику без энтузиазма. Дукин рисованием не увлекался, учился, как Каргашин, ровно столько, и ни секунды больше, нажимая на черчение и общеобразовательные предметы.
Куда поедет теплоход, всем троим было безразлично. Лишь бы плыл. Поплыли в Пермь. На корабле было двухразовое питание, не густо, конечно, для растущего организма. Платить надо было семнадцать рублей сразу на месяц. Казалось бы, не дорого, но месяц на одном теплоходе они ни разу не проплавали. Каргашин был солидным для своего возраста, он и договаривался о смене теплохода. Николая же сначала принимали за мальчика из-за чрезмерной моложавости, не наеденного лица и тела.
Скоро, однако, это мнение менялось, когда он брал в руки топор и демонстрировал колку дров для камбуза на уровне циркового номера. Капитан смотрел с мостика на неожиданно мощный торс Николая, мелькавшего в наклонах, и глаза его сияли теплотой.
-Где это ты, молодой человек, так навострился колоть дрова? - спросил он, когда тюлек пять рассыпались от точных ударов топором.
-В деревянном доме, - улыбался в ответ Николай.
Почти постоянно Николай писал этюды, пользуясь тем, что теплоход против течения плыл медленно. Смена ландшафта всё-равно требовала махать кистью с не меньшей скоростью, чем топором. Уважение команды к Николаю росло, в то время как Каргашин и Дукин выглядели балластом для команды теплохода. Некоторые матросы роптали, что им приходится закупать продукты на этих двух бездельников.
Команда теплохода любила смотреть, как на белом картоне появлялись их портреты или пейзажи. Чтобы не ронять свой престиж, Каргашин становился инициатором смены теплохода. Снова приходилось платить за питание, поэтому дополнительно прикупать продукты Николай не мог, терпел двухразовое питание. По молодости своей Николай не решался продавать портреты, хотя у него и просили.
Побывали друзья во многих городах. Когда Дукин их покинул, друзья этому только обрадовались.
Скоро они доплыли до Усть-Донца, который был недалеко от Астрахани. Здесь теплоход застрял надолго, можно было плавать в заводи сколько угодно. Вода была необыкновенно тёплой, песок очень горячим, жара стояла ежедневно, но писать этюды Николай не прекращал, пока не кончится картон.
Каргашин бегал в поисках девушек. Николаю довелось увидеть однажды настоящую принцессу.
Он рисовал откровенную дурнушку на фоне пейзажа. Портрет получился слегка приукрашенный, когда позади себя он почувствовал присутствие зрителя. Он просто обернулся, чтобы убедиться в этом, и чуть не выронил кисть от изумления. Красота девушки ему показалась неземной! Но это длилось не больше мгновения. Сказав - похоже - ангел во плоти исчез, будто и не был.
Девочка простодушно сказала, что это её сестра. Николай потерял дар речи на целую вечность! Рисовать девочку расхотелось, и он машинально окружал лицо дурнушки красивым пейзажем.
-Девочка, видимо, гордилась своей сестрой, почему и сказала:
-Мы живём вместе.
-Да? - сделал удивлённое лицо Николай.
-И мы спим на одной кровати, потому что у нас маленький дом. Но допоздна мне не дают спать её мальчик.
-Почему?
-Они все хотят с ней познакомиться.
Закрыв этюдник, Николай сказал девочке "спасибо", понёс новое произведение двумя пальцами и пошёл на теплоход.
Каргашин, увидев этюд, спросил:
-Где ты эту страхолюдину откопал?
-В жизни она ещё менее привлекательна. А вот сестра! Видел бы ты сестру!
-А, все они одинаковы, когда свет выключишь! - брезгливо бросил Каргашин. - Здесь и страшилки даже на меня не смотрят. Все такие правильные!
-Так здесь же провинция. Ты с ней погуляешь, уедешь. А замуж её никто не возьмёт. Вот и берегут себя, - назидательно изрёк Николай.
Вечером они пошли на танцы.
Красавица стояла с двумя подругами и так резко выделялась, что Каргашин, смелый и решительный до наглости, вмиг потерял в глазах Николая половину своего авторитета. Он даже не попытался опробовать своё обаяние на неё, отвернулся, равнодушно обронив:
-Видали и получше! Пошли лучше пожрём абрикосы!
глава 36
Партизаны до вечера следующего дня ожидали бомбёжку, расположившись на острове. В костёр постоянно подкидывали сухие ветки по очереди, отдыхая по часу. Дольше уснуть не удавалось из-за быстрого замерзания части тела, не обогреваемого костром. Командир отряда к утру принял решение вернуться назад на исходную позицию, чтобы вдоль болота двигаться на юг и выйти из квадрата, в котором немцы засекли его немногочисленный отряд.
Фёдору и Наде он предложил отстать от отряда. Майор уже давно заметил неправильно сросшуюся руку Фёдора, и не считал его способным ни к точной стрельбе, ни к продолжительному переходу с солидной поклажей на спине и в руках. К тому же у командира отряда не было уверенности, что они останутся живы в кишащей немцами оккупированной территории.
Была одна задача - продать дороже свои жизни, если не судьба объединиться с другим партизанским отрядом.
-Судьбе будет угодно, встретимся после победы! - хлопнув Фёдора по плечу, на прощание сказал майор, когда они по своим следам вышли под вечер к пяти сожжённым избам.
Немцев не было видно. Здесь они простились. Шесть бойцов ушли под защитой темнеющего леса.
Фёдор с Надей сокрушённо осматривали потерянный кров. К ночи декабрьский мороз стал крепчать, и им ничего не оставалось, как пойти в деревню. На стук в окно Михалыч, хозяин крайней избы, через закрытую дверь сказал, чтобы они быстро уходили.
Ночью лес казался им наполненным зверями и немцами. При лунном освещении идти было легче, но ощущение безнадёжности их положения обоих пугало настолько, что они шли молча, вздрагивая от раздававшегося треска поблизости.
Фёдор шёл с мыслью, что если они не найдут погреб, который он обнаружил при осмотре в первый день, наверно замёрзнут в эту морозную ночь. Они раскидывали обгоревшие доски и бревёшки со звериной яростью, разрывали ногами снег вперемежку с золой и тыкали жердушками в землю. Повезло Наде. Бугорок отозвался стуком дерева о дерево. Разрыв варежками сугроб, Фёдор нащупал щель и потянул доску на себя. Открылась чернеющая пустота, которой оба были настолько рады, будто волшебник подарил им дворец.
Фёдор долго чиркал кресалом, раздувал оранжевую искорку в пакле, подставив клочок газеты с довоенным текстом, посветил вниз. Обнаружив лестницу, спустился вниз. Надя спустилась следом. Они не сомневались, что это углубление надолго станет их жилищем.
Деревня стала для них после появления партизанского отряда просто опасным соседом. Едва ли немцы будут равнодушно смотреть на их приходы.
Запасов их продуктов могло при жестокой экономии хватить на месяц. Была надежда, что за это время завоеватели успокоятся, если, конечно, ещё какие-нибудь партизаны не объявятся вновь.
Они уже не мылись несколько дней, отчего Надя страдала больше Фёдора. Мыться снегом ей было непривычно, да и мороз был очень сильный. Потихоньку над лазом в погреб слепили подобие сарая из обгорелых брёвен и досок. Стало возможно разжигать костёр, не боясь, что его кто-нибудь увидит. И в погребе от костра стало казаться теплее. Сарай утепляли, закапывая его в сугроб. Удалось сделать даже лопату из целого бревна, которое Фёдор обстругивал целый день.
К счастью, "Робинзонада" их закончилась через неделю. Михалыч то ли усовестился за свою трусость, то ли немцы ослабили контроль, пришёл к ним в гости и с сочувствием охал на их условия жизни. Но и сам пожаловался на своё житьё. Оказывается, вся молодёжь и среднего возраста женщины были увезены в неизвестном направлении на другой день после боя. Стариков собрали в сарае и продержали трое суток без еды.
Запертые в сарае ждали смерти, но вдруг пришёл полицай и, улыбаясь, сообщил, что на этот раз гер офицер прощает старых мужчин и женщин, у которых нет сыновей-партизан и отпускает домой. Наверно, фашистам пришло в голову, что партизаны уничтожены, а старики для партизанщины устарели. Немцам стало в деревне скучно без достаточного количества девущек и женщин, не слишком оберегавших свою честь под дулом автомата, и они перебрались в районный центр, откуда они и наведываются через день-другой.
Михалыч принёс листовку, в которой сообщалось о разгроме немцев под Московй. Листовка была напечатана типографским способом и, наверно, была сброшена с самолёта. Михалыч подобрал её за околицей. Призыв в листовке уходить в партизаны и бить врага, не давая ему передышки и настроил Михалыча пойти к Фёдору и Наде. Очень уж хотелось поделиться новостью, от которой вдруг воспрянул он духом.
Захотелось и Фёдору как-то помочь фронту. Он уже думал о том, что неплохо бы было подобраться к железной дороге, взорвать рельсы или разобрать их, чтобы составы полетели под откос. Но всё это не продвигалось дальше мечты, которая была откровенной утопией.
Уже после ухода Михалыча идея борьбы плавно угасла. Правда, Михалыч обещал найти людей, добыть оружие и взрывчатку.
Но прошла неделя, а заряженного на энергичные дела жителя соседней деревни будто ветром сдуло. Железная дорога была далеко. Там, наверно, развёртывались основные действия партизан, к которым и самолёты пробивались с продовольствием и оружием. Но до этих партизанских групп надо было добраться, рискуя попасть в засаду или наткнуться на немецкий патруль.
И война для Фёдора продолжалась в этом неудобном погребе в обнимку с Надей, которая чувствовала себя постоянно неловко, обнимая его, и не в состоянии от него отказаться, ощущая толчки зарождающейся жизни в утробе.
Через две недели Фёдор всё же решился сходить в деревню. Надя осталась дожидаться его в погребе. В этой яме, которую им пришлось и расширить, чтобы сделать лежанку, укрепить всем, что под руку попадёт, Надя чувствовала себя спокойней, чем в доме до его сожжения. То ли погреб не так бросался в глаза непрошенным гостям, то ли привычка взяла своё, но она осталась без капризов. Фёдор считал, что так будет лучше.
Крайняя изба мрачным пятном выделялась на белом снегу. Он прокрался через огород к ограде двора, прислушался. Тишина пугала даже больше, чем какой-нибудь звук. Фёдор долго стоял, провалившись по колено в сугроб, не решаясь открыть калитку. Скоро он почувствовал, что замёрзнет, если не будет двигаться. Он подтолкнул калитку внутрь двора, протиснулся в узкую щель, боясь произвести шум. Сени были не заперты, дверь легко подалась. Фёдор открыл её и замер. В сенях было темно. Он ощупью переставлял ноги, продвигаясь медленно в пустоту.
На дверную ручку наткнулся случайно. Долго раздумывал, почему Михалыч не проявляет осторожность, но уже предчувствие беды охватило его.
Фёдор попятился назад и тихо вышел во двор, прикрыв за собой скрипнувшую дверь. Обратно в огород пролез, разрывая и без того рваный полушубок, когда услышал скрип шагов по улице. Вошли двое, как ему показалось из их негромкого разговора:
-Да никто не придёт. Партизан же нет!
-А вдруг этот придурок всё же связан с кем-то? Иначе откуда у него листовка?
Двое вошли с шумом в сени, потом в избу. Фёдор стоял, не шелохнувшись, не замечая даже, что он перестал чувствовать свой нос. Мысль, что ещё мгновение, и он был бы схвачен, привела его в ужас не за себя, а за Надю. Она осталась бы одна в той яме, решив, что он её бросил!
Из избы, между тем, раздались вопли, от которых Фёдор ощутил сильнейший спазм желудка. Острая боль заставила на мгновение потерять сознание и повалиться на снег именно в тот момент, когда четверо вышли из сеней и направились через двор к воротам на улицу.
Придя в себя через мгновение, он долго ждал, оттирая обмороженный нос варежкой, потом голой рукой. Время тянулось медленно. Кругом была тишина. И всё-равно было страшно уходить из деревни в лес. Ещё страшнее было зайти в избу, чтобы убедиться, что с Михалычем.
глава 37
-А сколько стоит ведро абрикосов? - спросил Николай.
-Да что вы! Ешьте так! Какие там деньги! Только не сломайте побеги.
С этими словами хозяин сада зашёл в дом, а старушка осталась стоять на крыльце. Николай и Каргашин набрали килограмма по два, простились со старушкой, которая всё продолжала стоять на крыльце, ласково щурясь.
Николай ел абрикосы, утоляя обеденный голод, и ему казалось, что попали они с другом на землю обетованную. Повариха на теплоходе тоже готовила из дешёвых продуктов отменные супы и славно поджаренные котлеты с гарниром.
Но сладкая жизнь вперемежку с купанием в парном водоёме, с загоранием до опасной черноты под палящим солнцем закончилась самым банальным образом.
У капитана на теплоходе каталась дочь лет шести. Николай загорелся желанием написать её портрет, и капитан дал добро. Девочка сидела спокойно, и портрет получился неплохо. И тут началось буквально выклянчивание портрета всей командой. Конечно, самому капитану неудобно было в этом участвовать, но моряки взялись за дело азартно. Отказ отдать портрет был встречен настолько враждебно, что ночью два друга собрали вещи и сбежали на рядом стоявший теплоход, который рано утром отправлялся в рейс.
Поплыли вверх по Волге. За восемьдесят километров от Волгограда теплоход застрял в Волго-Донском канале. Николай смотрел на высокие, опасно отвесные стены шлюза и прикидывал, утонет теплоход при обрушении стены или нет. Почему-то не хотелось находиться в каюте. Казалось, что тогда уж ни о каком спасении мечтать не придётся. Этот страх каким-то образом передался и Каргашину.
Не долго думая, друзья собрали вещи и по пустырю потащились к шоссе. Загруженный под завязку, Николай скоро измучился. Поле всё было изрыто ямами и рытвинами. Картонки, нагруженные краской, стали не только толще, но и скользили, пытаясь всё время рассыпаться. Этюдник ремнём натирал плечо, постоянно сползая на локтевой сустав, а чемодан завершал муки. Несколько раз Николай останавливался, укрепляя кладь, невольно оглядываясь на опасно строгую статую отца народов - товарища И.В.Сталина, издевательски зовущего назад, в уютную каюту теплохода.
Огромная статуя бывшего вождя ни в какое сравнение не шла с пятиметровой статуей, когда-то украшавшей в Ижевске улицу Максима Горького.
Каргашин шёл налегке, весело поводя головой вправо-влево, посматривал изредка на Николая, озаряя его своей невинной улыбкой, не догадываясь помочь.
Николай решительно сбросил этюдник на землю, положил ворох этюдов рядом и стал выбрасывать рубашки, майки, трусы вокруг себя.
Каргашин стоял поодаль, задрав курносый нос в небо, лёгкий, бодрый, подрыгивал ногой, как танцор, и через нос смотрел на действия товарища, сделав из толстых губ подобие вулкана, из которого вылетало короткое: - Ух, ты-ы!
Смешно говорить, что от этого облегчения тяжесть этюдника не уменьшилась, но часть брыкливых этюдов перекочевала в чемодан и идти стало намного легче.
Однако оказалось, что всё это Николай произвёл почти у шоссе, на котором остановился автобус. Оба друга залезли в автобус, сели на заднее сиденье, не подозревая, что в карманах у них лежал удивительный документ, равный цене проездного билета! Они же всю дорогу тряслись, что с них потребуют деньги.
Волгоград встретил их ещё радушнее, чем автобус. Им была предоставлена комната в портовой гостинице совершенно бесплатно. На другой день они отправились знакомиться с городом, растянувшимся на семьдесят пять километров по берегу Волги.
Конечно, "дом Павлова", основательно разрушенный в годы войны, поразил воображение Николая. Это был единственный объект, напоминающий о жестоких боях.
На пляже, куда два друга помчались в первую очередь, Николай сразу же расставил этюдник и стал писать этюд с множеством бесхозных тел и палаток. Сажание плавок, бюстгалтеров на пляж, впихивание в них ноги и тела прервал порыв ветра, сорвавший картон прямо краской в песок.
Огорчение было неописуемым!
Качество работы было испорчено. С горя Николай купил бутылку Волгоградского кваса.
Квас был таким вкусным!
На другой день друзья знакомились с новой командой.
Николай опять писал ползущий медленно берег и воду, в которой бликами отражались облака.
К нему подошла маловыразительная женщина и попросила написать её портрет. Николай согласился. Писать даже такой портрет было приятнее, чем плывущие берега. Портрет получился вполне приличным. Женщина, которая оказалась поваром, молча ушла.
Но тотчас подошли три моряка и стали упрашивать подарить портрет женщине.
-Она даст тебе три рубля! - соблазнял один из них.
-Она тебя закормит! - убеждал другой.
Третий крутил пальцем у виска, когда Николай наотрез отказал. Парни молча удалились. Но путешествие стало сразу испорченным. Пришлось в городе Ульяновске высадиться и напроситься на теплоход, плывущий в город Горький. Каргашин ни разу не возмутился в адрес скупого рыцаря искусства. Видно, он высоко оценивал творческие успехи Николая.