– Ну уж нет, – прервал его Эстебан хриплым от волнения голосом. – Ну уж нет, – повторил он, – вы не можете уехать! Дела, дела, как будто, кроме них, ничего и нету! А мы, а наша заработная плата, наши пятницы и все прочее? Конечно, ваши ученики – они и есть ваши ученики, но мы тоже имеем на вас права!..
Эстебан даже весь побагровел от сдерживаемой злости, он притопывал ногами, сжимая и разжимая кулаки.
– Ежели желаете знать мое мнение, – кричал он все громче и громче, – то вот оно: когда вы от нас уедете, что-нибудь непременно произойдет, начнется революция, уж поверьте мне! Люди, чего доброго, спалят ваш колледж, слово даю. И я, глядишь, буду в первых рядах поджигателей!
Флоранс подошла к нему и тронула его за руку.
– Эстебан, успокойтесь… – ласково сказала она. – Вспомните-ка, что вы мне вчера говорили.
Швейцар посмотрел на нее, теперь лицо у него побледнело от ярости.
– Я помню одно – что я зарабатываю три тысячи песо в месяц! – Голос его дрогнул.
– Но тем не менее у вас долги… – все так же мягко напомнила Флоранс.
– Возможно, но зато у меня две машины да три фортепьяно…
– От которых у вас лопаются барабанные перепонки.
– А может, мне нравится, чтобы у меня перепонки лопались!
– Полноте, Эстебан! Если бы вы удовлетворились одним хорошим пианино…
– А почему это я должен удовлетвориться одним, – грубо оборвал ее Эстебан, – раз я достаточно зарабатываю, чтобы иметь целых три? И куда вообще вы клоните, сеньорита?
Несмотря на его явно враждебный тон, Флоранс решила не сдаваться.
– Когда я вас спросила, счастливы ли вы, Эстебан, вы мне ответили, что…
– Возможно, я наговорил глупостей, – снова прервал Флоранс Эстебан, злобно и с вызовом глядя на нее. – Но мне хорошо, вот и все. А тому или той, кто осмелится тронуть хоть волосок на голове сеньора Квоты, я первый крикну: "Руки прочь!" Уж поверьте мне!
И тут, словно желая поддержать Флоранс, в разговор вмешался Квота и, не глядя на нее, сказал примирительным тоном:
– Спасибо, Эстебан! И успокойтесь, я еще не уехал, и никто не собирается заставить меня "накручивать волосы на бигуди". Впрочем, я убежден, – тут он взглянул на Флоранс с такой самоуверенной, спокойной улыбкой, что в душе ее снова поднялась буря возмущения, – сеньорита Флоранс, увидев воочию ваше счастье, вопреки своим личным взглядам на вопросы экономики доставит нам большую радость и останется с нами.
– Нет, ни за что! – воскликнула Флоранс, с отчаянием глядя на Эстебана. – Вот, значит, до чего дошло дело! Слава богу, я еще не успела распаковать свои вещи. Я уезжаю немедленно! Прощайте!
Флоранс направилась к двери, Бретт побежал за ней, тщетно пытаясь удержать племянницу.
– Не надо, девочка, не надо! Ты не можешь так поступить со мной!
Еще некоторое время из коридора доносились их голоса, потом все стихло. Квота, Эстебан и Каписта стояли молча. Квота, казалось, был совершенно спокоен и лишь загадочно улыбался. Эстебан и Каписта обменялись насмешливым взглядом, пытаясь держаться непринужденно, но по их лицам видно было, что давалось им это нелегко.
8
После долгих уговоров Бретту удалось добиться от Флоранс только одного: сегодня ночью она не сядет на самолет, а останется до утра. Да и то он чуть было не испортил все дело, когда, войдя вместе с Флоранс в гостиную, машинально включил все телевизоры, а числом их было ровно шесть, столько, сколько программ – тагуальпекских, американских и мексиканских – принимал Хаварон. Когда Флоранс увидела, а главное – услышала, как в комнату одновременно ворвались двадцать четыре реактивных самолета, свора собак, с лаем преследующая в тундре медведя, малыш, с ревом требующий кока-колу, артиллерийская перестрелка из документальных кадров о падении Берлина, паровые прессы, штампующие новейшие кузовы "Америкен-моторс", и конкурс джазовых оркестров, мощность коих измерялась в децибелах, она поняла, что сейчас лишится чувств от нервного потрясения. Бретт едва успел выключить телевизоры, потому что Флоранс, вооружившись пресс-папье, уже готова была кинуть его в первую очередь в ревущего младенца и потом уж заняться джазом, собаками, самолетом, пушками и паровыми молотами.
Ужин прошел в натянутом молчании. После ужина Флоранс принялась изучать расписание самолетов. Подняв глаза, она увидела растерянное лицо дяди Самюэля и села рядом с ним на тахту. Она взяла его за руку и грустно ему улыбнулась. После долгого молчания Бретт наконец решился и тихо спросил:
– Ты действительно хочешь меня покинуть?
Флоранс ответила не сразу. Собравшись с мыслями, она мягко, но в то же время не допускающим возражения тоном попыталась объяснить ему всю серьезность создавшегося положения. Она рассказала дяде о том, что увидела и услышала за сегодняшний день: об обезумевшей толпе, о магазинах, о толкотне у прилавков, о человеке с лодочным мотором, о несчастном Эспосито с его складом бытовых приборов и, наконец, о своем разговоре с Квотой, о его образе мыслей, о его бредовых проектах, доходящих до того, что он мечтает добиться несварения желудка поголовно у всех жителей Тагуальпы, чтобы продавать им слабительное, а ее дядюшка Бретт ничего не видит, ничего не понимает, находит все это нормальным и даже замечательным…
– Квота внушает мне ужас, но вас, дядечка дорогой, мне жаль до боли. Я не хочу быть свидетелем того, что с вами произойдет. "Иди вперед или подыхай! Кто не двигается вперед, тот отступает назад! Если я остановлюсь, я разорен!" Разве вы не помните Катоблепа?
Бретт удивленно поднял брови. Флоранс еще крепче сжала его руку.
– Ну как же так, вспомните у Флобера в "Искушении святого Антония"… Было такое легендарное чудовище, ужасно глупое, и именно из-за своей фантастической глупости оно чуть не увлекло святого отшельника в нирвану, в пропасть блаженного небытия… До того глупое, ну вспомните, что оно пожирает свои ступни, не понимая, что это его собственное тело. "Либо иди вперед, либо подыхай!" А Квота вместе с его Катоблепом жрут не только свои ступни, они пожирают уже ноги и зад, и пожирают с такой жадностью, что скоро подавятся собственными потрохами. Ну, а дальше-то что будет, дядя, что дальше? Насколько, по-вашему, их еще хватит, если они будут так обжираться?
Бретт тщетно искал веского ответа, аргумента. Да что там, образ этого Катоблепа, словно взрывная волна, пробудил в нем былые тревоги… А вдруг Флоранс права? А вдруг это пресловутое "экономическое развитие", с которым носятся сейчас деловые круги всего мира, – тот же Катоблеп?
– Это ужасно, – услышала Флоранс шепот Бретта.
Она не верила своим ушам. Неужели ей удалось так скоро переубедить дядю? И действительно, он продолжал:
– Надо бы повидать Квоту. Надо ему все это сказать. Прости, я накричал на тебя, но ты же знаешь, я всегда бешусь, когда сомневаюсь в своей правоте… Не уезжай. Подожди хоть несколько дней. Не оставляй меня снова одного с этим дьяволом в образе человека. Может, ты и права. Может, и впрямь ему лучше вернуться в свой колледж. Если он останется здесь, нас, возможно, ждут черные дни.
– Пусть будет так, – согласился Квота.
Когда на следующее утро после разговора Флоранс с дядей Самюэлем пришли к Квоте, тот сразу же по выражению их лиц понял все. Однако он не показал виду, что взволнован. Он предложил им сесть. Со своей обычной усмешкой он выслушал Бретта, который поделился с ним своими опасениями и даже упомянул для убедительности Катоблепа. Когда Бретт умолк, Квота принялся медленно ходить взад и вперед по кабинету.
– Пусть будет так, – повторил он серьезным тоном. – Вы правы, оба правы, это совершенно ясно.
Бретт похолодел. Неужели и Квота сейчас признает…
– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кого вы считаете Катоблепом. Если не ошибаюсь, это выпад против вашего покорного слуги?
Квота резко остановился и повернулся лицом к Бретту и Флоранс.
– Скажите, дорогой друг, кто придумал этого самого Катоблепа? Уж не я ли, по-вашему? Как бы не так. Он родился сто лет назад, точнее, вместе с началом промышленной эры и массового производства. Я же, как и все прочие, лишь получил его в наследство, и получил таким, каков он есть: самоуверенного болвана, облизывающегося от удовольствия. И совершенно верно, что рано или поздно, с моей помощью или без нее, все равно он сожрет свои собственные потроха. Это уж вернее верного…
– Значит… – вскричал Бретт.
– Значит, главная проблема не в этом. Вы сами выразили суть современного мира, дорогой Бретт, "Либо иди вперед, либо подыхай". И мы не в силах ничего изменить. Следовательно, проблема проста – не сдохнуть. А значит, идти вперед, действовать. Иными словами – продавать. Другого выхода нет. "Все прочее литература", а у нас времени нет на то, чтобы убаюкивать себя красивыми словами. Или сравнениями с мифологическими чудищами. Мы должны продавать, и опять продавать и продавать, все больше и больше. И все время выискивать новые методы, чтобы не остановиться на полпути. Если ваша страна может обойтись без моих методов, я буду только рад, пусть другие предложат что-нибудь получше.
– Но что с нами будет, когда у людей действительно окажется переизбыток всего? – нетерпеливо спросил Бретт, ибо Квоте впервые не удалось его переубедить. – Если у них и правда начнется несварение желудка? Если они не захотят больше ничего покупать? Совсем ничего? Если они объявят забастовку?
– А разве кто-нибудь вас уверяет, что этого не произойдет? – спросил Квота. – Я скажу даже больше – ваше "если" излишне. Производить товары в изобилии – значит постепенно подготавливать роковой финал. Это ясно, как дважды два – четыре.
– Значит… – повторил Бретт, покрываясь холодным потом.
– Значит, чтобы выкарабкаться, нужно сделать выбор, это ясно всякому. Есть только два выхода. Либо властной рукой уравновесить производство и потребление, другими словами, прийти к социализму. А это означает конец частного предпринимательства, конец западной цивилизации. Либо по примеру Америки – как бы это ни претило вашей милейшей племяннице – все время создавать новые потребности, раньше чем будут удовлетворены прежние. И действовать так, чтобы Катоблеп сжирал свою лапу медленнее, чем у него отрастет вторая. Вот в этом и заключается моя работа, job, над этим трудятся наши научно-исследовательские лаборатории. Кстати, – без всякого перехода обратился он к Флоранс, – я вам искренне благодарен.
Флоранс с недоумением посмотрела на него.
– Нет, нет, действительно благодарен от всего сердца, – продолжал Квота. – Только после разговора с вами я понял, что допустил грубейшую ошибку в организации наших лабораторий. Я глубоко вам за это признателен. Я даже не могу вам высказать как!
Но Флоранс насторожилась. К чему это он клонит…
– Пожалуйста, не втягивайте меня в ваши гнусные истории, – сухо бросила она.
– Вот именно! – Квота энергично вскинул руку, словно подсек рыбу. – Вот именно в этом моя ошибка! В том, что я с самого же начала не втянул вас. Вы бы помешали нам совершить уйму глупостей! Таких, например, как этот злосчастный чесательный порошок. Я целиком согласен с вами, что подобная мысль могла родиться только у пошляка! Извините меня.
– Значит, вы это поняли, – удивленно и даже с некоторым волнением пробормотала Флоранс.
– Конечно, это же противно здравому смыслу, – проговорил Квота тоном гордеца, вынужденного признать свою ошибку. – Равно как и унитазы с норкой, столь полюбившиеся американцам, или их груди-солонки, краска для озеленения травы. Да, я вам признателен за то, что вы открыли мне глаза. Очень признателен, хотя не могу не упрекнуть вас: и вы тоже виноваты. Как вы могли бросить меня? – с горьким высокомерием закончил он.
– Я? Вас! – пробормотала Флоранс. – Ну, знаете…
Ей хотелось швырнуть ему в лицо, что он нахальный, дерзкий и в то же время наивный и обольщающийся наглец, но, не найдя подходящих слов, чтобы сформулировать свои противоречивые мысли, она так и не закончила фразы.
– Да, вы бросили нас: меня и вашего дядю, – продолжал Квота, закрепляя свои позиции, – бросили на Каписту и целую армию лавочников, которые ничего не понимают, да и не хотят понимать, кроме своей выгоды. Вы, вы покинули нас и ничуть не интересовались, каких глупостей мы здесь можем натворить.
– Но как же я могла помешать… – пыталась протестовать Флоранс, которой оставалось только защищаться.
– Да одним вашим словом, вашим жестом, улыбкой, наконец… – продолжал Квота грустно и даже – тоскливо. – Ведь когда мужчина ведет дела один, что он такое? Просто скот. Но если рядом с ним стоит женщина, с ее чувствительной, тонкой натурой, с ее врожденным чувством изящества, и напоминает ему о хорошем вкусе, красоте…
– Да вам наплевать на хороший вкус и красоту! – возмущенно прервала его Флоранс в последней попытке взбунтоваться. – Как вы осмеливаетесь… Ну, хорошо, оставим ваши туфли-пульверизаторы, скребницы и консервированный смех для банкетов и свадеб, раз уж вы якобы жалеете, что пустили их в торговую сеть. Но кто же, как не вы, завалили весь город проигрывателями, роялями, приемниками, разными там орфеолами, радиолами? Вам удалось размножить их в умопомрачительном количестве, так что музыка теперь лишена для людей всякой прелести, не приносит им удовольствия. Знаете, до чего вы довели меня? – крикнула она в исступлении. – Я стала мечтать о склепе, о пещере, о ските, да, да, о спокойном и тихом убежище, где бы ничего не было, ничего, наконец, где ничегошеньки нельзя было бы купить, а главное – ничего нельзя было бы услышать! Звуконепроницаемый погреб с совершенно голыми стенами!
– Вот видите, – мягко вставил Квота.
– Что? – задыхаясь, спросила Флоранс.
– Какие прекрасные идеи приходят вам в голову. Насколько вы мыслите тоньше и изысканнее наших психоаналитиков… Каждому универсальному магазину – по часовне молчания! – вслух мечтал Квота. – Кинотеатры, шум и толкотня на улицах… Пусть люди покупают порции тишины, как они сейчас покупают музыку…
– Да вы что, смеетесь надо мной? Покупать! Покупать! Все время покупать! А речь идет совсем о другом – нужно, чтобы сначала понравилась вещь, а уж потом бы ее покупали, а не наоборот. Нужно, Квота, покупать только то, что тебя привлекает!
– Вот видите, вот видите, – воскликнул Квота. – "Покупать только то, что привлекает". Прекрасно сказано! Нет, вы все-таки преступница!
– Я? – возмутилась удивленная Флоранс.
– Бросили нас на произвол пошлости, – сказал Квота. – И вы хотите вновь совершить такое же преступление! Флоранс, вы, одна вы среди нас можете пробудить у толпы вкус только к хорошим и изящным вещам.
– Почему одна я?.. – спросила Флоранс.
– Да, да, одна вы, – повторил Квота. – В ваших силах пробуждать в людях тягу к искусству, к гармонии, разжечь в них благородные потребности, выявить пока еще смутное желание приобщиться к духовным ценностям, вырваться из серенького существования, из прозябания!
– Да, но как же я могла…
– Ну, конечно, куда легче, – продолжал Квота унылым, огорченным голосом, – дезертировать, сбежать в Европу и эгоистично наслаждаться там всеми прелестями старой цивилизации, ее прекрасными соборами, греческими храмами…
– Но я же…
– Вместо того чтобы выполнять здесь свой долг, свои обязанности – тяжелые, возможно даже неблагодарные, но возвышающие душу…
– Вы имеете в виду…
– Вместо того чтобы помочь нам бороться с этим мерзейшим Катоблепом, доставшимся нам в наследство от наших отцов, с нашими тупицами психоаналитиками…
– Квота, если бы вы… если бы я…
– Вместо того чтобы помочь мне создать Народный институт изящных искусств и культуры, о котором я мечтаю…
– Значит, вы хотите…
– …Вместо того чтобы помочь мне перестроить наши торговые училища, ставя своей целью повсеместное распространение красоты и хорошего вкуса…
– Но, если вы и впрямь задумали…
– Да, Флоранс, в этой области предстоит все создавать заново, а вы уезжаете и снова оставляете нас одних…
– Но как же я могла догадаться…
– Однако теперь вы все знаете, Флоранс. Теперь, когда вам известно, какая задача стоит перед нами…
– Квота, я…
– Вот чего мы от вас ждем, укажите нам, что нужно сделать для исправления наших ошибок, вносите смелые предложения…
– Вы хотите… вы хотите, чтобы я осталась?
Квота одним прыжком очутился рядом с Флоранс.
– Значит, вы остаетесь, Флоранс?
– Я… то есть как… – растерянно пробормотала Флоранс.
– Браво, Флоранс! Спасибо! Дайте мне вашу руку.
Квота схватил ее руку, не дожидаясь, пока она ее протянет, и крепко стиснул в своих ладонях.
– Но за что? За что спасибо? – лепетала она, застигнутая врасплох, слишком удивленная, чтобы сопротивляться ему.
Жестом профессионального фокусника или полисмена Квота надел на запястье Флоранс браслет, который тут же защелкнулся, словно наручники.
– Это небольшой сувенир в благодарность за ваше согласие. Ведь вы согласились, не правда ли?
9
В первую минуту Флоранс возмутилась было поступком Квоты, но потом, взглянув на браслет, в который были вделаны шесть миниатюрных часов, обрамленных бриллиантами, замерла от восхищения.
– Я приготовил вам этот подарок по случаю вашего возвращения, – продолжал Квота с улыбкой. – Так пусть же сейчас он скрепит и, так сказать, ратифицирует данное вами обязательство остаться с нами.
Флоранс обуревали самые разноречивые чувства: то ей чудилось, что она попалась на удочку Квоты, то, что действительно довела его до раскаяния, а если это так, тогда она просто обязана остаться здесь, чтобы помочь исправить его ужасные ошибки; сыграли свою роль и великолепный браслет, и милое внимание, о котором свидетельствовал этот подарок, и неразгаданная тайна души этого человека, безусловно обладающего притягательной силой и в то же время отталкивающего. Не зная, что делать, она подозвала Бретта:
– Дядечка! Взгляните-ка! Это же просто чудо!
Они принялись вместе разглядывать браслет: одни часики показывали время, а остальные – число, день недели, месяц, фазы луны и знаки зодиака.
– Нет, это просто безумие, – сказал Бретт. – Честно говоря, Квота, я даже не уверен, может ли Флоранс принять от вас такой…
– Это не подарок, а контракт, – все так же улыбаясь, перебил его Квота. – Итак, Флоранс, значит, – мы договорились, поздравляю вас!
– О чем договорились? У меня от вас голова кругом идет!
– Вы ведь согласились принять на себя руководство?.
– Какое руководство?
– Руководство лабораторией коммерческого психоанализа.
Лицо Квоты сразу приняло холодное озабоченное выражение, он вложил какие-то бумаги в кожаный коричневый портфель и сказал:
– Я должен бежать, меня ждет министр. Вот ваше назначение. – Глядя куда-то мимо Флоранс, он протянул ей листок.
Флоранс взяла бумагу, пробежала ее и, подняв глаза на Квоту, радостно проговорила:
– Значит, я могу прекратить производство этого мерзкого чесательного порошка?
Квота уже застегивал замок портфеля.
– Собственно говоря, – по его отчужденному, небрежному тону чувствовалось, что он старается увильнуть от прямого ответа, – боюсь, вы немного опоздали. Он уже поступил в продажу, мы вложили капитал… Впрочем, подайте мне докладную…
Он направился к дверям.