Мы опубликовали свои "Впечатления" в пятницу вечером, рассказав о приятных прогулках по окрестностям Лондона на мотоциклете-со-коляскою, к которым в виде иллюстраций (нам так и не удалось заставить машину работать как следует) были приложены расплывчатые карты. Оллиэтт обыграл этот материал с пылом и нежностью, которые я неизменно относил за счет мотоциклетной коляски. Его описание Эппингского леса, например, воплощало в себе самый дух юной любви. Но от его "Впечатлений" о Хакли стошнило бы и мыловара. Они являли собою химическое соединение мерзкой развязности, язвительнейших намеков, слюнявой добродетели и опостылевшего "попечения о благе общества", причем получился такой пахучий перегной, что я чуть не прыгал от восторга.
- Да, - сказал он, выслушав похвалы. - Это самая животрепещущая, притягательная и напористая штуковина, какую я сделал до сего дня. Non nobis gloria! Я повидался с сэром Томасом Ингеллом в собственном его парке. Он снова удостоил меня беседы. Он и вдохновил меня написать главное.
- Что же это? "Тягучая медлительность местного выговора" или "безразличие к аденоидам тамошних ребятишек"? - осведомился я.
- Ничуть не бывало! Это написано лишь для того, чтобы приплести медицинского эксперта из страховой кассы. Заключительные строки - вот чем мы… то бишь я горжусь всего более.
Здесь повествовалось о "мглистой полутьме, простирающей свои туманные длани над рощицей"; о "весело резвящихся кроликах"; о "суягных комолых шотландских овцах"; и о "притягательном, цыганского типа облике их смуглоликого высокоученого владельца - человека, известного на Королевских сельскохозяйственных выставках не менее, чем наш почивший Король-Император".
- "Смуглоликий" - это превосходно, равно как и "суягные", - сказал я, - но доктор из страховой кассы будет недоволен упоминанием про аденоиды.
- А сэр Томас будет недоволен вдвойне описанием своего лица, - сказал Оллиэтт. - Но если б вы только знали, что я вычеркнул!
Он оказался прав. Доктор потратил субботу и воскресенье (в этом главное преимущество статей, публикуемых в пятницу), стараясь сразить нас профессиональными возражениями, которые нисколько не интересовали наших подписчиков. Так мы ему и ответили, после чего он, безо всякого промедления, ринулся с этим ответом прямо в редакцию "Ланцета", где живо интересуются гландами, и решительно позабыл о нашем существовании. Зато сэр Томас Ингелл оказался не таков, он обладал большей твердостью. Он, надо полагать, тоже не скучал всю субботу и воскресенье. Письмо, которое мы получили от него в понедельник, свидетельствовало, что он одинокий отшельник, ведущий праведную жизнь, и ни одна женщина, сколь мало бы ни интересовали ее мужчины, не выбросила бы это письмо в корзинку для бумаг. Он решительно возражал против наших отзывов о его собственном стаде, о его собственноручных трудах в его собственных владениях, которые он именовал Образцовым Хозяйством, и против нашего дьявольского бесстыдства; но особенно яростно он возражал против нашей характеристики его внешности. Мы ответили ему по почте, вежливо осведомляясь, предназначено ли его письмо для опубликования. Он, вспомнив, как я полагаю, герцога Веллингтона, ответил, в свою очередь: "Публикуйте и катитесь ко всем чертям".
- Эге! Так легко он не отделается, - сказал Оллиэтт и сел сочинять заголовок к письму.
- Минутку, - сказал я. - Не станем упускать свои преимущества в игре. Ведь сегодня вечером мы обедаем с Бэтом. (Кажется, я позабыл упомянуть, что с тех пор, как Бэт Маскерьер пригласил нас отобедать в янтарном кабинете "Отбивной котлеты", прошла целая неделя.) - Обождите, пускай сперва все наши ознакомятся с этим письмом.
- Пожалуй, вы правы, - сказал Оллиэтт. - Оно может пропасть зря.
Итак, за обедом письмо сэра Томаса было пущено по рукам. Похоже, что Бэта занимали совсем иные раздумья, зато Поллент проявил живейший интерес.
- Мне пришла в голову прекрасная мысль, - тотчас сказал он. - Вы не могли бы поместить в завтрашнем номере "Плюшки" какой-нибудь материал про ящур, который свирепствует в стаде этого деятеля?
- Да хоть про чуму, если угодно, - отвечал Оллиэтт. - Там всего-то навсего жалкие пять голов шортгорнской породы. Одну скотину я видел своими глазами, она лежала у него в парке. Она и послужит нам первоисточником.
- Так и сделайте, а письмо до времени придержите. Пожалуй, я самолично этим займусь.
- Но почему? - спросил я.
- Да потому, что в Палате общин скоро поднимется шум из-за ящура, и он обратился ко мне с письмом после того, как наложил на вас штраф. Потребовалось десять дней, чтобы это обдумать. Вот, пожалуйста, - сказал Поллент. - Сами видите - на бланке члена Палаты общин.
Вот что мы прочли:
"Уважаемый Поллент!
Невзирая на то, что в прошлом наши пути были весьма различны, я уверен, Вы согласитесь с тем, что на трибуне парламента все его члены обладают полнейшим равенством прав. Посему я беру па себя смелость обратиться к Вам в связи с делом, которое, осмелюсь полагать, заслуживает совершенно иного истолкования, нежели то, каковому его подвергли, по всей видимости, Ваши друзья. Не соблаговолите ли довести до их сведения, что все обстояло именно так и я действовал отнюдь не под влиянием предубеждения или враждебности, когда исполнял свой долг судьи, хотя долг этот, как вы, будучи моим собратом в сфере правосудия, можете себе представить, часто бывает неприятен
вашему покорнейшему слуге
Т. Ингеллу.
P. S. Я уже принял меры, дабы надзор за соблюдением правил дорожного движения в моей округе, где ваши друзья допустили грубое нарушение означенных правил, осуществлялся значительно мягче против прежнего".
- И что же вы ответили? - полюбопытствовал Оллиэтт после того, как все мы обменялись мнениями.
- Я написал, что в данном случае решительно ничем не могу быть полезен. Да я и вправду не мог - тогда. Во всяком случае, не забудьте, пожалуйста, поместить столбец про ящур. Мне нужен материал, который я мог бы использовать.
- На мой взгляд, "Плюшка" уже использовала весь наличествующий материал, - заметил я. - А "Ватрушка" когда вступит в игру?
- "Ватрушка", - объяснил Вудхаус, и впоследствии я вспомнил, что говорил он, словно член кабинета министров перед утверждением государственного бюджета, - сохраняет за собою полное право свободно освещать события по мере того, как они будут развиваться.
- Эге-ге! - Бэт Маскерьер отогнал прочь все мысли, в которые был погружен. - "События по мере того, как они будут развиваться". Да ведь и я не собираюсь пребывать в бездействии. Только какой прок ловить рыбу без приманки. Вы, - обратился он к Оллиэтту, - подготовьте хорошую приманку… Я всегда говорил Своим людям… Но что за дьявол?
В другом кабинете, через площадку, грянула песня.
- Там какие-то дамы из "Трилистника", - начал объяснять официант.
- Ну, это я и сам знаю. А вот что такое они поют?
Он встал и вышел за дверь, где веселое общество приветствовало его появление бурными аплодисментами. Затем воцарилась тишина, какая наступает в классе при входе учителя. Но вскоре голосок, который нам очень понравился, завел снова:
- "Как пойдем мы в мае собирать орешки, собирать орешки, собирать орешки".
- Это всего-навсего Дол и с нею там ядреные орешки, - объяснил он, когда вернулся. - Она обещала прийти сюда к десерту.
Он сел, напевая себе под нос этот старинный мотивчик, а потом стал занимать нас росказнями про артистический темперамент и не дал никому слова вымолвить до тех самых пор, покуда в наш кабинет не вошла мисс Вайдол Бензаген.
Мы послушались Поллента, по крайней мере отчасти, и тиснули в "Плюшке" коротенькую статейку про коров, которые лежат на земле и пускают изо рта слюни, причем статейку эту, в зависимости от желания, можно было равно счесть злобной клеветой или же, если б за дело взялся знающий юрист, достоверной картинкой, писанной с натуры.
- К тому же, - сказал Оллиэтт, - мы намекаем на "суягных комолых шотландских овец". Мне посоветовали никак не затрагивать целомудренных телок породы шортгорн. А Поллент приглашает нас побывать сегодня вечером в Палате общин. Он велел оставить нам места на галерее для посетителей. Право же, Поллент начинает мне нравиться.
- А вы, кажется, начинаете нравиться Маскерьеру, - заметил я.
- Да, но сам я его боюсь, - возразил Оллиэтт с полнейшей серьезностью. - Право слово. Он Абсолютно Аморальная Личность. До сих пор я таких не встречал.
Все вместе мы отправились в Палату общин. Обсуждался ирландский вопрос, и едва я заслышал крики и завидел довольно своеобразные физиономии, я сразу сообразил, что не миновать столкновений, но предсказать, сколько именно их будет, я, право же, не был способен.
- Ничего особенного, - успокоил нас Оллиэтт, которого слух в таких случаях не обманывал. - Просто они закрыли порты для экспорта - ну да, конечно, - для экспорта скота из Ирландии! В Баллихеллионе свирепствует ящур. Теперь я понимаю, что замыслил Поллент.
В тот миг свирепствовала вся Палата общин, и, как я понял, отнюдь не шутя. Один из министров с листком, где было напечатано что-то на пишущей машинке, едва отражал непрерывный град оскорблений. До известной степени он напомнил мне трепещущего охотника, который отбивает лису у разъяренных гончих псов.
- Начинаются прения. Они вносят запросы, - сказал Оллиэтт. - Глядите! Поллент встал с места.
Сомнений быть не могло. Звуки его голоса, который, по утверждению его врагов, давал ему единственное преимущество в парламенте, заставили утихнуть неистовый шум, подобно тому как иной раз зубная боль заставляет утихнуть обыкновенный звон в ухе. Он заявил:
- Исходя из сказанного, позволительно ли мне будет спросить, приняты ли за последнее время какие-либо меры для ликвидации возможной вспышки упомянутой болезни по эту сторону пролива?
Он поднял руку, а в руке у него был дневной номер "Плюшки". В редакции мы сочли за благо не включать эту статейку в следующий выпуск. Он хотел продолжать, но некто в сером сюртуке оглушительно взревел и вскочил на скамью напротив, размахивая другим номером той же "Плюшки". Это был сэр Томас Ингелл.
- Будучи владельцем стада, на каковое здесь столь презренно и трусливо намекают…
Тут голос его захлестнула волна криков: "К порядку" - причем преобладали голоса ирландцев.
- Что случилось? - спросил я у Оллиэтта. - Ведь он в своем праве, разве не так?
- Да, конечно, но ему следовало выразить свою ярость в форме запроса.
- Исходя из сказанного, мистер председатель, сэррр! - проревел сэр Томас, воспользовавшись коротким затишьем. - Известно ли вам, что… что все это попросту заговор… трусливый и презренный заговор, который замыслили нарочно для того, дабы выставить Хакли на посмешище - выставить нас на посмешище? Тайный заговор, дабы выставить на посмешище меня лично, да-с, мистер председатель, сэр!
Лицо его казалось совсем черным в обрамлении седых бакенбардов, и он бил руками по воздуху, словно барахтался в воде. На миг его неистовство озадачило и укротило членов Палаты, и председатель воспользовался этим, чтобы отвлечь внимание от Ирландии, пустив всю свору по другому следу. Он обратился к сэру Томасу Ингеллу со сдержанным порицанием, причем, я полагаю, предназначал свои слова для всех членов Палаты, которые, слушая его, несколько поостыли. Затем снова заговорил Поллент, возмущенный и обиженный.
- Я могу лишь выразить глубочайшее изумление по поводу того, что в ответ на мой простой вопрос предыдущий оратор, почтенный член нашей Палаты, счел возможным прибегнуть к личным нападкам. И если я как-либо невольно задел…
Тут снова вмешался председатель, который явно умел улаживать такие дела.
Он, в свою очередь, выразил изумление, и сэр Томас вынужден был сесть на место среди осуждающего молчания, за которым, казалось, таился холод минувших столетий. Государственная деятельность возобновилась.
- Замечательно, - сказал я, чувствуя, как меня попеременно бросает то в жар, то в холод.
- Вот теперь-то мы опубликуем его письмо, - сказал Оллиэтт.
Так мы и сделали - непосредственно вслед за подробнейшим отчетом о его яростном выступлении. От комментариев мы решили воздержаться. Обладая редкостным чутьем, которое позволяет прозревать подоплеку событий и свойственно англосаксам, все прочие газеты, а также приблизительно две трети наших корреспондентов пожелали знать, каким именно образом можно выставить на посмешище человека в большей мере, нежели он сделал это сам. Но мы позволили себе лишь слегка исказить его фамилию, напечатав "Инджл", а в остальном не сочли возможным бить лежачего.
- Да в этом и нет никакой надобности, - сказал Оллиэтт. - И без того вся пресса подняла шумиху.
Даже Вудхаус слегка подивился той легкости, с какой все произошло, и сказал нам об этом.
- Вздор! - воскликнул Оллиэтт. - Мы еще не взялись за дело всерьез. Хакли покуда еще не сенсация.
- Как прикажете вас понимать? - осведомился Вудхаус, который теперь испытывал глубочайшее уважение к своему молодому, но уже отнюдь не дальнему родственнику.
- Понимать? Господь с вами, достопочтенный наставник, - понимать надо так, что в результате моих стараний едва жители Хакли начнут ворочаться с боку на бок во сне, сотрудники агентств "Рейтер" и "Пресс" повыскакивают из постелей и бегом кинутся на телеграф.
Далее он принялся с жаром говорить о каких-то реставрационных работах, необходимых для церкви в Хакли, к которой, по его словам, - а он, видимо, проводил там каждую субботу и воскресенье, - предшественник нынешнего приходского священника относился с преступной небрежностью и уничтожил "окошко для прокаженных" или "наблюдательное отверстие" (не знаю уж, право, что это могло бы значить), дабы устроить в ризнице уборную. Мне это не показалось столь сенсационным материалом, чтобы сотрудники агентств "Рейтер" или "Пресс" охотно пожертвовали ради него своим сном, и я ушел, предоставив Оллиэтту разглагольствовать перед Вудхаусом о купели четырнадцатого века, которую, по его словам, он отыскал в закутке, где церковный сторож держит свои метлы и лопаты.
Сам я предпочел тактику более мирного проникновения во вражеский стан. Я откопал в захламленной библиотеке при редакции "Плюшки" случайный экземпляр "Календаря" Хона и вычитал там, что существует некий крестьянский танец, основанный, подобно всем крестьянским танцам, на таинствах, которые некогда свершали друиды по случаю летнего солнцестояния (каковое наступает непреложно) и также поутру в Иванов день, а это свежо и живительно для взора лондонского жителя. Моей заслуги тут нет никакой: книга Хона - сущий клад, откуда всякий может черпать сокровища, - если не считать того, что я переосмыслил упомянутый танец и дал ему название "Дрыгли", стяжавшее бессмертную славу. Танец этот, написал я, и поныне можно видеть "во всей его потрясающей первозданной чистоте в Хакли, единственном месте, где еще живы важнейшие обряды средневековья"; и сам я так полюбил собственную выдумку, что много дней не желал с нею расстаться, всячески ее украшая и совершенствуя.
- Пожалуй, пора пускать это в дело, - сказал наконец Оллиэтт. - Сейчас нам самое время вновь предъявить свои права. Всякие чужаки уже начинают пользоваться нашим молчанием. Читали вы статейку в "Бельведере" про Образцовое Хозяйство сэра Томаса? Наверняка он возил туда кого-то из сотрудников редакции.
- Ни с чем не сравнимы укоризны от любящего, - сказал я. - Одно упоминание о трактире, где продают только безалкогольные напитки, само по себе…
- Мне больше понравилось то место, где описана прачечная, крытая белой черепицей, и Падшие Девственницы, которые стирают сэру Томасу ночные рубашки. Нашему брату, знаете ли, до этого далеко. Нет у нас настоящего нюха, чтобы разводить слюнявую болтовню на сексуальные темы.
- Я всегда говорил то же самое, - возразил я. - Пускай себе усердствуют. Теперь эти чужаки работают на нас. А кроме того, мне хочется еще немного усовершенствовать мое описание танца "Дрыгли".
- Не надо. Вы его только испортите. Давайте протолкнем ваш материал в сегодняшний номер. Ведь прежде всего это литературное произведение. Я вовсе не намерен говорить вам комплименты, но… и прочее и прочее.
Я с полнейшим основанием подозревал молодого Оллиэтта в чем угодно, но хотя и знал наперед, что мне придется заплатить за это дорогой ценой, все же поддался на его лесть, и моя бесценная статья о танце "Дрыгли" была напечатана. В следующую субботу он попросил меня выпустить "Плюшку" самостоятельно, поскольку ему необходимо отлучиться, и я естественно предположил, что отлучка эта связана с бордовой мотоциклетной коляской. Но я ошибся.
В понедельник утром, за завтраком, я просмотрел "Ватрушку", дабы убедиться, по обыкновению, насколько она хуже моей любимой, хоть и убыточной "Плюшки". Едва я развернул газету, мне бросился в глаза заголовок: "Как голосованием признали Землю плоской". И я прочел… прочел о том, что "Геопланарное общество" - общество, которое твердо придерживается убеждения, что Земля плоская, - в субботу устроило ежегодный банкет и сессию в Хакли, и после убедительных речей, под выражения самого пылкого восторга, жители Хакли численностью в 438 человек единогласно признали, что Земля плоская. Кажется, я ни разу не перевел дух, покуда не проглотил залпом два следующих столбца. Написать такое мог один-единственный человек на свете. Это было само совершенство - звучные, взволнованные, суровые и вместе с тем глубоко человечные строки, сильные, живые, захватывающие - прежде всего, захватывающие, - достаточно напористые, чтобы потрясти целый город, и всякий мог найти там подходящую цитату. А еще в номере была статья, серьезная и сдержанная, так что я чуть не лопнул от восхищения, но вдруг вспомнил, что меня обошли - бесчестно и непростительно отвергли. Я побежал к Оллиэтту на дом. Он завтракал, и, надо отдать ему справедливость, по лицу его было видно, что он терзается угрызениями совести.
- Я не виноват… - начал он. - Это все Бэт Маскерьер. Клянусь, я непременно позвал бы вас, если б только…
- Неважно, - сказал я. - Это лучшее из всего, что вы когда-либо написали или напишете впредь. Скажите, а есть там хоть доля истины?
- Истины? Боже правый! Да неужто вы думаете, будто я мог такое сочинить?
- И это предназначено исключительно для "Ватрушки"? - воскликнул я.