- Брюс, мне так жаль… мне только нужно знать, как у нас с тобой. Потому что вы… ты и Боб… и как насчет Кэрол?
- Кэрол здесь ни при чем. До тех пор, пока есть ты и я, в реальном смысле, до тех пор Кэрол - моя и только моя проблема.
Наступает пауза. Чертова лампа опять мигает. Неудивительно, что меня здесь тошнит. Неужели эти жмоты не могут сделать так, чтобы все нормально работало?
Снова подходит Гас и ставит передо мной полную чашку кофе.
- Брюс, мне нужно повидать тебя. Мне так одиноко… после того как я ушла от Боба. Может, мне вернуться к нему… Ты сказал, что Кэрол уехала… Прийти к тебе сегодня вечером? Пожалуйста…
Выдвигаю ящик стола и достаю еще одну "Кит-Кэт". Их там восемь штук в целлофановой упаковке. Этот мудак, что придумал "Кит-Кэт", его стоило бы посвятить в рыцари. Сколько я их уже съел. Только вот веса почему-то не набираю. Такой уж обмен веществ - все сгорает.
(0000000000000000000000000000000)
- Ладно. Вот что я тебе скажу, Крисси. Я не в том настроении, чтобы играть в игры, повторяю, не в том настроении. Я не позволю эксплуатировать меня только потому, что я достаточно ясно выразил тебе свои чувства. Я буду держать эти чувства в узде, пока не получу ответной духовной поддержки.
Духовная поддержка, духовная любовь, духовные узы…
Разыгрывать духовную карту одно удовольствие. Они все западают на духовную муть, просто ничего не могут с собой поделать. Слышу вздох.
- Мне нужно поговорить с тобой, глаза в глаза. Я приду вечером. Во сколько тебя устроит?
- В восемь, - говорю я, нажимаю на рычаг и кладу трубку. - Покатаемся сегодня, покатаемся, - напеваю я себе под нос и беззаботно машу рукой появившимся в комнате Гиллману и Инглису.
Гиллман сдержанно кивает - этот козел никогда не проявляет эмоций, - а вот Инглис машет в ответ, и жест его как будто служит сигналом для притаившейся у меня в животе тошноты.
Итак, на сегодняшний вечер у меня Крисси. Ну что ж, по крайней мере одну проблему я решил. Хотя еще неизвестно, что из этого выйдет. Надеюсь, получится лучше, чем в прошлый раз. Все шло нормально, камера ее даже возбуждала, но потом, когда я достал вибратор, она снова завела бодягу о Бобе и о том, что все в жизни так перепуталось. Некоторым не угодишь.
Смотрю на календарь Скотленд-Ярда. Пятое декабря. Не так уж далеко до Рождества, но на хрен эту муть - на первом месте зимний отпуск и поездка в Амстердам. И календарь какой-то скучный. Вот в прошлом году у меня был календарь с моделями, но потом пришло распоряжение, инициированное, несомненно, какой-нибудь стервой вроде Драммонд, и в нем запрещалось присутствие на рабочем месте любых плакатов с красотками. Запрет, понятное дело, сопровождался обычным пиздежем о негативном влиянии и т. д. и т. п. Но если заебательская киска в коже - "негативный образ женщины", то кто тогда позитивный? Может, драная кошелка Драммонд в полицейской форме? Думаю, что нет. Правила ведь везде одни и те же.
Тошнота не проходит, надо уйти пораньше. Рэй Леннокс ведет слежку за хиппарями-ебарями из коммуны "Восход" в Пеникуике, так что оторваться совсем не с кем. Гиллману я не доверяю, а Клелл потерял интерес к приключениям после того, как решил податься в дорожную службу. Решаю просто немного прогуляться по городу. Везде толпы народу, все спешат купить подарки к Рождеству и ищут, где бы ухватить подешевле. Жадность прямо-таки висит в воздухе, ею можно дышать. Темнеет рано, и зажигающиеся огни кажутся неуместными и зловещими.
Место преступления. Поднимаюсь по ступенькам Плей-фэйр-Степс. Какой-то юный сопляк в грязной изодранной одежде и тренировочных штанах, присосавшись к фиолетовой жестянке, с надеждой протягивает мне пластмассовую кружку.
- Центр занятости там, - говорю я, указывая в сторону Вест-Энда.
- С Рождеством вас, - отвечает он.
- И тебе всего, приятель, - улыбаюсь я. - Здесь, наверно, немного прохладно. Я бы на твоем месте на несколько неделек перебрался туда. - Показываю на роскошный фасад отеля "Балморал". - Пусть попотеют ребята из обслуживания номеров. Расслабься, сбрось напряжение. Знаешь, в этом есть смысл.
Мудак бросает на меня злой взгляд, но я уже вижу в его глазах страх перед наступающими холодами и перспективой провести на улице всю долгую зиму, которая, вполне возможно, положит конец его жалкому существованию. Впрочем, если залить в себя еще пару банок, то и не заметишь, как тебя заберет дедушка Мороз.
Беру курс на Саут-Сайд, думаю, не заглянуть ли в пивнушку Алана Андерсона на Инфермари-стрит. Интересно, что сейчас поделывает старина Алан? Один из наших типичных сереньких игроков семидесятых; тогда таких было пруд пруди, как будто их на фабрике штамповали. Кругом суета: наркоманы покупают всякую дешевую туфту в лавчонках у цветных, школьники, пользуясь переменой, водят носом в музыкальных магазинчиках, торгующих залежалым товаром.
Всматриваюсь в витрину телемагазина, пытаясь разобрать счет. В Англии "Манчестер Юнайтед", "Арсенал", "Ньюкасл", "Челси" и "Ливерпуль" - все победили. Жду результатов первенства Шотландии, и тут холодный воздух прорезает дикий крик, от которого у меня волосы встают дыбом. Поворачиваюсь и вижу, как на дороге образуется толпа. Подхожу посмотреть, в чем дело, отталкиваю застывших с открытыми ртами придурков и вижу на земле бьющегося в судорогах хорошо одетого мужика лет сорока с лишним. Одной рукой бедняга вцепился в грудь.
Мужик быстро синеет, а стоящая рядом женщина истошно орет:
- КОЛИН! КОЛИН! ПОЖАЛУЙСТА! ПОМОГИТЕ! ПОЖАЛУЙСТА!
Плюхаюсь на колени возле распростертой фигуры.
- Что случилось? - кричу ей. Парень, похоже, не дышит. К тому же он еще и обоссался - на брюках медленно расплывается черное пятно.
- Сердце… это, должно быть, сердце… у него больное сердце… о, Колин… ооо, нет… КОЛИН, НЕТ! О ГОСПОДИ, НЕТ!
Опускаю его голову на землю и начинаю делать искусственное дыхание рот-в-рот.
Ну же, давай… дыши…
Я чувствую, как жизнь уходит из него, как тепло оставляет тело, и пытаюсь вернуть ее в него, но ответа нет. Лицо у него белое, он похож на манекен. Поворачиваюсь к женщине. Она тоже белая, и слова, выползающие из ее рта, кажутся мне бессмысленным бормотанием.
- Что?
- Сделайте что-нибудь… пожалуйста… - выдавливает она.
- Ну же, приятель, - кричу я мужику, - ты не можешь вот так взять и помереть… - Поворачиваюсь к глазеющей на нас толпе. - Вызовите "скорую помощь"! И УБЕРИТЕСЬ НА ХУЙ С ДОРОГИ!
Нажимаю ему на грудь, колочу по этой чертовой груди, но он не реагирует, и во мне нарастает злоба. Щупаю запястье.
Пульса нет.
ЖИВИ
ЖИВИ
ЖИВИ
- Ты должен жить, - тихо говорю я.
Глаза у него уже закатились.
Прямо над ухом кричит женщина:
- КОЛИН… О БОЖЕ, НЕТ…
Не знаю, сколько проходит времени. Я сижу рядом с этой бесформенной вещью, лежащей в зловонии собственных экскрементов, и держу в своей руке руку женщины. Слышу вой сирены. Чувствую чью-то руку на своем плече.
- Все в порядке, приятель. Ты сделал все, что мог. Его уже не вернешь.
Поднимаю голову и вижу парня с торчащими из носа рыжими волосками. На нем блестящий зеленый плащ.
С ним возятся санитары. Внезапно женщина обнимает меня. Ее приятный сладковатый аромат уже смешался со зловонием мертвеца.
- Почему… он был хорошим человеком… он был хорошим человеком… почему?
Поначалу мне не по себе от ее навязчивой, неуклюжей близости, но потом наши тела сами собой приспосабливаются друг к другу, как рука к перчатке.
- Да? Да?
Я киваю, чувствую, как по щеке ползут слезы, и вытираю лицо. Женщина застывает в моих объятиях, ее голова на моей груди. Я бы хотел держать ее вот так вечно. Держать и не отпускать.
"Скорая" собирается отъезжать, мы отстраняемся друг от друга, и я чувствую холодную пустоту одиночества, заполняющую то пространство, где только что была она. Встаю и поворачиваюсь к зевакам. Одни и те же лица. Все время одни и те же лица. Как в том тупом фильме, где все собираются поглазеть на трагедию.
- Что уставились? Какого хера ждете? Идите, делайте свои гребаные покупки! Все! - Я достаю полицейский значок. - Полиция! Разойтись!
Мертвец лежит на каталке, женщина плачет на его груди. Вот что надо всем этим мудакам. Так было и на похоронах принцессы Дианы. Они приходили туда, чтобы вглядеться в глаза тех, кто действительно ее знал, чтобы упиться горем с их лиц.
Кто-то трогает меня за рукав.
- Кто вы?
- Брюс Робертсон. Детектив-сержант Брюс Робертсон! - кричу я. - Лотианская полиция.
- Что здесь случилось?
Я смотрю на задающего вопросы парня.
- Пытался спасти его… но… он все равно умер. Взял и умер… я пытался его спасти…
- Что вы при этом чувствовали?
- А? Что? Какого хера…
- Брайан Скаллион, "Ивнинг ньюс". Я наблюдал за вами. Вы отлично поработали, детектив-сержант Робертсон. Что вы почувствовали, когда ничего не получилось? Как оно…
Я отворачиваюсь от недоумка и ухожу, проталкиваясь через толпу. Спускаюсь на Инфермари-стрит и бреду, ничего не видя вокруг, к пивнушке Андерсона.
Парень не должен был умирать. Та женщина, она любила его.
Мне зябко. Холодно.
Лучшее средство от холода - двойная порция виски. Потом переключаюсь на водку - у нее другой запах, который еще не все научились распознавать. Повторяю. И еще. Думаю о том парне. Когда я пытался вернуть в него жизнь, то как будто наталкивался на какую-то противостоявшую мне силу. Как будто пытался наполнить ванну без затычки, а вода все уходила и уходила.
К черту бар. Сажусь в машину. Прыскаю в рот какой-то гадостью, прополаскиваю и сплевываю на белый снег. Голубой раствор проседает на белом. Даю газ и с ревом сворачиваю за угол. Какой-то недоумок пытается сигналить, но мне не до него.
К работе, однако, меня уже не тянет; впрочем, если на то пошло, меня не тянуло к ней никогда. Для виду оставляю машину на служебной стоянке, а сам сматываюсь пораньше. Какое-то время тащусь пешком под снегом, потом останавливаю такси. Дома включаю телевизор и просматриваю по телетексту результаты матчей. "Хартс" играл в Рэгби-парке и продул со счетом ноль-три.
Предпринимаю попытку прибраться и даже выбрасываю несколько тарелок с объедками и пару упаковок с китайской жратвой. Крисси приходит рано, что всегда меня раздражает, потому что в доме полный бардак. Зато в глазах у этой подстилки возбуждающая смесь желания и преданности. Рост у нее пять и четыре. Вес никогда не переходил за шесть стоунов. Выглядит Крисси далеко не блестяще в чересчур яркой желтой блузке и черной, выше колен юбке, пошитой, похоже, из того же материала, что и мои штаны. В общем, ей место в хосписе, а не в героиновых грезах.
Ждет, что я что-то скажу. Ошибочка! Так не получится. Молчание - золото, и порой за него приходится бороться. Вам это любой торчок скажет.
- Брюс… ты действительно имел в виду… ну, когда говорил, что сможешь полюбить меня? - спрашивает Крисси.
Я пристально смотрю на нее и вижу лопнувший на носу кровеносный сосуд. Вашу мать! Бесполезно, думаю я. Ни малейшего шанса.
- Конечно, смогу. И ты знаешь это не хуже меня. Не надо изображать передо мной недотрогу. Садись.
Крисси снимает пальто, опускается на диван и закуривает. Она такая же, как те упыри, что стояли и смотрели, как я пытался вернуть к жизни того парня. Тошнотворные, пассивные, праздные, сострадательные упыри.
И как вы себя при этом чувствовали?
- Я так запуталась, Брюс. Мне так трудно, - говорит Крисси.
Я подсаживаюсь на диван, поближе к ней. Она узнает, как чувствует себя тот, кто не дышит.
- Послушай, тебе необходимо знать кое-что… знать, как я…
Я расстегиваю пуговицу на блузке и запускаю под нее руку. Ужас. Как будто только что из концлагеря. Кожа да кости. Глаза большие, под ними темные тени. Смотрю в зрачки и вижу, как они расширяются, будто чувствуя шевеление у меня в штанах. Забираю у нее сигарету и давлю в пепельнице. Крисси нервно вздрагивает со странной улыбкой и смотрит на меня.
- Брюс… - говорит она, поглядывая на дымящийся окурок.
- Ты разве не знаешь, как опасны сигареты? - спрашиваю я, указывая на пепельницу свободной рукой и одновременно просовывая другую под лифчик и грубо сжимая сосок. Крисси закрывает глаза и едва слышно ахает. - От них бывает приступ удушья. Перекрывается доступ кислорода к мозгу. Это вроде наркотического опьянения.
Я постукиваю ее по голове. Вытаскиваю руку и расстегиваю остальные пуговицы на блузке, медленно, одну за другой. Потом расстегиваю пуговицу и замок на юбке. Встаю, поднимаю ее, и юбка соскальзывает на пол, как кусок говядины с шампура. Притягиваю ближе, просовываю руку под трусики, обхватываю ягодицы и прижимаю к себе. Утыкаюсь носом в ее ухо, втягиваю запах дешевых духов.
- Вот что я тебе скажу, оно, это кислородное голодание, крутая вещь, добавляет остроты ощущениям. Вы с Бобом когда-нибудь так делали?
- Я… я не знаю… мы никогда…
- Не выключали друг другу газ, а? - негромко спрашиваю я. - Ш-ш-ш-ш-ш…
- Мы… нет… никогда…
- Не хочешь попробовать? Поиграть в отключение газа? Я отключу тебе, а ты мне, а?
Смотрю на черные корни ее тошнотворно-желтых волос, похожих на грязную солому. Надо ж так все испоганить дешевой краской. Кофе, сигареты и шлюхи. Наверное, где-то есть фабрика, где их штампуют. Где-то неподалеку от Бульвара Разбитых Грез.
- Я не знаю… - ноет Крисси.
Перед ней обрыв, и она не видит за ним ничего, потому что ослеплена отчаянием и лекарствами.
- Это маленькое приключение. Маленькое путешествие в неведомое. А в путешествии не обойтись без опытного проводника. Позволь мне быть твоим проводником. Доверься мне. Я не сделаю тебе ничего плохого.
Стаскиваю с нее трусики, обнажая густые черные заросли, резко контрастирующие с теми жидкими рвотно-желтыми волосьями. Кожа звенит, как будто в нее воткнулись сотни крохотных иголок, стены и мебель обретают новый, яркий цвет. Я укладываю ее на диван. Расстегиваю ремень, не обращая внимания на ядовитые испарения, и брюки сползают к коленям. Да, худею. У меня наготове два пояса, которые я достаю из-под дивана.
Один на шею ей, второй - мне. Запускаю палец в дырку - там уже лужа. Какая горячая. Клитор торчит, как шишка у Рэя Леннокса. Развожу ей ноги и забиваю клин. Мудохаться с резинкой смысла нет - она сказала, что в последние годы ни с кем, кроме Херли, не трахалась, а это почти то же самое, что остаться целкой. Продвигаюсь глубже и затягиваю ремень на ее тощей шее. Поршень ловит такт. Сейчас ты узнаешь настоящий стиль. Она приподнимается - как раз то, что надо.
- Ремень, - кричу я, добавляя ходу, - затяни мой ремень! Отключи мне газ!
Она тянет конец, но как-то слабо, а тем временем ее лицо наливается кровью, багровеет и искажается, будто в недовольной гримасе. Я продолжаю качать, и из нее вырывается крик:
- Ты… кх… кх-х-х… кхе-ех-х-х… ты меня… кхех-х-х… задушишь… кхых-х-х…
Хрипит и кхекает как старый драндулет, который никак не желает заводиться, что, если подумать, вполне соответствует действительности.
Насколько далеко надо зайти, чтобы стать таким, как тот парень с Саут-Сайд? Наступает ли в этой борьбе, борьбе за жизнь и вдох, такой момент, когда ты отчетливо сознаешь, что все, пиздец, что назад уже не вернуться? Что ты чувствуешь при этом?
- НУ ТАК ЗАДУШИ МЕНЯ НА ХУЙ! - ору я, задыхаясь и продолжая гонку, и в конце концов хватаю свой собственный ремень и отключаю газ себе, чтобы попасть туда, но она дергает тоже, и мне уже не хочется ничего, как только продолжать, усиливать давление, и она видит это в моих глазах, а я вижу в ее панику и добавляю, добавляю, добавляю…
Все. Отпускаю ремень, и она стягивает с шеи свой. Я вижу отметину на ее коже, вижу лопнувшие сосуды на веках. Она пытается вдохнуть, наполнить сухие, омертвелые легкие воздухом; она плачет и смеется. Ей это нравится, нравится все, до последней капли и последней секунды. Так высоко она еще не взлетала, но и так далеко, как тот парень, не зашла. Он зашел слишком далеко, за горизонт. Я не смог его вернуть, как ни старался.
И как оно там?
Наше дыхание постепенно приходит в норму, мы ненадолго засыпаем. Проснувшись, я ощущаю в себе непреодолимое желание быть жестоким, которое, если не удовлетворить его вербально, приведет к тому, что я просто сломаю этой сучке челюсть.
- Ты корова, - холодно заявляю я, садясь и закуривая ее сигарету. - Ты корова, потому что я ебал тебя, потому что мы перекрывали друг другу кислород и потому что ты жена моего товарища. Знаешь, как это по-моему называется? Корова. К-О-Р-О-В-А.
Я произношу слово по буквам.
Она смотрит на меня умоляющими глазами, будто раненый олень, но меня этим не проймешь.
- Не говори так… почему ты… такой… почему…
Почему? Потому что пришло время игры.
- Знаешь, почему ты корова? Знаешь почему? Потому что ты впускаешь нас сюда… - я показываю на черный кустик, - и сюда, - показываю на ее пустую голову, - и сюда, - показываю ей на грудь, - потому что это любовь. То, что было сейчас, это ерунда, игра. - Я качаю головой. - Небольшая проверочка, тест, и ты его не прошла. Провалила. По всем статьям…
Я беру прядь ее замасленных соломенных волос.
Рот у нее растягивается вширь, и лицо как будто распухает, раздувается.
- Если ты так говоришь, - кричит она, - то как же мы будем дальше?
- Я хочу сказать, что тебе надо идти и хорошенько подумать о своих истинных чувствах. В противном случае… Буду откровенен, в этом ни хрена никакого смысла. Правила везде одинаковы. Ты сделаешь это, Крисси? Сделаешь это для меня? Потому что я не могу прочистить тебе голову. Только ты можешь сделать это, слушая, что говорит твое сердце. Хочешь просто потрахаться, - я похлопываю ладонью по ее животу, - нет проблем. Приходи - за мной не заржавеет. Но для меня в этом есть что-то низкое, что-то грязное, потому что я чувствую, что мы способны на большее.
- Я просто запуталась… ты меня запутал… - бормочет она.
Я медленно и печально качаю головой.
- Мы все запутались. А сейчас, я думаю, тебе надо уйти.
- Я хочу остаться с тобой, Брюс. Нам нужно поговорить!
Я решительно качаю головой. У меня другие планы: поход в клуб. Выпить пивка для расслабления, отдохнуть по-человечески. Пообщаться в цивилизованных рамках.
- Крисси, я сегодня работаю. Ночная смена. Я расследую убийство. У-Б-И-Й-С-Т-В-О. Для меня это серьезное дело. - Вижу, она ни хрена не понимает. Похоже, монетка не проскочила. - СЕРЬЕЗНОЕ. А это означает, что мне надо шевелиться. Не просиживать задницу на диване. РАБОТАТЬ. Вот так-то.
Сучка начинае(0000000000000000)лью отведать рыбного супчика из свежи(0000есть0000есть000) пока ее нет.