Вы спрашиваете: что такое счастье? Странный, но своевременный вопрос. Странный потому, что его задает европеец, представитель великой, гордой и самоуверенной цивилизации. Своевременный потому, что становлением вопроса о человеческом счастье гуманитарный мир отгораживает себя от фашизма.
В самом деле, не стоило человечеству пробиваться от ледниковых тундр к городам современности, упражнять свой удивительный феномен мозга революциями идей - от создания магических рисунков в глубине пещер до разложения атома, чтобы в мозге его навсегда погасла идея счастья. Это значило бы задуть свечу, задуть гений человечества.
Цель всех усилий социального и экономического строительства у нас в СССР - это человек, его счастье. Мы оставляем фашизму его идею возвращение человека к питекантропу, вооруженному автоматическим ружьем. Мы повторяем, - скоро, очень скоро будет перевернута эта позорная страница горячечного бреда в истории человечества. Мы уверены, что человек, поставленный в условия отсутствия эксплуатации, когда борьба за хлеб насущный есть только всеобщая организованная борьба с природой, когда возможности овладения наукой и наслаждения искусством предоставлены для всех, когда наука и техника служат всеобщему подъему благосостояния и превращению физического труда в умственный труд, - мы уверены, что в таких условиях развитие удивительного феномена - мозга человеческого, всех его духовных сил - неограниченно и беспредельно.
Неограниченно и беспредельно счастье, которое человек почерпает из полноты своих растущих душевных сил. Строящийся нами реальный мир, с которым связан человек, как дерево - корнями, создает благоприятные условия для его счастья.
Человек рождается, чтобы быть счастливым, - этот постулат мы должны принять, и большинство проголосует за это. Если счастья не получается нужно устранить условия, мешающие ему, и создать условия, в которых человек должен рождаться для счастья.
Что же такое счастье? Ощущение полноты своих духовных и физических сил в их общественном применении.
Условимся не смешивать двух понятий - счастья и блаженства. Блаженство - глубоко индивидуалистическое состояние экстаза, лежащее вне зависимости от моральных координат. Блаженство может испытывать сумасшедший, или ослепший от страсти человек, или даже изувер, раздирающий ногтями свои стигматы. Блаженен влюбленный, которому кажется, что его возлюбленная похожа на полную луну, взошедшую над туманным озером. Блаженно то мгновение творчества, когда сознание изумлено хлынувшими, как сквозь преграду, образами и звуками, стремящимися воплотиться.
Мы говорим о счастье. Оно, прежде всего, покоится в координатах общественной нравственности. Счастье личности вне общества невозможно, как невозможна жизнь растения, выдернутого из земли и брошенного на бесплодный песок. Тот или иной общественный строй или дает, или не дает личности полноту развития всех сил, стремится или обогатить у каждого эту полноту, или похищает у него естественные запасы сил.
Я не хотел бы, чтобы меня поняли, будто ощущение полноты своих сил находится в какой-то зависимости от возраста человека или от возраста народа. Только в условиях борьбы в одиночку, борьбы всех против всех, борьбы класса против класса, - существует страх перед старостью и старость представляется угасанием всех сил.
Это неверно. Старости нет, - так думаем мы в Советском Союзе. Старость - это печальный результат неправильной расстановки сил в неправильном общественном строе. В родовом быту старость была полноценна, - о седых бородах слагались поэмы. У нас на Кавказе, где нередко бывает, что дети оказываются двоюродными дедами своих двоюродных внуков, старших их на полсотни лет, - говорят: "Он сильный, он же старик". Современное капиталистическое общество понижает график старости до сорока пяти лет и расточает у фабричных станков человеческие силы бесхозяйственно, цинично и безумно.
В колхозах Советского Союза старики заправляют общественным хозяйством, старик - это значит: опыт, знание и ум. В нашей заводской промышленности старики окружены почетом, они - орденоносцы и знатные люди - учат молодежь. Мы создаем все условия для того, чтобы ощущение полноты своих сил и сознание своей общественной необходимости сопутствовали человеку во всем пути его жизни.
Мы считаем, что дети, все без исключения, у нас, в Советском Союзе, должны быть счастливы. Ничто не должно омрачать роста ребенка, ни искривлять его. В этом одна из главных забот нашего государства. Сеть яслей для малышей охватывает города и деревни. Всеобщее среднее обучение, всеобщие пионерские лагеря и такие лагеря, куда можно попасть только учась "на отлично", стадионы, спортплощадки, клубы, детские театры и кино. Пусть юность растет весело, беспечно и счастливо, пусть у нее будет одна забота: учиться и развивать в себе творческие силы, и одна цель: согласовать полноценность своей личности с общественной пользой, с поступательным движением всего общества.
В этом все корни счастья, которое растет и ширится и у каждой личности, и у общества.
Наши недоброжелатели обычно утверждают, будто бы наш общественный строй нивелирует личность. Это неверно. Нивелирует личность тот общественный строй, который выбрасывает подростка на арену экономической борьбы - одного против всех: драться и грызться за кусок хлеба, изощрять свой ум в поисках работы и свои способности - на увиливание от голодной смерти. Нивелирует личность фашизм, силясь механизировать человека, чтобы превратить его в бездумное, бездушное и не отвечающее на рефлексы орудие своей человеконенавистнической воли.
Молодежь в Советском Союзе идет дорогой внутренних влечений: в науку, в технику, в искусство, в педагогику, в военные училища, в воздушный и морской флот, на общественную работу. Молодежь соревнуется на высшее звание Героя Советского Союза. Понятие - родина, государство - такое же вещественное и близкое, как свой дом. Родина, государство - это то, над чем молодежь неустанно трудится, строя, совершенствуя, изобретая (как, например, стахановское движение, начатое и подхваченное молодежью), внедряя культуру и со всем мужеством вставая на защиту своего отечества, раскинутого от океана до океана. Разве такую жизнь мы не назовем счастьем, - ширящимся, растущим, безграничным?
Мы знаем, что такое счастье, потому что мы видим, как народы одиннадцати Советских республик своими руками строят свое счастье и вооруженной рукой грозно охраняют его. Мы видим, как создаются новые моральные импульсы нового общественного строя, - в них, в этих импульсах, непоколебима уверенность в том, что святое святых - это счастье человечества, путь к которому указан.
ПИСЬМО СЫНУ
Усердно занимаюсь словесностью, т. е. писанием "19-го года". Кажется, нашел стиль и форму для этого очень трудного романа. А стиль и форма это тот самый реактив, в котором давно сгнившие предметы, клочки одежд, обрывки событий, пыль времени, ржавое железо, мысли, ставшие банальными, забытые восклицания, улетевшие в небытие крики, фразы, поцелуи, матерщина, пятна крови и прочее и прочее - вскипают и под некое невнятное, как бы колдовское, но по существу бессмысленное бормотание самого автора превращаются в животрепетное создание, обладающее всеми признаками живого, убеждающего своим присутствием существа, хотя и бесплотного.
Вот этой кухней я теперь и занимаюсь, дымя трубкой. Что из этого получится - знает аллах, но не скажет мне, так как я не магометанин.
Кончил читать второй том истории СССР, и теперь мне скучно, так как я все знаю, а дальше - еще ничего не вышло.
Хорошо бы и тебе заняться историей. Над этим можно вдоволь поразмыслить и даже сделаться крайне рассеянным.
Напрашивается один очень любопытный вывод, а именно: земля истощила свои силы, свою ярость, создавая формы природы. Чудовища, потрясавшие воздух и землю криками похоти и жадности, - погребены на глубокие тысячи метров. Природа успокоилась, стала добропорядочной, серенькой, увядшей, как потаскушка, под старость лет устроившаяся при церковной свечной лавке.
В это время появился человек. Он с непостижимой торопливостью пробежал пространство, отделяющее животный мир от homo sapiens эпохи авиационных моторов в 1900 H. P. В наши дни он торопливо - не без участия самовредительства, ликвидирует все те формы, которые остались от прохождения по историческому кроссу до момента ликвидации частной собственности на средства производства. Это основное. Дальнейшие исторические события пройдут очень бурно и очень быстро.
Человечество в некотором смысле начнет обратный путь. Вместо того чтобы довольствоваться тем, чтобы сеять чахлую пшеничку на чахлых морщинах земли, оно начнет вскрывать и вызывать к жизни все, все силы, погребенные в земле; оно пробудит к жизни - своей, человеческой - всю ярость, все чувственное плодородие, накопленное за миллиарды веков в виде угля, нефти, соли, фосфоров, азотных соединений, металлов, минералов и прочее и прочее. Духовные, умственные и чувственные силы будут чудовищно расти. И какой-нибудь кривоногий скиф, три тысячи лет тому назад без толку мотавшийся на лошаденке по степи, в грязных штанах, с куском червивой кобылятины под седлом, или даже богоравный Одиссей, мировой хвастун, враль, пустившийся со своей каменистой Итаки за мелкой торговлишкой и вернувшийся домой без штанов, - даже такие герои будут казаться непригодными для детских сказок.
Люди будут потрясать небо и землю чудовищностью своих вымыслов, идей и ощущений. Запасов хватит на много, много миллионов столетий...
РЕЧЬ
НА ТОРЖЕСТВЕННОМ ЗАСЕДАНИИ
ПАМЯТИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
Отмечая 125-летнюю дату со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова, мы тем самым отмечаем начало нашего пересмотра великого русского поэта, с тем чтобы его творчество заняло наконец соответствующее место в нашей литературе.
В русской критике до революции прочно укоренился взгляд на творчество Лермонтова как на творчество подражательное, как на некое эхо великих звучаний западноевропейской литературы. Для персонажей и образов лермонтовской поэзии и прозы тщательно разыскивали прототипы из английской и французской словесности. Герои Лермонтова трактовались как бледные копии с великих западных произведений.
Такое отношение к Лермонтову исходило от общего укоренившегося пренебрежительного и высокомерного отношения буржуазной критики к своеобразной культуре русского народа, к той национальной культуре, которая - к негодованию всех наших врагов и к удивлению всех лакейски мыслящих - оказалась великолепной плодородной почвой для того, чтобы в два десятилетия взрастить социалистическое общество и вознести нашу страну на первое место в мире. А нашей культуре и надлежит быть первой, ведущей, источником великих идей и новых моральных ценностей, примером героизма, великодушия и размаха, того творческого размаха, с которым наш народ совершил революцию.
Только один Белинский из всей русской критики - это было еще при жизни Лермонтова - угадал его великий талант.
Жизнь Лермонтова в самом начале, в весне его творчества, была встречена пулей, направленной врагами, из которых злейший был император Николай I.
Лермонтов начал свою творческую жизнь с непримирения со всей российской системой рабства и самодержавного удушения человеческой свободы. В 1833 - 34 годах, тогда еще ученик юнкерской школы, он начал писать исторический роман "Вадим". Тема "Вадима" - это бунт, воплощаемый в образах пугачевского восстания. Герой этого неоконченного юношеского романа - угрюмый горбун, мститель, бунтарь. Так Лермонтов первый, еще до Пушкина, поднимает в русской литературе тему крестьянского восстания. Восстание декабристов и июльская революция 30-го года во Франции находят в шестнадцатилетнем Лермонтове гневный отклик, - это происходит до "Капитанской дочки", до "Дубровского" и до "Собора Парижской богоматери" Виктора Гюго.
Горбун Вадим - это еще скрытый в самом себе, еще только намеченный, еще детский абрис лермонтовского гения... Когда начинают сравнивать лермонтовского "Вадима" и пушкинского "Дубровского" и говорят о совпадении темы и даже деталей, то это обозначает лишь, что оба гения русской литературы одинаково чувствовали и одинаково творчески переживали социальную тематику эпохи.
Лермонтов не окончил "Вадима", - очевидно видя сам юношеские недостатки этой повести.
В 1836 году он пишет роман "Княгиня Лиговская" из петербургской жизни, где также первым в русской литературе ставит новую для того времени тему человеческого достоинства. Герой его - обыкновенный человек, чиновник, уязвленный и гордый, тот самый оскорбленный человек, кто спустя несколько лет проскользнет бочком, смешной и странный, по бессмертным страницам Гоголя, кто впоследствии поднимется во весь рост как основной герой Достоевского.
Роман этот Лермонтов также не закончил по той, мне кажется, причине, что сама природа лермонтовского творчества томительно искала иной обстановки, не петербургской с ее контрастами рабской забитости и блеска пустого света. Обстановку, где гений его широко расправляет крылья, он находит на Кавказе, куда его ссылает Николай I за стихотворение "На смерть Пушкина".
Вернувшись из первой ссылки с Кавказа, Лермонтов в 1838 - 39 годах пишет роман "Герой нашего времени".
Я упоминаю в моем слове Лермонтова-прозаика, не касаясь Лермонтова-поэта, потому что, отдавая все должное Лермонтову-поэту, его прозрачному, совершенному стиху, как бы вырезанному на меди, более холодному, чем стих Пушкина, но не менее совершенному, - считаю все же, что Лермонтов-прозаик - это чудо, это то, к чему мы сейчас, через сто лет, должны стремиться, должны изучать лермонтовскую прозу, должны воспринимать ее как истоки великой русской прозаической литературы.
Лермонтов в "Герое нашего времени", в пяти повестях: "Бэла", "Максим Максимыч", "Тамань", "Княжна Мери" и "Фаталист", связанных единым внутренним сюжетом - раскрытием образа Печорина, героя времени, продукта страшной эпохи, опустошенного, жестокого, ненужного человека, со скукой проходящего среди величественной природы и простых, прекрасных, чистых сердцем людей, - Лермонтов в пяти этих повестях раскрывает перед нами совершенство реального, мудрого, высокого по стилю и восхитительно благоуханного искусства.
Читаешь и чувствуешь: здесь все - не больше и не меньше того, что нужно и как можно сказать. Это глубоко и человечно. Эту прозу мог создать только русский язык, вызванный гением к высшему творчеству. Из этой прозы - и Тургенев, и Гончаров, и Достоевский, и Лев Толстой, и Чехов. Вся великая река русского романа растекается из этого прозрачного источника, зачатого на снежных вершинах Кавказа.
В 1841 году, незадолго до своей второй роковой поездки на Кавказ, Лермонтов прочел друзьям начало задуманной им повести о художнике Лугине. Это поразительное произведение, известное под названием "Отрывок из начатой повести", или "Штосс". Это рассказ о художнике, теряющем рассудок. О чем другом, как не о творческом безумии, мог говорить Лермонтов в Петербурге в те годы. Повесть остается незаконченной. Лермонтов - снова на родине своей поэзии, на Кавказе. Но здесь его настигает мщение тех, кого он ненавидел.
В день дуэли, поднимаясь верхом на Машук, Лермонтов рассказал своему секунданту Глебову о том, что у него готов план двух исторических романов: один - из эпохи отечественной войны (то есть то, что впоследствии осуществил Лев Толстой), другой - из кавказской жизни времен Ермолова, о завоевании Кавказа, о персидской войне и катастрофе в Тегеране, когда погиб Грибоедов. До этого в Петербурге Лермонтов рассказывал Белинскому о задуманной им исторической трилогии, причем первый роман должен быть из времен Екатерины и французской революции.
Таковы были творческие планы Лермонтова. Они не осуществились, он не успел рассказать Глебову о своей трилогии. На лысом склоне Машука его ждал Мартынов, и через несколько минут великий поэт русского народа упал с пробитым сердцем... Убийцы знали, что наказания им не будет за эту смерть, что в Петербурге уже аплодируют этому выстрелу.
Лермонтов не выполнил своих задач... Их выполним мы, его ученики, строители новой жизни и нового человека...
ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО
Я хочу, чтобы голос советского писателя был услышан, покуда не пришел роковой для Европы день, когда разум будет оглушен взревевшими по всему фронту батареями, помрачен удушающими испарениями войны, ослеплен пожарами городов. Все это - не вымыслы из фантастического романа, все это с громадной силой разрастется завтра, но это завтра можно миновать, если все усилия будут приложены к тому, чтобы этот черный день не состоялся.
Войны не хочет никто, кроме ничтожного меньшинства. Война, как сырой костер в ноябрьский день, плохо разгорается. В ней самой, - то есть в миллионах цветущих жизней, оторванных от труда, творчества, семейного очага, от привязанностей ума и сердца и брошенных в ноябрьские поля, в траншеи, полные воды и грязи, - нет желания наполнять эти траншеи кровью своей и тех, кто лишь в военных приказах, продажных статьях продажных газет да в речах премьеров назван врагом. Врагов нет в этой готовящейся чудовищной бойне: народы, посланные для умерщвления других народов, не находят и не могут найти в себе никаких побуждений для убийства.
И все же те люди, для которых война - источник обогащения, упорно поджигают ее сырой костер. В чем же сила этих людей, этого ничтожного меньшинства - этих заводчиков, банкиров и спекулянтов, готовящих все ужасы голода и истощения для миллионов детей, женщин и стариков; готовящих все ужасы кровавых фронтовых атак под лозунгом: "Демократы, спасайте демократию!"; парализующих торговлю нейтральных стран; погасивших вечерние огни великих городов; берущих уже беззастенчиво и декретивно четверть заработка трудящихся в свой кошелек? Они даже не утруждают своей фантазии, чтобы придумать сколько-нибудь правдоподобное оправдание для войны, они просто гонят интеллигенцию, трудящихся и одураченных обывателей на убой, как стадо.
В армянском эпосе "Давид Сасунский" рассказывается, как на поле кровавой битвы старик араб останавливает армянского богатыря словами: "Зачем истребляешь нас, мы не враги твоему народу, нас силой оторвали от наших очагов, иди и бейся на поединке с нашим халифом". Народные барды пели это еще тысячу лет тому назад. Но разве французы или англичане еще более глубоко порабощены, чем арабский погонщик мулов, которому халиф велел взять меч?.. Почему твердой рукой не схватить за узду коня войны? Откуда у великих и гордых народов Европы такая покорность? Кто их уверил, что они на краю бездны и другого пути нет, лишь эта бездна под ногами?
Нет, нет, всему этому поверить нельзя... Это не мирится с нашим, советским, представлением о человеческой свободе, о безусловном торжестве разума над стихией, - хотя бы эта стихия называлась властью золота, - и о том, что - сегодня - только тогда правильно во всех отношениях, если в нем заключены все предпосылки того, что - завтра - будет лучше во всех отношениях, а не хуже, и что наше - завтра - зависит от нас самих, от нашей воли ко всеобщему счастью, как необходимому залогу для личного, индивидуального счастья.