III
К Властову есаул пробился с трудом. В небольшой избушке, которую он занимал со штабом, было полно офицеров. У дверей навытяжку стоял часовой. К величайшему удивлению есаула, лишь только он доложил о Федоре, генерал вскричал: "Где она?" Есаул ввел ее в комнату.
- Вот радость-то какая, а я уже, грешным делом, я в живых тебя не чаял видеть. Хотел нового гонца в Полоцк посылать. Только теперь вижу, что не ошибся Рябинин, - произнес Властов.
- Спасибо казакам, ваше превосходительство, выручили.
И Федора рассказала, что с ней произошло, когда она покинула город.
Во время рассказа есаул стоял в безмолвии и, наконец, решил напомнить о себе, кашлянув в ладонь.
- Ты еще здесь? Конечно, было б неплохо, если бы твои ребята вместо двух десятков убитых одного живого француза привезли. Теперь в нем надобность отпала. Передай своим молодцам сердечную мою благодарность. Ступай. Хотя, погоди, - Властов позвонил в колокольчик, на звук которого вошел адъютант, совсем еще юный поручик, над верхней губой которого еще только начинал пробиваться пушок.
- Что прикажете, ваше превосходительство?
- Приказания мои будут таковы. Пиши. Есаула Верхова за геройство в нынешнем поиске, в коем убито до трех десятков французов и спасена жизнь важной для армии персоны, представить к монаршей награде. Всем казачкам его отряда выдать по чарке водки. Вот теперь можешь идти, есаул.
- Ваше превосходительство, - обратился к Властову Верхов.
- Что еще?
- Ошибочка в повелении вашем случилась. Положили мы неприятеля числом до двадцати.
- Я еще в своем уме и коль с десяток надбавил, значит, надобность в том есть. Да за нее одну, - указал он кивком головы на Федору, - я и сотню убиенных неприятелей не променяю.
- Рад стараться, ваше-ство! - рявкнул есаул и, брякнув шпорами, вышел из комнаты, думая про себя: "Вот ведь простолюдина, баба, а ценность какую имеет. Не зря, значит, говорила, что надобность в ней особая есть".
- Ну, где твое донесение? - нетерпеливо спросил Властов.
- Позвольте кликнуть Бориску, у него оно. Подай, сыночек, шапку. Да ступай. Я скоренько, - обратилась она к мальчугану и, попросив у Властова ножик, аккуратно вспорола подкладку и достала в несколько раз сложенный листок,
Властов развернул его, с жадностью перечитал несколько раз и перекрестился.
- Благодарение богу, в сей бумаге кровь сотен российских воинов сбереженная. Ну а на плане сможешь показать, где у французов батареи поставлены?
- Почему же не показать? Только чтоб в точности, как у их благородия господина офицера был, что в Погирщину наведывался.
- Такой? - И с этими словами Властов развернул перед Федорой план города. - Вот Двина, вот Полота, а вот Спасский монастырь, вот замок, а это Петербургский тракт, деревня Белое, где мы сейчас находимся. Вот тебе карандаш, отметь на схеме все, что знаешь.
Федора сосредоточенно рассматривала план, а затем робко поставила первую точку.
- Вот тут у них редут, восемь пушек, охрана… Здесь тоже редут, но послабее, с четырьмя пушками, а вот здесь и здесь у монастыря никаких укреплений нет. На валу ровики для пехотинцев. На витебском тракте насыпи сделаны, наши-то не больно стараются, за ними только мальчонке разве что укрыться, стоят за насыпями четыре орудия, а об остальном в записке сказано.
- Ай да молодец, Федора! Вот услужила. Век твою услугу не забуду. Я сейчас на доклад к начальству поеду. А ты располагайся, я обо всем распоряжусь, чтобы ни тебе, ни твоим ребятишкам обиды не чинили.
Властов позвонил в колокольчик, и на пороге вырос все тот же молоденький поручик. Генерал отдал ему распоряжение, а тот, услужливо пропустив Федору, повел ее к большому амбару, одиноко стоявшему на пригорке. Хата, где располагался штаб Пластова, и амбар были единственными строениями, уцелевшими в деревне после июльских и августовских боев. Смеркалось. На пути к амбару Федора с удивлением останавливала взгляд на людях, попадавшихся ей навстречу. Платье на них было гражданское. За широкими поясами торчали топоры, тесаки, пистолеты, на фуражках кресты.
- Ополченцы это, из Петербурга, - пояснил поручик, заметив недоуменный взгляд Федоры. - Приказано тебя у них расположить. Более, как видишь, негде.
Федора и без этих слов заметила, что ополченцы группами сидели у наперебой потрескивающих костров. На плечах многих из них были накинуты рогожки, платки, одеяла.
- Сотенный начальник! - окликнул поручик.
- Здесь, здесь я, - ответил голос из амбара, и в воротах показался плотный мужчина в расстегнутом кафтане и с заспанным лицом.
- А, это вы, господин поручик! Ну что, какие новости? Скоро ли в бой? А то у моих молодцов руки от самого Петербурга чешутся. Да, видать, правду говорили, что с выбором ангела-хранителя нам не повезло. Их сиятельство все больше назад смотрит да каждый свой шаг со столицей сверяет, а она - за шесть сот верст, а Полоцк-то рядом. И числом мы теперь сильны, да, видать, умения надо подзанять.
- Вам бы, Копейкин, прежде чем хулу возводить на начальство, терпением следовало бы запастись. Штурм Полоцка - не штурм снежного города на Урестовских островах на масленицу. Со спеху можно и шею сломать. К крепости сей с умом надо подойти.
- А когда его нет?
- Опять вы за свое! Вот выполните лучше приказание генерала. Накормите, обогрейте и расположите поудобнее женщину о ребятишками. Да позаботьтесь, чтобы ни один волос с ее головы нё упал. Вы отвечаете за нее перед графом.
Только теперь Копейкин разглядел, что в нескольких шагах от поручика стоит женщина и держит за руки детей. "Женщина в дружине? Случай невероятный! Да и примета дурная", - такие мысли мгновенно пронеслись в голове у Копейкина. Но приказ Властоза и ответственность перед командиром корпуса за жизнь незнакомой ему женщины настроили его на деловой тон.
- Я уступлю ей свое место в амбаре. Покорнейше прошу… сударыня. Не хоромы, как видите, зато не каплет. Располагайтесь. Будьте спокойны, поручик. Мои мужички грубы только с неприятелем.
Через десяток минут Бориска и Манятка с жадностью уплетали наваристую кашу, похрустывали сухарями и искоса посматривали на громадного денщика Копейкина, почему-то стоявшего перед опустошавшей котелок троицей навытяжку и не проронившего ни слова до конца трапезы.
После ужина Федора уложила детей, и только когда они сладко засопели, изредка вздрагивая во сне, почувствовала, как усталость зажала тело словно в тиски, сковала веки.
С неделю прожила Федора в лагере ополченцев. Ее наблюдательный глаз замечал многое. Эти люди, по всей вероятности взявшие в руки оружие совсем недавно, выглядевшие суровыми и недоступными, на самом деле оказались простодушными, добрыми и необычайно заботливыми.
Таким был и денщик Копейкина, в больших руках которого солидный солдатский котелок казался кружкой небольших размеров, и всякий раз, когда он нес его, Федора опасалась, что вот-вот он раздавит его и лишит детей наваристой каши.
- Степаном зовут меня, а по фамилии Железнов, стало быть, - представился денщик гулким басом, от которого Федоре стало не по себе.
- Мужа моего тоже Степаном звали, а я Федора.
- Ты не пужайся, Федорушка, и деткам накажи то же. Это мне в наследство от отца досталось и плоть и глас громоподобный. А я на своем веку и мухи не обидел. Не чаял, не гадал, что и воевать мне суждено. И все более по кузнечной части воинству расейскому служил, штыки да пики ковал, а теперь самому пришлось взять оружие в руки да податься в ополчение. От самого Петербургу идем, а вот сразиться с французом не довелось. А тебя-то каким ветром к нам занесло?
- То мой секрет. По надобности я сдесь. Больше тебе ничего не скажу. Не велено.
- Прослышали наши мужики, будто ты к французу в тыл ходку делала и погибели чудом избежала с детьми? Не страшно ли, Федорушка?
- Разве до страху нонче, когда все кругом рушится.
- И то верно. Прими-ка от наших дружинников сахарку да хлебушка. Вот тут детишкам ягодки, мы из них кисель варим. Сальца раздобыли у деревенских для семейства твоего. Дай-ка заберу одежду ребячью - ее Гришка Прядкин, известный на всю петроградскую сторону портной, враз в порядок приведет. Обувку тоже подправят им, и на это дело у нас умелец имеется. Васька Лыков всей дружине сапоги латает.
- Неужто вы и в самом деле из Петербурга?
- Из него самого и есть.
- Небось царя каждодневно видите?
- Эк, куда взяла! На то он и царь, что его больше в уме держать должно да на портрет молиться…
Федору приняли в боевую семью, жившую законами военного времени. Дружинники, словно дети, резвились с Маняшкой и Бориской, угощали их сахаром, готовили ягодные кисели, рассказывали сказки, были предупредительны и обходительны с Федорой.
Она наблюдала, как каждое утро лагерь, замиравший на ночь, оживал, лишь только раздавался сигнал к побудке. Команды выполнялись без суеты, во всем чувствовалась организация и порядок. Ополченцы стройными колоннами уходили и возвращались с учений. Начинали день с песней. Она звучала размашисто, звонко. Запевалы, соперничая друг с другом, высокими голосами выводили запев:
Не труба трубит звонка золота…
Его дружно подхватывал строй:
Ох, вы русские добры молодцы!
Вы хватайте сабли острые,
Ведь идет злодей на святую Русь,
А по вечерам Федора слушала протяжные, совсем незнакомые ей песни. Они щемили сердце и наполняли его какой-то безысходностью, и все же жила в них вера в справедливость и надежда на лучшее будущее. Каким-то оно будет у нее?
Федора не раз задавала себе этот вопрос и не могла ответить на него сразу. Она ждала прихода каждого дня с опаской. За те время, что она провела в лагере, она, как и все, ждала с нетерпением, что наконец будет дан приказ, и корпус выступит в поход. Ее дважды вызывал Властов. Он был с ней мягок и любезен, как и при первой встрече, но всякий раз при виде ее с грустью вздыхал.
Федоре было невдомек, что в душе генерала происходила глубокая внутренняя борьба. Сведения, доставленные ею, были ценны, но ценность их ослабевала по мере оттяжки наступления на Полоцк. Строить расчеты в надежде на бездеятельность и беспечность французов было преступно и непростительно. Властов был почитателем Якова Петровича Кульнева, которого недаром называли учеником Суворова. Но с его славной смертью под Клятицами в корпусном командовании будто поселился дух французобоязни и слово "наступление" произносилось лишь горячими головами, которых обрывали запасенной фразой: "Волею, данною мне государем…" "А ведь поддержи Витгенштейн в июле Кульнева всем корпусом, - размышлял Властов, - тогда вместо обоза достался бы нам Полоцк. Хотя всем известно, что граф даже эту победу приписал себе".
Властову нелегко было сообщать Федоре о том, что сведения ее устарели, скрепя сердце он решился предложить ей вновь отправиться в опасный путь.
IV
На этом большаке Федоре была знакома каждая выбоина, каждый поворот, каждый перелесок. Иногда ей казалось, что хаживала она по нему всю жизнь. Еще от отца слышала она, что ведет он в столицу и начинается от самого дворца, где живет император. Только проложил его не ныне здравствующий Александр Павлович, а его бабушка Екатерина II, уважавшая скоропалительные наезды в отдаленные вотчины государства российского, любившая петлять в политике и жизни, но в силу своего происхождения привыкшая к изысканности пейзажей и прямолинейности дорог. Только, как говорил батюшка, обманывали государыню вельможи и придворные холуи, будто стервятники налетавшие в деревни и сгонявшие мужиков на невиданное на селе дело: возить на подводах развесистые липы, вкапывать их по краям дороги с тем, чтобы как только минует их пышная кавалькада, перевезти на новое место, чтобы ласкали они взор императрицы.
Липы так и остались стоять, будто солдаты в шеренгах, немые свидетельницы коварной изворотливости придворных прихвостней.
Еще дважды делала Федора ходки в Полоцк и оба раза возвращалась целая и невредимая. Удача, словно невидимый телохранитель, оберегала ее. Сколько раз ей казалось, что жизнь висит на волоске. Подозрительность французов росла день ото дня, и даже мощные редуты, возведенные вокруг города, не позволяли им чувствовать себя в безопасности. Осень давала ясно понять, что не за горами зима, о которой они столько наслышаны и приближение которой ждали с опасением и тревогой. Зимние квартиры в Полоцке были ненадежны, холодны и голодны. Вокруг города, казалось, все будто вымерло, негде было разжиться провиантом, фуражом, дороги были перерезаны конными русскими отрядами. Приближающаяся расплата как дамоклов меч повисла над корпусом Сен-Сира.
1 октября Витгенштейн принял решение штурмовать Полоцк, главнокомандующий просил его поспешить. 5 октября было решено начать атаку города с трех сторон. Корпус делился на две колонны и шел на сближение с французами в места, указанные Федорой Мироновой. По левому берегу Двины на помощь Вигенштейну двигался граф Штейнгель с Финляндским корпусом. Но тут вмешалась непогода. Дождь начался нерешительно, как бы выискивая место, куда бы обрушиться со всей силой. Люди поглядывали на небо в надежде, что вот-вот прояснеет и прекратится этот холодный, безжалостный поток воды, от которого не спасали палатки, деревья и телеги. Лесные дороги превратились в сплошное месиво, по которому, высоко поднимая ноги, с трудом вытаскивая их из тяжелой, не отпускающей грязи, шли полки, батальоны, дружины. Но люди шли, шли… Не было на лицах ни озлобления, не слышны были ругательства, все делали молча, зная, что надо не только дойти, но сохранить силы для боя.
Федора ехала с детьми в обозе.
У села Белого Витгенштейн приказал оставить подводы. Войска ушли, Федора спрыгнула с телеги, прислушалась. Невдалеке прозвучала барабанная дробь, раздались призывные звуки боевого рожка, а затем будто крупный град забарабанил по крыше, началась нестройная перестрелка, в которой изредка надрывно ухали орудия. "Найдут ли правильный путь?" - волновалась Федора. На левом фланге ударили пушки. Бой разгорелся.
К вечеру перестрелка стала удаляться. "Нет, не могу оставаться здесь, когда наших, поди, и раненых и искалеченных вдоволь, - подумала Федора и обратилась к вознице, седобородому мужику:
- Побудь с ребятишками… - И побежала на звук орудий.
Через пару верст она оказалась там, где еще недавно шел бой. Всюду лежали убитые. У многих отсутствовали головы, руки, ноги, струилась из ран кровь. Но вот Федора услышала слабый стон и увидела, как дружинник пытается скинуть навалившегося на него всей тяжестью мертвого француза. Она подбежала и с трудом отвалила эту тяжелую ношу. У дружинника оказалось простреленным насквозь плечо и чуть выше колена зиял рубец. Вот еще стон, еще одна перевязка, еще одна спасенная жизнь. Федора трудилась до самой темноты, пока наконец к полю сражения пробились подводы, на которые стали собирать раненых.
- Спасибо, Федорушка, - слабым голосом поблагодарил ее дружинник. - Век тебя не забуду.
Между тем события разворачивались следующим образом. Вытесненные изо всех предместий французы, предприняв несколько безуспешных контратак, вошли в город и укрылись за его стенами. Властов не раз мысленно вспоминал Федору: бой за предместья был выигран малою кровью.
Теперь впереди Полоцк. Вот он, совсем рядышком, опоясанный рекой Полотой, топкими берегами и неприступным валом, окруженным двойным палисадом, мостом, соединяющим берега реки…
К ночи 7 октября артиллерийские батареи, расположенные в несколько ярусов на валу, стрелки в окопах замолчали, видимо, рассудив, что главные события должны развернуться поутру. Но здесь вступил в силу азарт боя, внесший расстройство в планы оборонявшихся и наступавших. Русские войска двумя колоннами, не давая французам опомниться, начали штурм города в два часа ночи.
Русскими управляло стремление побыстрее ворваться в укрепления, французам, обойденным со всех сторон, они были последней защитой.
Степан Железное, одним из первых взобравшись на вал, давно отбросил ружье, которым так и не научился толком владеть, орудовал тесаком и кулаками.
- Вот тебе, мусье, за Россию, за Питер, за Полоцк, - приговаривал он. - Прими и за Федору, за дитяток ее горемычных.
К утру французы бросились бежать по мостам, наведенным через Двину, которые тотчас сожгли.
Рассвет поднимался над Полоцком. Город дымился в руинах, потрескивали догоравшие дома, возле пепелищ выли собаки, окна домов зияли пугающей пустотой, из дверей церкви доносились запахи конского пота и прелого сена, повсюду валялись обезображенные людские тела и трупы лошадей, стенания перекликались с радостными восклицаниями.
Федора подошла к дому тетки, но увидела только обгорелую печь.
Петра Климова она нашла повешенным на коньке своей хаты. Лицо его было в ссадинах и кровоподтеках, губы искусаны в кровь, сквозь изорванную в клочья рубаху и порты виднелись грубые черные шрамы, беспомощно повисла на ремнях деревянная культя.
Не дожил до победы старый солдат.
Федора схоронила Климова возле дома, из которого он еще недавно ее провожал.
8 октября в Полоцк торжественно въехал Витгенштейн. Войска и дружины, построенные на городской площади, под звуки встречного марша дружно грянули "Ура!".
"Ну вот и все, - подумала Федора. - Теперь я им не нужна более. Теперь им прямая дорога на Францию".
- Слушай, на кра-ул! - донеслась до ее слуха команда: - Приказ его сиятельства командира и кавалера графа Витгенштейна:
"Герои! Всевышний внял мольбе нашей, и Полоцк свободен. Вы пожали новые лавры на поле Марса, и среди самого жарчайшего сражения противу миллиона смертей, летавших из адских укреплений, на деле доказали, что может преодолеть истинная вера и любовь к Отечеству и чего достигает рвение к славе и чувство чести. Корпусный командир с приятнейшим удовольствием изъявляет искреннейшую благодарность свою как всем регулярным войскам, в деле бывшим, так особенно и дружинам Санкт-Петербургского ополчения, которые, подняв в первой оружие, показали чудеса храбрости и мужества, оправдали надежду соотечественников и заслужили лестное наименование защитников России".
Опустела площадь, разошлись по бивуакам полки и дружины, заполыхали костры, зазвучали песни.
Федора побрела по дороге к обозу. Никогда она не чувствовала себя такой одинокой, как в этот победный день. Никто не подошел к ней, никто ни о чем не спросил. Рябинин пал у рва, она видела, как двое спешенных гроднёнцев бережно несли штабс-капитана, будто опасаясь потревожить его вечный сон. Его кудри сбились на лбу, и из них ручейком стекала тонкая струйка крови.
Федора вздрогнула, услышав за спиной тяжелое дыхание, оглянулась.
Это был Степан Железной. Федора вскинула руки и обвила его шею.
- Жив?!
- Господь миловал на сей раз. Ну, а ты как? Понятна обида твоя. Не до тебя нонче. Помышляют командиры за Двину гнать француза, а между нами разговор идет, что и Москву наши назад у Наполеона отбили. Вот ведь каково образовалось. Теперь наш черед их гнать в землю ихнюю.
- Жаль, что без меня завершат войну, - вздохнула Федора. - А я бы сгодилась еще. Я ведь за ранеными могла бы ходить. По хозяйству военному услужила бы.