- Matarlo, - кивнув головой, сказал старший из двух братьев, тот, у которого темные волосы узким мысом росли на лбу.
- Эладио?
- Тоже, - сказал младший брат. - Он очень опасный человек. И пользы от него мало.
- Примитиво?
- Тоже.
- Фернандо?
- А нельзя ли его арестовать? - спросил Фернандо.
- А кто будет стеречь арестованного? - сказал Примитиво. - Для этого надо, по крайней мере, двух человек. И что с ним делать дальше?
- Продать фашистам, - сказал цыган.
- Еще чего не хватало, - сказал Агустин. - Не хватало нам такой мерзости!
- Я только предлагаю, - сказал цыган Рафаэль. - По-моему, фашисты с радостью за него уцепятся.
- Довольно, перестань, - сказал Агустин. - Мерзость какая!
- Уж не мерзостнее, чем сам Пабло, - оправдывался цыган.
- Одной мерзостью другую не оправдаешь, - сказал Агустин. - Ну, все высказались. Остались только старик и Inglés.
- Они тут ни при чем, - сказала Пилар. - Он их вожаком не был.
- Подождите, - сказал Фернандо. - Я еще не кончил.
- Ну, говори, - сказала Пилар. - Говори, пока он не вернулся. Говори, пока он не швырнул сюда ручную гранату и мы не взлетели на воздух вместе с динамитом и со всем, что тут есть.
- По-моему, Пилар, ты преувеличиваешь, - сказал Фернандо. - Я не думаю, чтобы у него были такие намерения.
- Я тоже не думаю, - сказал Агустин. - Потому что тогда и вино взлетит на воздух, а на вино его скоро опять потянет.
- А что, если его отдать Эль Сордо, а Эль Сордо пусть продает его фашистам, - предложил Рафаэль. - Выколем ему глаза, тогда с ним легко будет справиться.
- Замолчи, - сказала Пилар. - Когда я тебя слушаю, у меня такое в душе подымается, - а всему виной твоя мерзость.
- Фашисты все равно гроша ломаного за него не дадут, - сказал Примитиво. - Это уже другие пробовали, и ничего не выходило. Расстреляют заодно и тебя, только и всего.
- А по-моему, за слепого сколько-нисколько, а дадут, - сказал Рафаэль.
- Замолчи, - сказала Пилар. - И если ты хоть раз заикнешься об этом, можешь убираться отсюда вместе с ним, с Пабло.
- А ведь сам Пабло выколол глаза раненому guardia civil, - стоял на своем цыган. - Ты что, забыла?
- Перестань, - сказала ему Пилар. Ей было неприятно, что об этом говорят при Роберте Джордане.
- Мне не дали договорить, - перебил их Фернандо.
- Говори, - ответила ему Пилар. - Говори, кончай.
- Поскольку арестовывать Пабло не имеет смысла, - начал Фернандо, - и поскольку использовать его для каких-либо сделок…
- Кончай, - сказала Пилар. - Кончай, ради господа бога!
- …было бы постыдно, - спокойно продолжал Фернандо, - я склоняюсь к тому мнению, что Пабло надо ликвидировать, чтобы обеспечить успешное проведение намеченной операции.
Пилар посмотрела на маленького человечка, покачала головой, закусила губу, но промолчала.
- Таково мое мнение, - сказал Фернандо. - Полагаю, есть основания видеть в Пабло опасность для Республики…
- Матерь божия! - сказала Пилар. - Вот язык у человека! Даже здесь умудрился бюрократизм развести!
- …ибо это явствует как из его слов, так и из его недавних действий, - продолжал Фернандо. - И хотя он заслуживает благодарности за свои действия в начале движения и вплоть до последних дней…
Не вытерпев, Пилар отошла к очагу. Через минуту она снова вернулась на прежнее место.
- Фернандо, - спокойно сказала она и поставила перед ним миску. - Вот тебе мясо, сделай милость, заткни им себе рот чинно и благородно и молчи. Мы твое мнение уже знаем.
- Но как же… - начал Примитиво и запнулся, не кончив фразу.
- Estoy listo, - сказал Роберт Джордан. - Я готов сделать это. Поскольку вы все решили, что так нужно, я согласен оказать вам эту услугу.
Что за дьявол, подумал он. Наслушавшись Фернандо, я и сам заговорил на его лад. Должно быть, это заразительно. Французский - язык дипломатии. Испанский - язык бюрократизма.
- Нет, - сказала Мария. - Нет.
- Это не твое дело, - сказала девушке Пилар. - Держи язык на привязи.
- Я сделаю это сегодня, - сказал Роберт Джордан. Он увидел, что Пилар смотрит на него, приложив палец к губам. Она указывала глазами на вход.
Попона, которой был завешен вход, отодвинулась, и в пещеру просунулась голова Пабло. Он ухмыльнулся им всем, пролез под попоной и опять приладил ее над входом, повернувшись к ним спиной. Потом стащил с себя плащ через голову и стряхнул с него снег.
- Обо мне говорили? - Он обратился с этим вопросом ко всем. - Я помешал?!
Никто не ответил ему, и, повесив свой плащ на колышек, вбитый в стену, он подошел к столу.
- Qué tal? - спросил он, взял свою кружку, которая стояла на столе пустая, и хотел зачерпнуть из миски вина. - Тут ничего нет, - сказал он Марии. - Пойди налей из бурдюка.
Мария взяла миску, подошла с ней к пыльному, сильно растянутому, просмоленному до черноты бурдюку, который висел на стене шеей вниз, и вытащила затычку из передней ноги, но не до конца, а так, чтобы вино лилось в миску тонкой струйкой. Пабло смотрел, как она стала на колени, смотрел, как прозрачная красная струя быстро льется в миску, закручиваясь в ней воронкой.
- Ты потише, - сказал он ей. - Там теперь ниже лопаток.
Все молчали.
- Я сегодня выпил от пупка до лопаток, - сказал Пабло. - На целый день хватило работы. Что это с вами? Язык проглотили?
Все по-прежнему молчали.
- Заткни покрепче, Мария, - сказал Пабло. - Как бы не пролилось.
- Теперь вина у тебя будет много, - сказал Агустин. - Хватит напиться.
- У одного язык нашелся, - сказал Пабло и кивнул Агустину. - Поздравляю. Я думал, вы все онемели от этого.
- От чего от этого? - спросил Агустин.
- От того, что я пришел.
- Думаешь, нам так уж важно, что ты пришел?
Может быть, Агустин подхлестывает себя, думал Роберт Джордан. Может быть, он хочет сделать это сам. Ненависти у него достаточно. Я ничего такого к Пабло не чувствую, думал он. Да, ненависти у меня нет. Он омерзителен, но ненависти к нему у меня нет. Хотя эта история с выкалыванием глаз говорит о многом. Впрочем, это их дело - их война. Но в ближайшие два дня ему здесь не место. Пока что я буду держаться в стороне, думал он. Я уже свалял сегодня дурака из-за него и готов разделаться с ним. Но заводить эту предварительную дурацкую игру я не стану. И никаких состязаний в стрельбе, и никаких других глупостей здесь, около динамита, тоже не будет, Пабло, конечно, подумал об этом. А ты подумал? - спросил он самого себя. Нет, ни ты не подумал, ни Агустин. Значит, так вам и надо.
- Агустин, - сказал он.
- Что? - Агустин отвернулся от Пабло и хмуро взглянул на Роберта Джордана.
- Мне надо поговорить с тобой, - сказал Роберт Джордан.
- Потом.
- Нет, сейчас, - сказал Роберт Джордан. - Por favor.
Роберт Джордан отошел к выходу, и Пабло проводил его взглядом. Агустин, высокий, с ввалившимися щеками, встал и тоже пошел к выходу. Он шел неохотно, и вид у него был презрительный.
- Ты забыл, что в мешках? - тихо, так, чтобы другие не расслышали, сказал ему Роберт Джордан.
- А, туда твою! - сказал Агустин. - Привыкнешь и не вспоминаешь.
- Я сам забыл.
- Туда твою! - сказал Агустин. - Ну и дураки мы! - Он размашистой походкой вернулся назад и сел за стол. - Выпей вина, Пабло, друг, - сказал он. - Ну, как лошади?
- Очень хорошо, - сказал Пабло. - И метель начала затихать.
- Думаешь, совсем затихнет?
- Да, - сказал Пабло. - Сейчас уже не так метет и пошла крупа. Ветер не уляжется, но снег перестанет. Ветер переменился.
- Думаешь, прояснится к утру? - спросил его Роберт Джордан.
- Да, - сказал Пабло. - Погода будет холодная и ясная. Ветер еще не раз переменится.
Полюбуйтесь на него, думал Роберт Джордан. Теперь он само дружелюбие. Тоже переменился вместе с ветром. Он закоренелый убийца и с виду свинья свиньей, но чувствителен, как хороший барометр. Да, думал он, свинья тоже умное животное. Пабло ненавидит нас, а может быть, только наши планы, и оскорблениями доводит дело до того, что мы готовы его убить. Но тут он останавливается, и все начинается сначала.
- Нам повезет с погодой, Inglés, - сказал Пабло Роберту Джордану.
- Нам? - сказала Пилар. - Нам?
- Да, нам. - Пабло ухмыльнулся, взглянув на нее, и отпил вина из кружки. - А почему нет? Я все обдумал, пока ходил к лошадям. Почему бы нам не столковаться?
- В чем? - спросила женщина. - В чем?
- Во всем, - сказал ей Пабло. - Вот, например, насчет моста. Я теперь с тобой заодно.
- Теперь ты с нами заодно? - сказал Агустин. - После всего, что наговорил?
- Да, - ответил ему Пабло. - После того, как погода переменилась, я с вами заодно.
Агустин покачал головой.
- Погода, - сказал он и опять покачал головой. - И после того, как я бил тебя по зубам?
- Да. - Пабло ухмыльнулся, глядя на него, и потрогал пальцами губы. - И после этого.
Роберт Джордан наблюдал за Пилар. Она смотрела на Пабло, точно это был какой-то диковинный зверь. С ее лица все еще не сошло то выражение, которое появилось на нем, когда заговорили о выколотых глазах. Она покачала головой, словно стараясь отделаться от этого, потом откинула голову назад.
- Слушай, ты, - сказала она Пабло.
- Да, женщина?
- Что с тобой творится?
- Ничего, - сказал Пабло. - Я передумал. Вот и все.
- Ты подслушивал, - сказала она.
- Да, - ответил он. - Только ничего не расслышал.
- Ты боишься, что мы убьем тебя.
- Нет, - ответил он и посмотрел на нее поверх кружки с вином. - Этого я не боюсь. Ты сама знаешь.
- Тогда что же с тобой делается? - сказал Агустин. - То ты, пьяный, накидываешься на нас всех, отступаешься от дела, недостойно говоришь о нашей смерти, оскорбляешь женщин, мешаешь нам сделать то, что нужно сделать…
- Я был пьян, - сказал Пабло.
- А теперь…
- Теперь я не пьян, - сказал Пабло. - И я передумал.
- Пусть тебе другие верят. Я не поверю, - сказал Агустин.
- Верь не верь - твое дело, - сказал Пабло. - Но, кроме меня, до Гредоса тебя никто не проведет.
- До Гредоса?
- После моста только туда и можно будет податься.
Вопросительно глядя на Пилар, Роберт Джордан поднял руку, но так, что Пабло этого не видел, и постучал пальцем по своему правому уху.
Женщина кивнула. Потом кивнула еще раз. Она сказала что-то Марии, и девушка подошла к Роберту Джордану.
- Она говорит: конечно, слышал, - сказала Мария на ухо Роберту Джордану.
- Значит, Пабло, - степенно заговорил Фернандо, - ты теперь с нами заодно и согласен принять участие во взрыве моста?
- Да, друг, - сказал Пабло. Он посмотрел на Фернандо в упор и кивнул головой.
- Честное слово? - спросил Примитиво.
- Честное слово, - ответил ему Пабло.
- И ты думаешь, что все сойдет хорошо? - спросил Фернандо. - Ты теперь веришь в это?
- Конечно, - сказал Пабло. - А ты разве не веришь?
- Верю, - сказал Фернандо. - Но я никогда не теряю веры.
- Уйду я отсюда, - сказал Агустин.
- Не ходи, холодно, - дружелюбно сказал ему Пабло.
- Пусть холодно, - сказал Агустин. - Не могу я больше оставаться в этом manicomio.
- Напрасно ты называешь нашу пещеру сумасшедшим домом, - сказал Фернандо.
- Manicomio для буйных, - сказал Агустин. - И я уйду отсюда, пока не спятил вместе с вами.
Глава восемнадцатая
Это словно карусель, думал Роберт Джордан. Но не такая карусель, которая кружится быстро под звуки шарманки и детишки сидят верхом на бычках с вызолоченными рогами, а рядом кольца, которые нужно ловить на палку, и синие, подсвеченные газовыми фонарями сумерки на Авеню-дю-Мэн, и лотки с жареной рыбой, и вертящееся колесо счастья, где кожаные язычки хлопают по столбикам с номерами, и тут же сложены пирамидой пакетики пиленого сахару для призов. Нет, это вовсе не такая карусель, хотя эти люди в своем ожидании очень похожи на тех мужчин в кепках и женщин в вязаных свитерах, с блестящими в свете фонарей волосами, что стоят у колеса счастья и ждут, когда оно остановится. Да, люди такие же. Но колесо другое. Это вертикальное колесо, и на нем движешься вверх и вниз.
Два оборота оно уже сделало. Это большое колесо, установленное под прямым углом к земле, и когда его пускают, оно делает один оборот и, вернувшись в исходное положение, останавливается. Вместе с ним описываешь круг и ты и тоже останавливаешься, вернувшись к исходной точке. Даже призов нет, подумал он, и кому охота кататься на таком колесе! А всякий раз садишься и делаешь круг, хоть и не собирался. Оборот только один; один большой, долгий круг - сначала вверх, потом вниз, и опять возвращаешься к исходной точке. Вот и сейчас мы вернулись к исходной точке, подумал он. Вернулись, ничего не разрешив.
В пещере было тепло, ветер снаружи улегся. Роберт Джордан сидел за столом, раскрыв перед собой записную книжку, и набрасывал план минирования моста. Он начертил три схемы, выписал формулы, изобразил при помощи двух рисунков всю технику взрыва предельно просто и наглядно, так, чтобы Ансельмо мог один довершить дело, если бы во время операции что-нибудь случилось с ним самим. Закончив все чертежи, он стал проверять их еще раз.
Мария сидела рядом и через плечо смотрела на его работу. Он знал, что Пабло сидит напротив и остальные тоже здесь, разговаривают и играют в карты; он вдыхал воздух пещеры, в котором запах кухни и пищи сменился дымным чадом и запахом мужчин - табак, винный перегар и кислый дух застарелого пота, - а когда Мария, следя за его карандашом, положила на стол руку, он взял ее, поднес к лицу и вдохнул свежий запах воды и простого мыла, исходивший от нее после мытья посуды. Потом он опустил руку Марии и снова взялся за работу, не глядя на девушку и потому не видя, как она покраснела. Она оставила руку на столе, рядом с его рукой, но он ее больше не трогал.
Когда с техникой взрыва было покончено, он перевернул листок и стал писать боевой приказ. Мысль его работала быстро и четко, и то, что он писал, нравилось ему. Он исписал две странички, потом внимательно перечитал их.
Как будто все, сказал он себе. Все совершенно ясно, и, кажется, я ничего не упустил. Оба поста будут уничтожены, а мост взорван согласно приказу Гольца, и это все, за что я отвечаю. А в эту историю с Пабло мне вовсе не следовало ввязываться, но какой-нибудь выход и тут найдется. Будет Пабло или не будет Пабло, мне, в конце концов, все равно. Но я не намерен лезть на это колесо в третий раз. Два раза я на него садился, и два раза оно делало полный оборот и возвращалось к исходной точке, и больше я на него не сяду.
Он закрыл записную книжку и оглянулся на Марию.
- Мария, - сказал он ей. - Поняла ты тут что-нибудь?
- Нет, Роберто, - сказала девушка и накрыла своей рукой его руку, все еще державшую карандаш. - А ты уже кончил?
- Да. Теперь уже все решено и подписано.
- Что ты там делаешь, Inglés? - спросил через стол Пабло. Глаза у него опять стали мутные.
Роберт Джордан пристально посмотрел на него. Подальше от колеса, сказал он себе. Не лезь на это колесо. Оно, кажется, опять начинает вертеться.
- Разрабатываю план взрыва, - вежливо сказал он.
- Ну и как, выходит? - спросил Пабло.
- Очень хорошо, - сказал Роберт Джордан. - Выходит очень хорошо.
- А я разрабатываю план отступления, - сказал Пабло, и Роберт Джордан посмотрел в его пьяные свиные глазки, а потом на миску с вином. Миска была почти пуста.
Прочь от колеса, сказал он себе. Опять он пьет. Верно. Но на колесо ты все-таки не лезь. Говорят, Грант во время Гражданской войны почти никогда не бывал трезвым. Это факт. Наверно, Грант взбесился бы от такого сравнения, если бы увидел Пабло. Грант еще и сигары курил к тому же. Что ж, надо будет раздобыть где-нибудь сигару для Пабло. К такому лицу это так и просится: наполовину изжеванная сигара. Где только ее достать?
- Ну и как идет дело? - учтиво спросил Роберт Джордан.
- Очень хорошо, - сказал Пабло и покивал головой важно и наставительно. - Muy bien.
- Что-нибудь надумал? - спросил Агустин, поднимая голову от карт.
- Да, - сказал Пабло. - У меня мыслей много.
- Где ты их выловил? В этой миске? - спросил Агустин.
- Может быть, и там, - сказал Пабло. - Кто знает. Мария, подлей в миску вина, сделай милость.
- Вот уж в бурдюке, наверно, полным-полно замечательных мыслей. - Агустин вернулся к картам. - Ты бы влез туда, поискал их.
- Зачем, - невозмутимо ответил Пабло, - я их нахожу и в миске.
Нет, он тоже не лезет на колесо, подумал Роберт Джордан. Так оно и вертится вхолостую. Наверно, на нем нельзя долго кататься, на этом колесе. Это опасная забава. Я рад, что мы с него слезли. У меня и то раза два от него голова кружилась. Но пьяницы и по-настоящему жестокие или подлые люди катаются на таком колесе до самой смерти. Сперва оно несет тебя вверх, и размах у него каждый раз другой, но потом все равно приводит вниз. Ну и пусть вертится, подумал он. Меня на него не заманишь больше. Нет, сэр, генерал Грант, хватит, повертелся.
Пилар сидела у огня, повернув свой стул так, чтобы ей можно было заглядывать в карты двух игроков, сидевших спиной к ней. Она следила за игрой.
Переход от смертельного напряжения к мирной домашней жизни - вот что самое удивительное, думал Роберт Джордан. Когда треклятое колесо идет вниз, вот тут-то и попадешься. Но я с этого колеса слез, подумал он. И больше меня на него не затащишь.
Два дня тому назад я не подозревал о существовании Пилар, Пабло и всех остальных, думал он. Никакой Марии для меня и на свете не было. И, надо сказать, мир тогда был гораздо проще. Я получил от Гольца приказ, который был вполне ясен и казался вполне выполнимым, хотя выполнение представляло некоторые трудности и могло повлечь некоторые последствия. Я думал, что после взрыва моста я либо вернусь на фронт, либо не вернусь, а если вернусь, то попрошусь ненадолго в Мадрид. В эту войну отпусков не дают никому, но я уверен, что два или три дня мне удалось бы получить.
В Мадриде я собирался купить кое-какие книги, взять номер в отеле "Флорида" и принять горячую ванну, представлял себе, что пошлю Луиса, швейцара, за бутылкой абсента, - может быть, ему удалось бы достать в Мантекериас Леонесас или в другом месте, - и после ванны полежу на кровати с книгой, попивая абсент, а потом позвоню к Гэйлорду и узнаю, можно ли зайти туда пообедать.
Обедать в "Гран-Виа" ему не хотелось, потому что кормят там, правду сказать, неважно и нужно приходить очень рано, а то и вовсе ничего не получишь. И потом, там всегда болтается много знакомых журналистов, а думать все время о том, как бы не сказать лишнего, было очень скучно. Ему хотелось выпить абсента, и чтобы потянуло на разговор, и тогда отправиться к Гэйлорду, где отлично кормят и подают настоящее пиво, и пообедать с Карковым и узнать, какие новости на фронтах.