Эти слова произнес Поль, обращаясь к Израилю. Израиль поспешил выполнить приказ. Через две-три минуты, держа ведро в перепачканной порохом руке, он уже висел, подобно Аполлиону, на самом конце рея на высоте шестидесяти футов над провалом обреченного люка. Он вглядывался сквозь колышущийся дым в гибельную шахту, и казалось, будто с вершины бешеного водопада он вглядывается в пену, бурлящую у его подножья. Выждав момент, Израиль с такой безупречной точностью швырнул свою гранату, что "Серапис" через мгновенье содрогнулся, словно вулкан перед началом извержения. Воспламенился весь ряд приготовленных зарядов. Огонь пронесся по нему горизонтально, будто курьерский поезд по рельсам. Более двадцати человек было убито взрывом и почти сорок ранено. Эта граната вновь сравняла шансы, когда победа уже начинала клониться на сторону "Сераписа".
Но тут павшие духом англичане опять ободрились, и причиной тому был неожиданный оборот, который приняли события из-за действий одного из спутников "Ричарда" - действий настолько неслыханно гнусных, что все великодушные умы предпочитают объяснять их какой-нибудь непонятной ошибкой, а не злобным безумием того, кто их совершил.
Мы упоминали о том, как перед восходом луны спутник "Сераписа" "Скарборо" появился было на сцене и тут же, побуждаемый благоразумной осторожностью, удалился. Теперь нам предстоит рассказать, как в час, когда луна уже высоко поднялась на небе, к сражающимся приблизился корабль эскадры Поля "Альянс" и как удалился он. "Альянс", которым командовал француз, заслуживший глубокое презрение в собственном флоте и неприязнь тех, с кем он плавал на этот раз, "Альянс", который отказывал Полю в повиновении и до сих пор трусливо уклонялся от любого боя, этот "Альянс" оказался теперь совсем рядом. При виде него Поль решил, что битва выиграна. Но, к его ужасу, "Альянс" дал залп прямо по корме "Ричарда", даже не задев "Сераписа". Поль окликнул своего подчиненного, умоляя его во имя всего святого не стрелять по "Ричарду". В ответ раздались второй, третий и четвертый залпы, поразившие корму, нос и шкафут "Ричарда". Один из этих залпов убил нескольких матросов и офицера. И все это время пушки "Сераписа", как плотничьи буравы, как морской червь, называемый "прилипалой", беспощадно сверлили тот же обреченный корабль. Завершив свой маневр, для которого нет названия, "Альянс" удалился и больше никакого участия в битве не принимал. Этот маневр можно уподобить великому лондонскому пожару, вспыхнувшему вслед за опустошительной эпидемией чумы. Теперь "Ричард" получил столько пробоин ниже ватерлинии, что начал погружаться в воду, как решето.
- Сдаетесь? - крикнул английский капитан.
- Я еще и не начал драться! - заревел Поль с тонущего корабля.
Этот вопрос и ответ пронеслись на крыльях огня и дыма. Горели уже оба корабля. Команды и на том и на другом не знали, что делать: то ли поражать врага, то ли спасаться. И в эту минуту к ним прибавилось еще сто человек, до сих пор остававшихся невидимыми и неслышимыми. Сто пленных англичан, запертых в трюме "Ричарда", были освобождены растерявшимся боцманом и ринулись по трапам на палубу. Один из них, капитан капера, захваченного Полем у шотландских берегов, пролез, словно грабитель в окно, из порта в порт и сообщил английскому капитану о положении дел на "Ричарде".
Пока Поль и его помощники разбирались с этими пленными, на палубу выбежал старший артиллерист и, нигде не увидев старших чином, решил, что они убиты и что на корабле, кроме него, офицеров не осталось. Тогда он бросился на Пизанскую башню, намереваясь спустить флаг, но оказалось, что фал давно перебит и флаг полощется в воде за кормой, словно рубаха, которую вздумал постирать матрос. Различив в дыму старшего артиллериста, Израиль спросил, что ему здесь нужно.
Но тот, бросившись к борту, принялся вопить:
- Пощады! Пощады!
- Вот я тебя сейчас пощажу! - рявкнул Израиль и ударил его плашмя абордажной саблей.
- Вы сдаетесь? - донеслось с "Сераписа".
- А как же, а как же! - не помня себя, кричал Израиль, осыпая старшего артиллериста градом ударов.
- Вы сдаетесь? - вновь послышалось с "Сераписа", капитан которого, наблюдая бестолковую суматоху на борту "Ричарда", вызванную появлением пленных, и полагаясь на сведения, полученные от любителя лазать через порты, нимало не сомневался, что враг помышляет только о сдаче. - Вы сдаетесь?
- Не сдаюсь, а даю сдачи! - заревел Поль, только теперь расслышавший этот оклик.
Однако английский капитан решил, что ему вновь отвечает какой-нибудь нижний чин, вызвал на палубу абордажную партию, и вскоре солдаты уже начали прыгать на "Ричарда"; но тут Поль поднял против них свою татуированную руку, еще удлиненную саблей, и показал им, что умеет не только захватывать корабли, но и оборонять их. Англичане отступили, но не прежде чем их ряды были прорежены, как редиска весной, - стрелкам на салингах "Ричарда" не изменила их меткость.
Один из офицеров "Ричарда", воспользовавшись тем, что пленные совсем ошалели от неожиданной свободы и страха, ударами шпаги погнал их к помпам, и, таким образом, корабль продолжал теперь держаться на воде только благодаря ошибке, которая грозила стать роковой. Пожар на обоих кораблях разгорался все сильнее, и на время противники оставили друг друга в покое, устремившись на борьбу с общим врагом.
На "Ричарде" восстановилось какое-то подобие порядка, и его шансы на победу сразу возросли, в то время как англичане, вынужденные искать укрытия, в той же пропорции их утратили. В начале боя Поль собственноручно навел одну из самых больших своих пушек на вражескую грот-мачту. Выстрел попал в цель, и мачта теперь еле держалась. Тем не менее начинало казаться, что в этом бою победителей не будет. Подобная схватка могла иметь только один естественный исход: противники взаимно сотрут друг друга с лица морей. И поэтому, когда капитан Пирсон, командир "Сераписа", собственными руками спустил флаг, чтобы избежать подобной гекатомбы, он ничем не опорочил своего офицерского звания, а лишь заслужил похвалу как человек. Однако в ту самую минуту, когда офицер с "Ричарда" перепрыгнул на "Сераписа" и подошел к капитану Пирсону, старший помощник этого последнего поднялся на палубу, уверенный, будто пушки "Ричарда" смолкли потому, что он сдался.
Положение обоих кораблей было настолько сходным, что даже и после прекращения боя офицер, не видевший, как был спущен английский флаг, мог недоумевать (и недоумевал), "Серапис" ли сдался "Ричарду" или "Ричард" "Серапису". Более того: когда офицер "Ричарда" уже вел дружескую беседу с английским капитаном, мичман с "Ричарда", который последовал за своим начальником на палубу сдавшегося корабля, был ранен в бедро пикой - матрос из абордажной партии "Сераписа" даже не подозревал, что они сдались. А тем временем канониры на батарейной палубе, также ничего не знавшие, продолжали бить по номинальному победителю из пушек номинально побежденного.
Однако, хотя "Серапис" и сдался, на борту "Ричарда" по-прежнему находились два беспощадных врага, которые и не думали уступать, - огонь и вода. Всю ночь победители пытались погасить пожар, и только на рассвете это им наконец удалось, но, хотя все помпы работали непрерывно, вода в трюме продолжала прибывать. Вскоре после восхода солнца команда "Ричарда" перебралась на "Серапис" и приблизившиеся корабли эскадры Поля. Часов в десять утра пресыщенный бойней "Ричард" несколько раз качнулся, тяжело накренился и, окутанный облаками серного дыма, подобно Гоморре, навеки исчез с глаз людских.
Потери на обоих кораблях оказались примерно равными - убито и ранено было около половины всех участников боя.
Размышляя об этой битве, невольно спрашиваешь себя: что отличает просвещенного человека от дикаря? Существует ли цивилизация сама по себе или это лишь более высокая ступень варварства?
Глава XX
СНУЮЩИЙ ЧЕЛНОК
Вот так в синей холстине жизни Израиля Поттера вновь и вновь, как алая нить, мелькал Поль Джонс. Еще один такой алый стежок - и мы вновь возвращаемся к прежней грубой и простой домотканой материи.
После победы эскадра отправилась к острову Тессел, куда и прибыла вполне благополучно. Не перечисляя последующих досадных затруднений, достаточно будет сказать, что спустя несколько месяцев бездействия (в смысле каких-либо военных предприятий) Поль и Израиль, которые оба, хотя и по разным причинам, горячо желали вернуться в Америку, отплыли туда на корабле "Ариэль" - Поль в качестве капитана, а Израиль в качестве квартирмейстера.
Через две недели они повстречали ночью похожее на фрегат судно и сочли его вражеским. Суда сблизились: оба несли английский флаг, так как каждый стремился обмануть другого, внушив ему, будто он встретился с кораблем английского военного флота. В течение часа капитаны обменивались через рупор уклончивыми фразами. Это был весьма сдержанный, расчетливый, полный ловушек разговор, не посрамивший бы и двух государственных мужей. В конце концов, позволив себе выразить некоторое сомнение в правдивости незнакомца, Поль вежливо пригласил его спустить шлюпку и явиться на "Ариэль", чтобы показать свой патент, но тот с величайшей учтивостью ответил, что, к несчастью, его шлюпка течет, как решето. Не менее учтивый Поль почтительно попросил его вспомнить об опасности, которой чреват подобный отказ, на что незнакомец, вдруг вспылив, обещал ответить устами двадцати пушек: недаром и он, и его команда - настоящие англичане. После чего Поль сказал, что дает ему ровно пять минут на трезвое размышление. Едва этот краткий срок миновал, как Поль поднял американский флаг, подошел к неизвестному кораблю с кормы и открыл огонь. Эта нелепая ссора посреди океана завязалась в восемь часов вечера. Почему люди утрачивают миролюбие на этой великой всеобщей равнине? Или природа, матерь волн, этих свирепых ночных буянов, подает человечеству дурной пример?
Канонада продолжалась десять минут, а затем незнакомец сдался, крикнув, что половина его команды убита. На палубе "Ариэля" раздалось громовое "ура!". Призовой партии было приказано приготовиться. В эту минуту сдавшийся корабль переменил позицию, начал отходить от "Ариэля" на ветер, и на мгновение его длинный бизань-гик навис по диагонали над полуютом "Ариэля". Стоявший поблизости Израиль инстинктивно ухватился за него - так же, как прежде за утлегарь "Сераписа", - и когда почти в тот же момент раздалась команда перейти на сдавшееся судно, он вспрыгнул на гик и побежал по нему к палубе приза, полагая, разумеется, что за ним тут же последует вся призовая команда. Однако паруса неизвестного корабля вдруг надулись, и он стал удаляться от "Ариэля", чему немало способствовало то обстоятельство, что его бизань-гик не был ни к чему привязан. Израиль, остановившийся на середине гика, увидел, что до "Ариэля" ему уже не допрыгнуть. Тем временем Поль, заподозрив подвох, приказал поставить все паруса, однако незнакомец, используя полученное преимущество, сумел ускользнуть, несмотря на то что обманутый победитель гнался за ним долго и упорно.
В суматохе никто не заметил отчаянного прыжка нашего героя. Однако, когда корабли разошлись, кто-то из офицеров неизвестного судна заметил на гике человека и, приняв его за своего матроса, сурово спросил, что он там делает.
- Распутываю сигнальные фалы, сэр, - ответил Израиль, дергая какую-то болтавшуюся рядом снасть.
- Ну, кончай и слезай оттуда, а не то послужишь мишенью для погонного орудия, - сказал офицер, подразумевая носовую пушку "Ариэля".
- Есть, сэр! - отчеканил Израиль, спрыгнул на палубу и очутился среди двухсот матросов большого английского капера. Он тут же сообразил, что ссылка на гибель половины экипажа была чистейшим обманом, пущенным в ход, чтобы облегчить бегство. Одна за другой раздавались команды выбрать ту или иную снасть - корабль торопливо поднимал все свои паруса. Израиль, как и остальные матросы, мгновенно кидался выполнять эти приказы и тянул канат со всем усердием, но только богу известно, какая тяжесть ложилась на его сердце с каждым рывком, который помогал вновь расширить пропасть, отделявшую его от родины.
Во время передышек он размышлял, что ему делать дальше. Под покровом ночной темноты среди множества матросов, одетых так же, как и он, ему нетрудно было выдавать себя за их товарища. Но утренняя заря, несомненно, изобличит его, если он не успеет придумать какой-нибудь хитроумный план. Если обнаружится, кто он такой, то по прибытии в первый же английский порт его, несомненно, ждет тюрьма.
Положение было отчаянным, и спасения приходилось искать в столь же отчаянном средстве. Одно представлялось ему несомненным: укрыться тут он не сумеет. Нет, только смело оставаясь на виду, можно было еще на что-то надеяться. Заметив, что матросы капера, в отличие от настоящих военных моряков, не носят формы, наш искатель приключений снял и незаметно выбросил за борт свою куртку, по которой только его и можно было опознать, и остался в синей шерстяной рубахе и синем полотняном жилете.
Надежду на успех его замысла внушало Израилю то обстоятельство, что он попал не на французский или иной иностранный корабль, а на английский, где враги говорили на одном с ним языке.
И вот, собравшись наконец с духом, он тихонько взбирается на грот-марс, усаживается там на старый парус рядом с десятком гротмарсовых и спокойно просит у одного из них табачку.
- Дай-ка пожевать, приятель, - сказал он, устраиваясь поудобнее.
- Эгей! - ответил матрос. - А ты кто такой? Пошел отсюда! Формарсовые и крюйсмарсовые не пускают нас на свои мачты, так разрази меня на этом месте, если мы пустим к себе кого ни есть из их шайки. Ну-ка, проваливай!
- Ты что, ослеп или белены объелся, парень? - возмутился Израиль. - Я же гротмарсовый, как и ты. Правильно, ребята? - воззвал он к остальной компании.
- В нашей вахте числится десять гротмарсовых, - ответил другой матрос. - А с тобой это выходит одиннадцать, так что слазь!
- Хватит, ребята, измываться над старым товарищем! - уговаривал Израиль. - Будет вам валять дурака. Дай-ка табачку-то, - снова обратился он к соседу самым дружеским тоном.
- Вот что, - заявил тот. - Если ты сам не уберешься подобру-поздорову, подлая крюйсовая крыса, мы тебя сбросим на палубу, как топенант-блок.
Убедившись, что они, того гляди, приведут свою угрозу в исполнение, Израиль отпустил несколько притворно веселых шуточек и поспешил вниз.
Причина, почему он решил прибегнуть к этой уловке - и собирался повторить ее, несмотря на вышеописанную неудачу, - заключалась в следующем: как принято на военных кораблях, матросы здесь тоже были разбиты по командам, которые несли определенные обязанности в раз навсегда определенных местах. Поэтому Израиль мог избежать разоблачения, только если бы ему удалось каким-то образом пристроиться к такой команде, в противном случае одинокий неприкаянный незнакомец был бы слишком заметен, и первая же общая поверка оказалась бы для него роковой, даже если бы он не был схвачен еще раньше. Разумеется, надежда на успех в любом случае была весьма слабой, но ничего другого Израиль придумать не мог, и ему оставалось только испробовать этот способ.
Опять, некоторое время потолкавшись среди дежурной вахты, он отправился на бак, где якорная команда как раз критически обсуждала подробности недавнего славного боя и высказывала мнение, что к рассвету даже парусов преследователя уже не будет видно.
- Ну, еще бы! - воскликнул Израиль, подходя к ним. - Где уж этой старой лохани угнаться за нами. Ну и задали же мы ей перцу, ребята! Дайте-ка кто-нибудь табачку пожевать. Сколько у нас раненых, не слыхали? Убитых вроде бы нету. Ловко мы их провели, а? Ха-ха! Ну, дайте табачку-то!
Под влиянием умягчающего жара патриотизма кто-то из старых матросов по-братски протянул пачку табака нашему скитальцу, а тот, отрезав себе кусок, вернул ее и повторил свой вопрос об убитых и раненых.
- Да вот, - ответил матрос, угостивший его табаком, - Джек Джубой говорил мне, что к врачу отнесли всего семерых, а убитых нет ни одного.
- Дело, братцы, дело, - отозвался Израиль, подходя к лафету, на котором расположились человека три. - Ну-ка, подвиньтесь, ребята, неужто у вас не найдется местечка для своего?
- Тут полно, приятель. Попробуй у соседней пушки.
- Эй, ребята, дайте места, - потребовал Израиль у второй пушки, словно обращаясь к старым знакомым.
- А кто ты такой и чего ты тут разорался? - сурово спросил его седой баковый старшина. - Нечего зря шуметь. Ты из баковых?
- Как бушприт, - невозмутимо ответил Израиль.
- Ну-ка, поглядим! - С этими словами ветеран вытащил из-под пушки боевой фонарь и подступил к Израилю прежде, чем тот успел увернуться.
- Получай! - заявил старшина, окончив осмотр, и сокрушительным пинком позорно согнал его с бака, как развязного самозванца из отдаленных частей корабля.
Все с тем же хладнокровным нахальством Израиль повторил свою попытку еще в нескольких местах. И всюду встречал тот же прием. Ревниво оберегая свое кастовое достоинство, ни одно сословие не пожелало его принять. Оставалась последняя надежда, и он спустился к трюмным.
В темных недрах корабля они сидели, сбившись вокруг фонаря, словно угольщики, собравшиеся в полночь у костра в сосновом бору.
- Ну, ребята, что скажете хорошенького? - спросил Израиль самым сердечным тоном, но старательно оставаясь в тени.
- А вот что, - ответил какой-то старый ворчун. - Убирайся туда, где твое место, - на палубу. Внизу тебе делать нечего. Отсиживался, значит, тут во время боя!
- Что-то ты сегодня не в духе, приятель! - весело отозвался Израиль. - Небось переел за ужином.
- Убирайся из трюма! - взревел его собеседник. - Лезь на палубу, а не то я боцмана кликну!
И вновь Израилю пришлось уйти.
Скрепя сердце он предпринял еще одну попытку узаконить себя как члена команды и отправился к шкафутным: к самой низшей касте военного корабля, к жалким подонкам и осадкам человечества - к морским париям, которыми становятся все лентяи, все растяпы, все несчастные и обреченные, все меланхолики, все калеки, все скрюченные ревматизмом бедняки, отпетые буяны, нераскаянные блудные сыновья и свинопасы, какие только есть в команде корабля, а также обладатели наиболее жалкого гардероба.