Почтальон питал нежные чувства к Мэгги, кухарке Стюартов. Судорожно крутя педали велосипеда под встречными ударами одного из тех свирепых ветров, которые словно тщатся сдуть Британские острова в Северное море, он предавался размышлениям на две разные темы одновременно. Во-первых, досадливо гадал, почему чертово правительство скупится на мотоцикл для демобилизованного бедняги, который должен во всякую погоду мотаться по всяким дорогам. Но, главное, он прикидывал, рассказать Мэгги про Лиззи или воздержаться. Конечно, выслушает ока такую новость с восторгом и будет благодарна ему, если услышит ее от него первого. С другой стороны, приключившаяся с Лиззи беда явно могла стать лишней помехой собственным его грешным поползновениям. До сих пор, как откровенно признавался он себе, ухаживания его особого успеха не имели. Правда, когда он стучал в заднюю дверь, открывала ему обычно Мэгги, опережая обеих горничных. Но, может, она просто торопилась первой получить почту (ей еженедельно приходило письмо вроде бы от молодого человека) или же немного скрасить монотонность своих кухонных обязанностей легкой болтовней с одним из спасших Англию героев. Как бы то ни было, его намеки она пропускала мимо ушей, а прямое приглашение как-нибудь погулять вместе категорически отвергла. Нет, лучше ничего ей не говорить!
Они поздоровались с чопорной церемонностью, предписываемой обычаями их сословия.
– Доброго вам утра, мисс.
– И вам того же, мистер Филпот.
– Ну и ветрюга же нынче!
– Да, наверное, скоро дождь пойдет.
– Вот, пожалуйста: семь писем, две открытки и книжная бандероль. И что мисс Стюарт со всеми этими книжками делает? Откуда ей время взять, чтобы прочитать их все?
– Вот и видно, как много вы знаете про господскую жизнь, мистер Филпот. Они ж голову себе ломают, чем бы время занять. Им ведь работать не надо, не то что нам. И ничегошеньки не умеют. Не представляю даже, как бы они без нас управлялись. Мисс Марджи сама просто младенец беспомощный. За нее все другие делают, даже одевает ее горничная! А уж ведет себя, мистер Филпот! Сидит у молодых людей на коленях, пьет коктейли эти. И ведь такая хорошенькая…
Мистер Филпот с неуклюжей галантностью не упустил удобного случая.
– Я против мисс Стюарт ничего не скажу, но только, если уж про красоту говорить, так от вас, мисс, глаз не оторвешь!
Мэгги польщенно хихикнула.
– Ну, вот опять! Сами же знаете, что говорить так говорите, а думать не думаете.
– Именно, что думаю. Ей-богу. В кино я тут одну дамочку видел. Грета Гарбо – ее так зовут. Ну прямо ваш портрет, только вы покрасивей будете.
Мэгги сделала движение, словно от такого ни с чем не сообразного комплимента собралась захлопнуть дверь у него перед носом, и желание подольше насладиться ее обществом взяло верх над благоразумием.
– Э-эй! Погодите, мисс. У меня для вас новость. Как по-вашему, что мне сказал почтмейстер, когда я выезжал?
– Ну?
Мистер Филпот понизил голос до трагического шепота:
– Слыхали про Лиззи Джадд?
– Нет. А что?
– Вроде бы миссис Джадд сказала миссис Рейпер, а та еще кому-то сказала, а те уже почтмейстеру, что Лиззи ждет ребенка!
– Да что вы такое плетете, мистер Филпот?
– Сущая правда, провалиться мне на этом месте, мисс. И у Джадда и у полковника сейчас такое делается!
– И ей всего семнадцать. Вот дрянь!
Мистер Филпот заметно смутился и пробормотал:
– Так ведь, знаете…
Но Мэгги перебила его, в возбуждении несколько утратив благоприобретенную в услужении правильность речи:
– А ктой-то это? Он чего – жениться не хочет?
– Говорят, полицейский в Данторпе.
– Он?! Так ведь он семейный и с детьми.
– Говорят, что он.
– Ох, подлец! Выгнать его должны со службы. А уж Лиззи-то! Так осрамить старика отца, и мать, и миссис Смизерс – за ее-то доброту! Привязать ее к телеге да высечь. А потом отправить в исправительное заведение. Вот уж дрянь!
И Мэгги с добродетельным негодованием хлопнула кухонной дверью, оставив своего поклонника в горьком одиночестве на воющем ветру.
– Естественно, мы должны немедленно ее рассчитать, – объявила Алвина, выпрямляясь, и презрительно фыркнула, как надменная лошадь.
– Почему? – простодушно осведомился полковник.
Алвина взглянула на него с внезапным и страшным подозрением, для которого не было ни малейших оснований. Это "почему" вовсе не означало, что полковник имеет непосредственное касательство к оплошности мисс Джадд. В его старческом мутнеющем сознании жило твердое убеждение, что нравственность подчиненных офицера не касается, но что он обязан постараться выручить их, если они вляпаются в какую-то историю. Лиззи как бы нарушила субординацию в пьяном виде, и ему надлежало быть заступником обвиняемой перед военным судом Алвины. Однако сама Алвина смотрела на дело иначе.
– Как ты можешь задавать такие глупые вопросы, Фред? Во-первых, это скандал на весь приход, и оставить ее, значит одобрять и прикрывать безнравственность. И подумай о Джорджи. Разумеется, она ничего про это не знает, но если Лиззи останется, скрыть подобного не удастся. И я не потерплю, чтобы моя дочь спала под одной крышей с проституткой!
– Ну, ну, это, пожалуй, уж слишком! – возразил полковник, по-отечески привязавшийся к Лиззи. – Не спорю, вела она себя плохо, скинула узду и все такое прочее, но все-таки опозорить ее перед всем приходом за первый проступок это слишком жестоко. И жестоко по отношению к Джадду и его жене: люди они честные, приличные и знают свое место.
– Меня это не касается. Ей следовало раньше о них подумать. Я рассчитаю ее немедленно!
Не слушая робких возражений полковника, Алвина направилась на кухню. Лиззи чистила картошку к обеду. Лицо у нее было бледным, опухшим, испуганным. Она настолько погрузилась в тягостные размышления, что забыла встать при появлении Алвины. Добродетельный василиск устремил на грешницу леденящий взгляд.
– Ну?
Лиззи растерянно вскочила, расплескав воду из тазика, но этого Алвина словно не заметила.
– Прошу прощения, сударыня. Я не видела, как вы вошли.
– Я пришла сказать, что с этой минуты вы уволены, – сказала Алвина, в каждом дюйме Смизерс. – Вот ваше недельное жалованье. Приготовите и подадите обед, вымоете посуду и немедленно уйдете. Причину мне вам объяснять незачем. Вы опозорили себя и своих родителей, и ни в одном приличном доме вас держать не станут.
Лиззи испустила жалобный вопль, залилась слезами и горестно уронила голову в картофельные очистки на столе. Алвина торопливо ретировалась, но с прощальным залпом:
– Вы поняли? Ни одной ночи здесь вы больше спать не будете!
Еще один жалобный вопль подтвердил, что Лиззи поняла.
– Я очень хотел бы как-то утешить вас в этом незаслуженном горе, мистер Джадд, – сказал священник.
Миссис Джадд всхлипнула в кончик носового платка.
– Вы, сэр, очень добры, – внушительно ответил мистер Джадд, – да только, что уж тут сделаешь-то. Сама себе постель постлала, извиняюсь, конечно, что при вас такое слово сказал, самой на ней и лежать.
В третий раз за десять минут этого тягостного визита милосердия мистер Джадд вытащил из кармана трубку и тоскливо на нее поглядел. Затем, в убеждении, что смолить табаком в присутствии духовных лиц не положено, он неохотно вернул ее в карман. Священник заметил его маневры.
– Пожалуйста, курите, мистер Джадд. Я ничего против не имею.
– Раз так, сэр… Спасибо, сэр… Так я побалуюсь табачком.
И он принялся набивать трубку с почти непристойной торопливостью.
Священник продолжал:
– Я сожалею, что вынужден коснуться случившегося, мистер Джадд. Я понимаю, как вам должно быть тяжело, и искренне вам сочувствую.
Трубка раскурилась, и мистер Джадд удовлетворенно крякнул. Несколько смущенный таким gaffe, он попытался замаскировать его назидательной фразой, смысла которой священник не сумел постичь.
– Одно меня бередит, сэр, что она себя такой дурой показала.
– Я говорил с сэром Хоресом, Джадд, и он охотно… э… окажет воспомоществование и… э… устроит ее в больницу при работном доме, когда подойдет время.
Мистер Джадд внимательно его выслушал, словно взвешивая каждое слово.
– Я весьма обязан сэру Хоресу и вам, сэр, за ваше беспокойство, но девушка – пусть она и дура – имеет право у себя дома опоры искать. Я сам могу о ней позаботиться, и мне ничего не надо ни от сэра Хореса, ни от кого там еще. Конечно, лучше бы по-другому было, но раз моей дочери рожать ребенка, так пусть рожает в моем доме, а не в работном. Я ни в один работный дом не заглядывал, и мои дети обойдутся.
Мистер Джадд говорил с непривычным жаром, и священник видимо смутился. Он начал путаное объяснение с извинениями, но мистер Джадд только пыхнул трубкой.
– Да ничего, сэр. Вы же помочь хотели. Мы, конечно, в господа не лезем, как некоторые, но гордость и у нас имеется.
Мистер Джадд быстро докурился до благодушия – достоинства он ни на йоту не утратил. Священник зашел с другой стороны:
– Я беседовал с… с другой виновной стороной. Он искренне раскаивается и поручил мне сообщить об этом вам и сказать, что он готов на любое возмещение.
– Низкий он человек… – начала было миссис Джадд, но супруг тотчас ее перебил:
– Предоставь уж это мне, мать. Хватит тут баб и без тебя.
Миссис Джадд покорно всхлипнула и с сожалением закупорила фонтан своего красноречия и гнева.
– Опять-таки спасибо вам, сэр, – объявил мистер Джадд, – только я не вижу, какие тут могут быть возмещения. Это же не война и не военные долги.
– Я подразумевал не деньги, – поспешно сказал священник, – но искреннее желание исправить причиненное зло.
– Исправить? – переспросил мистер Джадд, несколько сбитый с толку. – И чего же он думает исправлять?
– Но если вы и она дадите согласие, он на ней женится.
– Женится на ней! – повторил мистер Джадд, окончательно запутавшись. – И как это он думает жениться?
– Да, я знаю, он зарабатывает только тридцать шиллингов в неделю, но он готов немедленно сочетаться с ней браком, подзаработать и зажить своим домом, когда родится ребенок.
– Да как же… – вскричала было миссис Джадд.
– Тише! – судейским тоном произнес мистер Джадд. – И кто же это хочет с ней сочетаться?
– Как кто! – в свою очередь изумился священник. – Да разве вы не знаете? Отец ребенка, Том Стратт.
Мистер Джадд откинулся на спинку кресла и вновь заставил умолкнуть свою не столь осмотрительную супругу.
– Том Стратт, э? Ну, что до меня, пусть женится, а она совсем уж идиотка будет, коли упустит такой случай вернуть себе доброе имя. Скажите ему, чтоб пришел со мной поговорить, а сами так, может, сделаете в церкви объявление, сэр.
– Но прежде надо спросить Лиззи.
– Ну, она против не будет, сэр.
– Но вы ее спросите?
– Лучше скажите Тому Стратту, чтоб он ее спросил. Если она "нет" ответит, значит, я старый дурень.
Когда священник ушел, миссис Джадд наконец смогла разразиться потоком слов, то и дело повторяя "да кто б подумал" и "где ж это слыхано?" и "так, значит, она с двумя гуляла, срамница".
Мистер Джадд докурил трубку в полном безмолвии, не слушая голос, который, как он знал по долгому опыту, редко произносил что-нибудь, стоящее внимания. Наконец выбил пепел о каблук и ткнул мундштуком в сторону супруги, чтобы подчеркнуть весомый итог своих размышлений:
– А она не такая дура, как я было поверил.
Крутя педали на обратном пути из Криктона, Джорджи Смизерс сердито супилась. Ветер переменился: теперь он дул с северо-запада, уже не так сильно, хотя и стал более холодным. Впереди над горизонтом громоздились рваные тучи – великолепное изваянное из водяных паров изображение Трои, гибнущей в огне. В зеленой щетине скошенных лугов жадно шныряли скворцы, и молоденький жеребенок, отпрыск деревенской рабочей лошади, щеголяя нелепо длинной бахромой волос над копытами, тяжеловесно резвился под матерински глупым взглядом разжиревшей кобылы. Ивовые сережки уже растрясли свою яркую пыльцу – золотые крошки-женщины в преддверии пожилого возраста. Но во всех рощах трепетали и плясали юные зеленые листики. Только осмотрительные великаны-дубы да вязы в созвездиях черных почек еще прятали будущую листву от поздних заморозков. И птичьи трели под широким куполом небес! Прелестные звенящие ноты, такие чистые, такие прозрачные. Рябинник тщится перепеть рябинника, черный дрозд – черного дрозда, и забыты голодные поколения птенцов, которых предстоит высидеть и вырастить. Прелестная северная весна, напоенная дождями, такая прохладная, такая девственная, такая непохожая на жаркую чувственность более южного апреля там, где всех певчих птиц поубивали…
Но в Джорджи все это не будило особого отклика. В ее весьма убогом духовном багаже крылья отсутствовали вовсе. Она видела – и не видела, слышала – и не слышала. Великие непостижимые силы бесплатно играли перед ней несравненный спектакль, но, что касалось ее, они с тем же успехом могли бы собрать свой реквизит и отправиться восвояси. Возможно, она заинтересовалась бы закатом, если бы его объявили как военный факельный парад – всего полкроны за вход. Резвящийся жеребенок на свою беду не был гунтером и, следовательно, никакого внимания не заслуживал. Состязание черных дроздов и рябинников в охотничьем календаре не значилось, а потому Джорджи не следила за его ходом. Душа ее от природы принадлежала всему военному и спортивной охоте, а потому почти все к ним не относящееся было ей чуждо. Даже мистер Каррингтон, хотя в ее сердце еще таились смутные сожаления, уже был почти разжалован из временного чина божьего воина в более низкий, зато постоянный чин небесного лоцмана. За последний месяц Джорджи дважды воздерживалась в воскресенье от посещения церкви.
Нет, Джорджи была не Матерь-Земля, предающаяся буйным, веселым и непристойным грезам. В лучшем случае она теперь пребывала в сумерках Венеры. И уже начинался процесс иссыхания – обычный удел лишней буржуазной девушки, расстающейся с молодостью. У нее не было денег, чтобы, злоупотребляя современными транспортными средствами, бесцельно носиться из места в место, что теперь стало обычной подменой жизни у паразитических классов. С другой стороны, нужда не заставляла ее работать, найти же себе полезное занятие у нее не хватало ума. А раз собственной жизни у нее не было, ей весь мир представлялся безжизненным. Бессознательно, но неизбежно, она одевала все вокруг своей хиреющей заурядностью. Простодушие и наивная покорность школьным дисциплинирующим идеалам мешали ей найти тоскливое утешение в тайном пьянстве – во всяком случае, пока. Пока… Да, пока еще под тусклым пеплом пряталась искорка жизни, которая могла бы разгореться веселым, пусть и маленьким огоньком, раздуваемая ласковым мужским дыханием. Какой-то изуродованный, но благой физический инстинкт все еще пытался разворачивать листья под бессолнечной тяжестью благопристойного образа жизни…
Джорджи вошла через черный ход, чтобы сразу сложить покупки на кухне. На вершине высокого вяза распевал черный дрозд – самозабвенно, упоенно, но она его не слышала. В кухне сгустилась мгла, и призрачный свет за бледным прямоугольником окошка не мог ее рассеять. Джорджи продвигалась ощупью, недоумевая и сердясь. Где Лиззи? Почему не зажжена лампа и не готовится обед? Внезапно она замерла: в темноте кто-то жалобно шмыгнул носом. Она вгляделась и различила на столе какую-то бесформенную груду – голову и плечи Лиззи, оплакивающей свои грехи среди картофельных очистков. Джорджи вскрикнула:
– Это вы, Лиззи?
Вместо ответа послышался горький всхлип.
Джорджи подошла к столу.
– Что случилось? Почему вы сидите тут и плачете в темноте?
Лиззи разразилась икотными рыданиями до непотребности прописного раскаяния и горя.
– Прекратите этот вой! Немедленно прекратите! – самым властным своим тоном распорядилась Джорджи, словно наставляя девочек-скаутов в служении Королю и Отечеству. – Так в чем дело? Скажите!
Джорджи потрясла Лиззи за плечо.
– Не могу, мисс, не могу! – И рыдания возобновились с ужасающей силой.
Такая животная неистовость страданий ошеломила и испугала Джорджи. Да и кто из нас не испытал бы того же на ее месте? Раковая скорлупа дочери полковника дала трещину, пробитая совсем человечным сочувствием. Джорджи погладила Лиззи по голове. "Прости, я больше не делаю вида, будто я выше тебя, и от всей души хочу тебе помочь!" – сказало ее прикосновение. Вслух же она произнесла:
– Бедная Лиззи! – И, продолжая поглаживать вздрагивающий от рыданий затылок, добавила: – Ну, скажите же, что случилось? Конечно же, что-нибудь можно сделать? А как я вам помогу, если вы мне не расскажете?
Лиззи подняла голову. Хорошо еще, что темно и мисс Джорджи ее не видит – такую зареванную!
– Хозяйка мне отказала, мисс. И чтоб я сегодня же убиралась. Как посуду перемою. – И голова Лиззи вновь рухнула на руки в холодные картофельные очистки.
– Отказала вам! Но почему? И сегодня же? Не понимаю. Я пойду поговорю с мамой.
– Не надо, мисс! Пожалуйста, мисс!
– Но ведь вы же не хотите мне ничего объяснить.
– Про такое вам и знать-то не положено, мисс. А уж прикасаться ко мне и подавно. Я ведь скверная грешница.
И новые потоки слез.
– Ну, как вы можете быть скверной грешницей? Просто еще одна мамина истерика. Ну, успокойтесь, Лиззи, расскажите мне все по порядку, и я беру маму на себя. Это же буря в стакане воды, я не сомневаюсь.
– И вовсе нет, мисс. Вы бы меня тоже выгнали, если бы знали.
– Ничего подобного! Но если вы не скажете, я сейчас же схожу за мамой.
– Пожалуйста, ну, пожалуйста, мисс, не спрашивайте!
– Я жду.
Лиззи сглотнула.
– С вашего разрешения, мисс, у меня ребенок будет…
– Но вы же не замужем!
– Да, мисс. Я скверная грешница.
И Лиззи вновь неутешно разрыдалась.