"Кабак" помещался в грязном зале с тяжелыми драпировками и был полон табачного дыма. Сперва их даже на порог не пустили, и лишь после того, как Эдди велел позвать какого-то Берта и тот узнал его, им разрешили войти. Эдди что-то сказал Берту на ухо, и Эльси, догадавшись, что он прошептал: "Благородная Констанс Лэчдэйл", возненавидела его за это. Их усадили за столик у самой двери, и все посетители с удивлением уставились на двух дам в вечерних туалетах, - особенно на Констанс^ Шампанского здесь не оказалось, но Берт самолично принес им бутылку "Джонни Уокера", уже наполовину пустую и, наполнив три стакана, оставил бутылку на столе. Эльси сидела спиной к залу и не могла видеть, что там происходит. Вдруг около их столика вспыхнула ссора. Раздалась ругань, крики, женский визг, треск ломаемой мебели, а затем: "трах! трах! трах!" - револьверные выстрелы. Эльси, взглянув на Констанс, увидела, как та трусливо отпрянула назад, и это внезапно разрушило ту силу, которая сковывала Эльси и мучила ее весь вечер. Подавляемая ненависть наконец прорвалась наружу. И как только кто-то погасил свет, она схватила бутылку и дважды ударила Констанс в лицо - сначала целой бутылкой, а потом осколком, оставшимся у нее в руке. Констанс пронзительно закричала.
Когда подоспела полиция и зажгли свет, разгромленный кабак был почти пуст, Констанс сидела, навалившись грудью на стол, и голова ее плавала в луже крови. Она была без сознания. Эдди и Эльси исчезли вместе со всеми, и чудесная сумка уже не висела на безжизненной руке Констанс.
V
Сейчас поздняя ночь, и вот уже немало часов я все думаю о Констанс, описываю то, что видел своими глазами, и путем логических умозаключений стараюсь воссоздать то, о чем можно лишь догадываться. Только что я открыл окно и в комнату ворвался сырой, холодный ветер, разметавший мои листки. Но вот ветер понемногу утих и только слегка шелестел в листве; проливной дождь перешел в холодную изморось, а грозовые тучи, закрывавшие все небо, унеслись на север. Вглядываясь в темноту из освещенной комнаты, я ничего не видел и слышал лишь глухой шелест ветра. Тьма вплотную подступила к дому и, казалось, отрезала его от всего мира; время вдруг непостижимым образом остановилось, и земля вращалась в пустоте, где нет ни солнца, ни звезд, ни разницы между движением и покоем. Я вздрогнул и, закрыв окно, опустил штору.
Потом, сидя у камина, я вспомнил, что скоро "день поминовения усопших", когда люди думают о мертвых и трогательно стараются почтить их память цветами, которые увядают немногим быстрее, чем воспоминания. Несправедливость и утрата рождают жажду идеальной справедливости и воздаяния, а потому люди, которых трудно заподозрить в излишней скромности, вообразили, будто вся вселенная взирает на их поступки. Можно подумать, что Бетельгейзе интересно смотреть на наши жалкие подвиги и убожество! Мы судим друг друга и, взирая на ближних с самоуверенностью богов, приходим к опрометчивому выводу, что знаем их. Но разве знаем мы друг друга? "Тогда познаю, подобно тому, как я познан" - сказано в библии; это вопль человеческого одиночества, возлагающего на несуществующий потусторонний мир надежду, которую мы не смеем питать в этом мире. Но если человеческие трагедии и комедии безразличны стихиям, они чрезвычайно важны для нас; то, что постигает других, постигнет и нас самих. Мы не можем быть безразличны, дабы не перестать быть людьми; а оставаясь людьми, мы судим.
Больше года прошло с тех пор, как Немезида так жестоко покарала Гибриду в лице Констанс в самом разгаре вульгарных увеселений, вульгарность которых Констанс безуспешно пыталась прикрыть своей оригинальностью и покровительством "гениям". Разумеется, имя ее не попало в газеты, но вокруг этой истории разлилось целое море самых нелепых слухов со множеством течений и противотечений. Я прилагал все усилия, чтобы выяснить, где Констанс и что с ней сталось; однако дело было окружено тайной, и мне не удалось узнать ничего определенного. Толки все еще не улеглись, когда я должен был выехать в Нью-Йорк, где газеты уже раструбили о ее несчастье, а слухи были еще нелепее, чем в Англии. Конечно, я им нисколько не верил, а когда знакомые настаивали, чтобы я высказал свое собственное мнение, я говорил только, что Констанс - слишком заметная фигура, чтобы не стать жертвой злословия.
И лишь спустя несколько месяцев, когда я вернулся в Лондон, мне по кусочкам удалось восстановить все происшедшее и узнать судьбу Констанс. Вечером, на другой день после моего возвращения, я решил навестить Мортона. Когда все интересовавшие нас темы личного свойства были исчерпаны, я сказал:
- А теперь не объясните ли вы мне то, что до сих пор остается для меня загадкой. Какая судьба постигла Констанс после этого ужасного нападения на нее в Ист-Энде? Где она сейчас, как себя чувствует, что с ней?
Мортон удивленно уставился на меня.
- Бог мой! Да неужто вы не знаете? Мне кажется, все только об этом и говорили.
- В том-то и дело. Об этом, действительно, все только и говорили, передавали столько нелепых и противоречивых историй, что я представить себе не могу, что же все-таки случилось. Я знаю, вернее догадываюсь о том, что произошло между Констанс, Эдди и Эльси перед тем, как на бедную Констанс обрушился жестокий удар, - но что было потом? Очень ли она пострадала?
- Да, бедняжка очень пострадала. Видимо, первый удар раскроил ей череп, а второй, нанесенный осколком, страшно изуродовал ей лицо. Много дней и даже недель ее считали безнадежной, но необыкновенная живучесть помогла ей выкарабкаться.
Чувствуя, как у меня по спине забегали мурашки, я спросил:
- И она изуродована на всю жизнь?
- Сам я с ней не встречался и знаю лишь то, что рассказала мне миссис Деннингем, которая видела Констанс перед самым ее отъездом из Англии, - отвечал Мортон. - Она говорит, что от большинства ран не осталось следов, - еще бы, хирурги свое дело знают, - но все же одна щека обезображена на всю жизнь и один глаз вытек.
- Боже мой!
- Это очень печальная история, - задумчиво сказал он.
- И очень грязная, - добавил я. - Воображаю, каково иметь дело с такими людьми! Кстати, что сталось с Эльси и Эдди?
- Они пропали бесследно. То ли полиция не смогла найти их, то ли просто сочла за лучшее оставить дело без последствий, - не знаю. Во всяком случае, они исчезли. И, между прочим, сумка Констанс, в которой, безусловно, была порядочная сумма, исчезла вместе с ними.
- Вы думаете, они украли ее? Заманили Констанс в этот кабак, чтобы ограбить?
Мортон пожал плечами.
- Трудно сказать. Я скорее склонен счесть это убийством из ревности, местью со стороны брошенной любовницы. Вы ведь знаете, в ней была сицилианская кровь.
- Знаю. Но не исключена возможность, что скандал был затеян без ее ведома, с целью ограбить Констанс, а Эльси просто воспользовалась случаем.
- Что ж, вполне вероятно. Так или иначе, они исчезли и деньги Констанс - тоже. Вы знаете, что она сейчас чуть ли не бедствует?
- Не может быть!
- И тем не менее это так. Она значительно превысила свой доход и заложила большинство своих ценных бумаг в банке. Бумаги сама по себе были ненадежные и во время биржевой паники сильно упали в цене. Естественно, банк, опасаясь убытков, потребовал их реализации. Боюсь, что бедная Констанс сейчас едва сводит концы с концами, живя на какую-нибудь жалкую тысячу фунтов в год.
- Разве леди Лэчдэйл ей не помогает?
- Что вы, конечно нет! Она испугалась скандала и заявила, что не желает больше иметь с Констанс ничего общего. Но ее нельзя за это винить. Констанс всегда относилась к ней с презрением, - почему же она должна губить остаток своей жизни ради своей блудной падчерицы?
- Ведь это было бы благородно, - заметил я.
- Да, конечно. Но подобное благородство не часто встречается в жизни.
- Где же теперь Констанс? Как она живет?
- Думается мне, она мало изменилась, разве только нрав у нее стал еще более злобным и властным. Она жаждет революции, чтобы отомстить миру. Когда на Пэлл Мэлл будет сооружена гильотина, она поступит в женский революционный отряд.
- Но где же она?
- Этого точно никто не знает, так как те немногие письма, которые от нее приходят, пересылаются через третье лицо. По слухам, она купила домик в одной из французских колоний в Северной Африке. Местные власти знают о ней все и не трогают ее - тысяча в год в тех краях немалая сумма. Говорят, она живет с арабом и носит туземную одежду, пряча свое уродство под вуалью.
- Боже милостивый! - воскликнул я. - Неужели все это правда? Какое ужасное падение! Это самая унизительная судьба, какую только можно было для нее придумать - ведь она вынуждена и в одежде и в образе жизни подделываться под женщин, к которым относятся, как к рабыням! Полнейшая свобода превратилась в свою противоположность. Боги, - возможно, справедливы, но в данном случае они поступили слишком сурово.
- Опять ваши Немезида и Гибрида…
Я молчал, меня переполняли думы о многом - о ее былом блеске и великолепии, о вызывающем высокомерии, которое сейчас стыдливо прячется под безобразной черной вуалью. Я вспомнил, что Констанс часто казалась мне фигурой символической, воплощением послевоенной плутократии и ее джазовой Пляски Смерти. Да, маска упала, обнажив лик Смерти. Однако смерть ее не была полной смертью, так же как пляска не была настоящей пляской. Это была самая ужасная смерть, когда человек все же остается жить, сознавая, что он мертв. Вдруг я понял, что это относится и ко всей эпохе Констанс, и ко всем ей подобным - скучающим бездельникам, пировавшим на могилах. И погубила их не внезапная катастрофа, не могучее столкновение враждующих сил, в котором они могли бы хоть умереть достойно. Нет, просто они слишком часто пьянствовали и растратили свои деньги, обагренные кровью многих тысяч погибших людей. Они не долго были в моде, их пляска кончилась, и они наскучили миру. Он даже не снизошел до того, чтобы стряхнуть их со своего тела, и предоставил им самим постепенно падать на землю, подобно издыхающим паразитам. Я был полон самых светлых надежд, словно болезни приходил конец, а впереди меня ждало выздоровление.
Мортон прервал мое молчание:
- Ну? Что же вы скажете обо всем этом?
- Скажу, - отвечал я, наполнив свой бокал и поднимая его, - что мы должны принести петуха в жертву Эскулапу!
Повержена во прах
Первый встречный, хоть чем-нибудь примечательный, будь то клоун или философ, способен внушить любовь этим созданиям, которые навсегда останутся загадкой для мужчин.
Реми де Гурмон
I
Сегодня ночью, грубо и властно изгнав солнце, разразилось первое зимнее ненастье. Подобно полчищам захватчиков, проносились над Англией юго-западные ветры и, круто повернув где-то в пространстве, устремлялись к северным морям. Подобно захватчикам, несут они с собой смерть и опустошение, особенно во время листопада. Завеса проливного дождя, мятущийся ужас листьев, стоны полуобнаженных деревьев, грозный рев бури, внезапные завывания ветра - все это действует подавляюще. Ночью, лежа без сна, я прислушивался к нескончаемому шуму в дымоходе, к скрипу и треску мертвых ветвей большого каштана за окном. Не знаю почему, но я все время думал о Констанс, о ее красоте, о ее роковой роли в судьбах мужчин, - подобно буре, срывающей листья с деревьев, она кружила их и влекла к гибели лишь для того, чтобы самой себе уготовить гибель еще более жалкую. А теперь серое, печальное утро, быстро бегущие облака, мокрая лужайка, усыпанная палыми листьями, развороченные клумбы вновь напоминают мне о Констанс, о ее загубленной жизни. Невозможно поверить, что цветы и прекрасные женщины гибнут по воле бога. Бог, видимо, полагает, будто он знает, что делает. Но так ли это? Я, во всяком случае, не бог. Я знаю далеко не все, и совесть моя чиста. То немногое, что мне действительно известно, позволяет строить лишь догадки и предположения.
Жаль, конечно, что я так мало знаю о Констанс, но у меня нет сомнений в том, что для самой себя она была такой же таинственной и необъяснимой загадкой, как и для других. Иногда мне, правда, казалось, что никакой загадки и нет, что там, где мы видим вихрь стремлений, желаний, чувств и несбывшихся честолюбивых надежд, нет ровным счетом ничего. Тщетно пытаясь избавиться от безжалостной скуки и пустоты, она искала спасения во всяких фантазиях. Хотелось бы мне до конца поверить в это, тогда все было бы гораздо проще. И все-таки я не верю. Констанс погибла, но и в гибели своей она не утратила благородства. Да, в ней есть нечто роковое, ибо, губя себя, она губила и многих других. Как странно - у женщины были талант, красота, обаяние, свобода, богатство, всяческие привилегии - и все это она превратила в невообразимую мешанину, какая получится в корзине с яйцами, если уронить ее на каменной железнодорожной платформе. Остается только убрать эту мешанину из таких прекрасных яиц. И вновь я спрашиваю себя: может быть, эта благородная неудовлетворенность, стремление к высшему заставили ее презреть все, что в нашем мире считается благом? Ведь она была так прекрасна, что могла бы соблазнить святого. А что, если святой соблазнил ее? Живи она в другую эпоху, святой Антоний превратил бы это роковое отчаяние в фанатизм отшельницы. Но я не представляю себе, как Констанс, тощая, опаленная солнцем, с космами седых волос на голове, одетая в грязное рубище, стала бы бродить по пескам Египта и дребезжащим голосом распевать псалмы во славу господа. Нет уж, пусть она остается такой, какой была, - ведь одна крайность ничем не лучше другой.
Пожалуй, не прошло еще и трех лет с того дня, как она внезапно появилась в моей лондонской квартире и поцеловала меня с обычной бесцеремонностью, какую она всегда проявляла к своим друзьям-мужчинам, независимо от того, спала она с ними или нет. А я-то думал, что она сейчас в Таормине вместе с отставным русским генералом - "небесным созданием", как она его называла, - и даже завидовал ей завистью труженика, который прикован зимой к мрачному Лондону и не может, подобно счастливым богачам, нежиться под лучами солнца. На ней было вечернее платье из какой-то золотистой материи, словно золотые доспехи. Оно ей как нельзя более к лицу, подумал я с неприязнью, ибо что сталось бы с ней без денег этого старика? Не дожидаясь приглашения, она уселась в кресло и закинула ногу на ногу, нимало не заботясь о том, сколь далеко видны мне ее чулки, до того длинные, что я вполне мог бы принять их за шелковые рейтузы.
- Вот уж не ожидал увидеть тебя в Лондоне, да еще в ноябре! - сказал я. - Я думал, ты сейчас в Таормине.
Она пропустила мое замечание мимо ушей. Что за дело мне и другим ничтожествам до ее приезда или отъезда? Отправится ли она в рай или в ад - это никого не касается. Мне это в ней нравилось.
- У тебя найдется что-нибудь выпить? Приготовь мне коктейль, - попросила она.
- У меня нет льда, - отозвался я, доставая бутылку из буфета.
- Ладно. Тогда давай неразбавленный джин.
Таково еще одно достоинство Констанс: она никогда не досадовала по пустякам и не напускала на себя по всякому поводу важность, не в пример многим глупым женщинам. Ее тщеславие было скорее мужским. Возможно, поэтому все и считали ее таким хорошим другом. Ей нужно было только вдохновенно льстить.
Выпрямившись в кресле, она потягивала джин. Лицо ее было бледно, но удивляться этому не приходилось. Попробуйте день-деньской проводить в лихорадочной праздности, много пить, ложиться спать только под утро, да и то неизвестно с кем, и вы наверняка побледнеете.
Вдруг она сказала:
- Боб! Я, кажется, пропадаю!
Я-то понял это уже давно, но всегда считал за лучшее помалкивать.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я теперь.
- Говорю тебе, я пропадаю. Можешь ты понять это?
- Видишь ли, мне это ничего не говорит. В лучшем случае это означает, что какой-нибудь олух тебя бросил, в худшем - что ты потеряла деньги…
Она резко перебила меня:
- Я имею в виду то, что происходит в моей душе. Мне все надоело, надоело, надоело!
- Так бывает со всеми, кому не надо работать. Кстати, ведь всего три месяца назад ты была без ума от Бориса.
Констанс отвернулась и презрительно пожала плечами. Ясно было, что она считает меня глупцом, одним из тех тупиц, которые не в состоянии понять настоящего горя. Она снова отхлебнула джина и еще более помрачнела.
- Ты когда-нибудь пробовал наркотики?
- Нет.
- Ну а я, - произнесла она уже совсем мрачно, - я чувствую, что мне остается или прибегнуть к наркотикам, или покончить с собой.
Это было уже что-то новое. Время от времени некоторые из ее друзей кончали с собой или, гораздо чаще, прибегали к наркотикам, но с Констанс ни то, ни другое как-то не вязалось. Вообразите себе дорогую, бесполезную, безостановочно действующую машину из платины и бриллиантов, которая работает с бешеной скоростью только потому, что какой-то сумасшедший инженер однажды запустил ее, и вы получите представление о Констанс. Но все же мне казалось, что на свете есть две глупости - наркомания и самоубийство, к которым она никогда не пыталась прибегнуть.
- Это примерно одно и то же, - сказал я. - Наркотики убивают чуть помедленнее, только и всего.
- Борис - скотина, - проговорила она. - Он дурак и пропойца.
Я безотчетно чувствовал, что не в Борисе дело. Ей давно уже пора было привыкнуть к тому, что все ее красавцы рано или поздно превращались в скотов, - ее почему-то всегда влекло именно к таким мужчинам.
- До сих пор ты без особого труда преодолевала подобные трудности, Констанс, - сказал я как можно мягче.
Страшно побледнев, она гневно повернулась ко мне.
- Я их ни в грош не ставила! И всех водила за нос - кроме одного.
- Кого же это?
- Ты его не знаешь. Он убит на войне.
Я снова почувствовал, что это ложь. Возможно, я был несправедлив к ней, но я даже представить себе не мог, чтобы Констанс носила по ком-то траур в своем сердце.
- Дорогая моя, всех нас поубивали на войне. А после перемирия мы восстали из мертвых и вознеслись на небеса. Плюнь на все, - произнес я с беззаботным видом.
- Он был вроде тебя, - сказала она вдруг. - И тоже некрасивый.