Боги справедливы. В своем безграничном милосердии они ниспослали на землю "Великую войну", открывшую перед Констанс новые горизонты. Ничтожные слухи о ней затерялись в грохоте разрушаемых городов, в пороховом дыму. У нее было сколько угодно возможностей познать настоящую жизнь, вырваться из своего дурацкого мирка, где царят деньги, вино, свободная любовь, в которой нет ни свободы, ни любви, а есть одни только изысканные глупости. Она могла бы мыть полы или подавать судно раненым. К несчастью, леди Лэчдейл была воинственно настроенной фурией, и Констанс в пику ей примкнула к пацифистам и пораженцам. Единственное, что совесть позволяла ей делать для войны, - это развлекать офицеров, приезжавших в отпуск. Ведь должен же был кто-то их развлекать, и, следует отдать Констанс должное, справлялась она с этим великолепно, особенно до введения комендантского часа и пайков. А когда офицерам нужно было ехать на континент, она в своем патриотизме ночью провожала их до самого порта. Один из офицеров был за рулем, рядом с ним сидел его товарищ. Констанс же на заднем сиденье флиртовала еще с одним или несколькими офицерами.
Леди Лэчдейл опасалась, что Констанс, пылко отдаваясь своему многотрудному делу, подвергает суровому испытанию не только свои силы, но и снисходительность общества. Оставалась единственная надежда, что Констанс излечит замужество и супружеский постельный режим, в результате чего она, демобилизовавшись, перейдет в единобрачие. Пока еще нечего было спрашивать: "Кто же в конце концов женится на Констанс?" Скорее этот вопрос следовало поставить так: "За кого же все-таки Констанс выйдет?" От претендентов не было отбоя, и Констанс развлекалась, устраивая неофициальные помолвки. Вся беда была в том, что ни один из них не был в достаточной степени возвышен - или низок, - чтобы удовлетворить ее требования. Молодой герцог Нетермирский был искренне предан ей, но вынужден был отправиться в армию и принять участие в битве на Сомме, так как Констанс через неделю расторгла их помолвку.
- Но, моя дорогая, - сказала леди Лэчдейл, слегка огорченная. - Неужели это уже непоправимо? В чем он провинился?
- Он глуп, - убежденно ответила Констанс.
- Но почему же? Что он такое сделал?
- Ничего он не сделал! - отрезала Констанс с нескрываемым презрением. - У него мозги, как у нашей собаки Тоби. Я спросила его, когда он в последний раз видел Нижинского, а он захихикал и спросил: "Это что, такой русский коктейль?" Дурак, и больше ничего.
Леди Лэчдейл осторожно намекнула, что Констанс была несколько строга к герцогу, почти потерявшему голову от любви, за эту неудачную шутку, но та только еще пуще ожесточилась. Другая, более серьезная помолвка, которая длилась десять дней - с итальянским принцем Монте-Карино, - была расторгнута им самим, после нелепой вспышки южной ревности. На вечеринке, наполовину раздевшись, Констанс села на колени к одному отвратительному еврейчику и целовала его в полной уверенности, что он - непризнанный гений, так как написанная им книга была столь непристойна, что ее не напечатали бы даже в Дижоне. Принц заявил, что благородные итальянки никогда не позволяют себе подобных вещей на званых вечерах, и удалился. Незнакомый с обычаями английских джентльменов, он, не сказав ни слова никому, даже леди Лэчдейл, тотчас уехал к себе в Италию.
Эти мимолетные помолвки, скорее ускорявшие, нежели оттягивавшие расставание, причиняли леди Лэчдейл немало огорчений. Возможно, они обогащали молодую девушку познанием человеческой натуры и приучали ее к самостоятельности, но не злоупотребляла ли она этим? После истории с герцогом и принцем она уже не решалась печатать объявления о помолвках в газетах, предоставив самой Констанс опровергать слухи, которые были правдой, когда их набирали в типографии, и становились ложью, когда их продавали за пенни на Флит-стрит. Зная характер Констанс, она научилась притворяться сердечной, когда избранник дочери был просто невозможен, и восхитительно равнодушной, когда его можно было как-то терпеть. Гениальный еврей не продержался и трех суток, так как леди Лэчдейл пригласила на сугубо интимный обед всю его родню, и феноменальная плодовитость этого семейства вызвала благородное негодование Констанс. Однако случай с Хорри Таунсендом вывел леди Лэчдейл из равновесия, и это повлекло за собой роковые последствия.
Нельзя сказать, что Хорри принадлежал к числу "невозможных", но он и Констанс явно не подходили друг другу. Его родственники выделялись своей тупостью среди всех прочих тупиц графства, а сам Хорри был этаким слабоумным Адонисом. Поло и яхты - вот все, что интересовало его в жизни, а у Констанс то и другое вызывало непреодолимое отвращение. Он покорил ее своей морской формой - Констанс уже до смерти надоела пехотная форма цвета хаки, даже оживленная красными кантами или забавными цветными нашивками, какие носят во Франции. Во всем остальном Хорри был из тех мужчин, которых Констанс совершенно не переваривала: напыщенный, самовлюбленный болван, который постоянно приговаривал: "Эй, послушайте!" - и по справедливости должен был бы жениться либо на буфетчице, либо на дочери священника. Леди Лэчдейл, воображавшая, что Констанс ее ничем уже не поразит, тем не менее была поражена.
Констанс, необычно эффектная в вечернем платье, вошла в комнату мачехи, застегивая перчатки.
- Едешь обедать?
- Да, с Хорри.
- С Хорри Таунсендом? - удивилась леди Лэчдейл. - Никогда бы не подумала, что ты сможешь пробыть с ним хотя бы пять минут.
Констанс перестала застегивать перчатки и гневно взглянула на свою дерзкую мачеху.
- Это почему же? - вызывающе спросила она.
- Ах, видишь ли… - начала леди Лэчдейл, не замечая боевого сигнала: ей и в голову не пришло, что ее слова могут быть восприняты не как комплимент. - Он самый заурядный молодой человек, какого я когда-либо видела, а тебе ведь нравятся необыкновенные люди, не так ли, дорогая?
- Он божественный! - сердито заявила Констанс. - А вы только и делаете, что критикуете моих женихов да глумитесь над моими друзьями!
Леди Лэчдейл слишком поздно заметила свой промах - самые смиренные похвалы в адрес Хорри уже не могли задобрить падчерицу. Констанс чувствовала, что даже из элементарной справедливости она должна дать отпор этой псевдородительской тирании. До каких это пор с ней, Констанс, самой оригинальной и блестящей женщиной Лондона, будет обращаться, как со школьницей, какая-то старая злобная мачеха? Нет, это просто немыслимо! Она должна отстоять самый важный для нее принцип - всегда, любой ценой поставить на своем. Помолвка продолжалась неделю, две недели, месяц. Леди Лэчдейл совсем потеряла голову. Она заклинала Констанс не губить свою жизнь, выйдя за человека, который через неделю после свадьбы ей надоест, а через год - будет внушать отвращение. Констанс только смеялась в ответ. Леди Лэчдейл взывала о помощи, умоляя всех, кого только можно, "повлиять" на Констанс. Молодые интеллигенты были глубоко раздосадованы - хорошенькое дело, если все деньги пойдут на спорт, а не на грядущее новое Возрождение. Они всячески увещевали Констанс и в конце концов сделали свадьбу неизбежной. Какие бы внутренние сомнения ни одолевали Констанс, она не могла упустить случай поставить на своем вопреки всем и вся и прежде всего - благородным Таунсендам, которые ненавидели ее и ни за что не хотели, чтобы Хорри связал себя с этой вулканической женщиной.
Выйти замуж за настоящее воплощение заурядности - это было вполне в духе Констанс. Во всех других случаях - а такие случаи, увы, были нередки - она требовала, чтобы мужчина обладал какими-то проблесками гениальности, и чем фальшивее они были, тем больше это ей нравилось. Возможно, тут сказался ее протест против вопиющей заурядности Хорри. Трудно было поверить, что это неугомонное и требовательное существо, никогда не знавшее полного удовлетворения, могло связать свою судьбу с человеком, который способен был нагнать скуку даже на "Клуб пловцов" - а одно это уже говорит о многом. Тем не менее она не отступила и со всей торжественностью сочеталась с ним браком. Излишне говорить, что не прошло и трех лет, как они разошлись. Леди Лэчдейл закудахтала, как испуганная курица, когда Констанс бросила ей обвинение в том, что та выдала ее замуж насильно. Отныне, заявила Констанс, она будет жить одна.
В первые послевоенные годы мир, казалось, был создан специально для Констанс. Если бы она, подобно Фаусту, заключила сделку с сатаной, то и тогда на стезе, ведущей к погибели, она не получила бы большего удовольствия. Князь тьмы на сей раз поступил по совести. Он доставлял Констанс все, что было угодно ее душе, а она принимала эти подарки и ломала их с жадностью разрушительницы, что, подобно живительной влаге, освежало пересохшую глотку сатаны. В реве многих тысяч джазбандов и леденящем кровь грохоте тамтамов ползли и извивались в танце смерти эти зловещие годы. И когда над миллионами безмолвных могил спускались печальные сумерки, такси и лимузины, заполнили улицы, уже мчались к ресторанам и подъездам роскошных особняков; и всю ночь напролет двигались и скользили неутомимые ноги, и негры скалили зубы над своими барабанами, и невеселые люди заставляли себя веселиться; и на рассвете, когда над крестами безмолвных могил тяжело вздыхал ветер, ноги все двигались, а голоса требовали еще вина, и на побледневших лицах женщин еще ярче выделялись красными пятнами накрашенные губы. Счастливое время! Казалось, лязг костей слышался на этом ужасном маскараде, иссушавшем мысли и чувства, подобно отвратительному наркотику, который приходится принимать все большими дозами. Констанс танцевала с самыми разочарованными и смеялась безнадежнее самых отчаявшихся.
Боги, словно сговорившись превратить Констанс в подлинное и полное порождение этого позорного времени, наделили ее азартом игрока. Мало того что она пародировала страсть, разыгрывая вожделение, за которым скрывалась пустота, скука и пьяный угар. Мало того что самый ее "бунт" был смехотворной пародией на бессильный снобизм века, - она еще играла роль деклассированной леди Лэчдейл перед кучкой "коммунистов" из коктейль-холла и непризнанных гениев. Она от природы ненавидела все здоровое и разумное. Поэтому, ловко торгуясь с шоферами такси и своими слугами, она почти не заглядывала в счета ночных клубов, и ее невозможно было оторвать от карточного стола, пока у нее в сумочке оставалось хотя бы пять шиллингов. Если бы у нее были целомудрие и доброе имя, она и их поставила бы на кон. Какое кому дело до того, как веселится Благородная Констанс? Разве не для нее кровоточащая гора человеческих тел - этот символ изысканной и праздной цивилизации - громоздилась все выше и выше? Если десять тысяч человек должны были трудиться, чтобы содержать эту уличную богиню, то разве они не находили утешения в том, что служат великому идеалу?
Танцуйте же, и пусть веселью вашему не будет конца!
И что это был за танец, что за веселье! Констанс танцевала не потому, что ей это нравилось, а потому, что нельзя же сидеть и пить всю ночь напролет, надо ведь как-то размяться, чтобы фигурой всегда походить на солитера. К тому же она сочла бы глупым и даже унизительным признать, что она когда-то надеялась быть счастливой. Зачем в таком случае продолжать все это? Очевидно, такая мысль приходила ей в голову, поскольку она разыграла передо мной сцену с разговорами о наркотиках и самоубийстве. Но в конце концов это тоже было частью игры. Охваченная азартом, Констанс продолжала ее, прекрасно понимая, что игра эта уже не стоит свеч. Это походило на состязание: кто дольше продержится, скорее измотает и сокрушит противника. Жертвы прихоти Констанс (не станем осквернять слово "желание") - мужчины или псевдомужчины, исчезавшие в водовороте ее страстей, были не из тех, кто достоин жалости. Евреи и японцы оказались самыми стойкими, американцы же и латиноамериканцы ломались, словно солома. Однако люди - это всегда люди, и как не пожалеть порой, что святое дело борьбы за то, чтобы поставить на своем, требует гибели стольких существ, которых принято относить к роду человеческому.
IV
Борис продержался недолго. Я забыл, под каким номером он числился в списке сожителей Констанс, но номер этот оказался счастливым. Он легко отделался и вскоре исполнял казацкие пляски перед просвещенной публикой в одном русском ресторане в Ницце. Борис - эта простая душа - был одержим чисто славянским стремлением к несбыточному, - очевидно, этим и объясняется его бегство. Его преемником стал еще более слабоумный гигант по имени Эдди, который идеальным образом сочетал в себе вульгарную хитрость с полнейшим нежеланием работать. Он перепробовал множество различных занятий, не в силах остановиться ни на одном из них, и считал это своим достоинством.
- Я искатель приключений, - говорил он. - Люблю приключения, это у меня в крови. Как только мне надоедает работа, я бросаю ее и ищу другую.
При этом он умалчивал, что не он бросал работу, а скорее работа бросала его. Когда Констанс впервые увидела Эдди, он выступал в цирке в роли укротителя львов. Так как львы были дряхлые, да еще каждый раз перед выходом получали солидную дозу снотворного, Эдди мог без страха совать голову в их пасти. Это, а также набедренная повязка из леопардовой шкуры, искусственно бронзовая кожа, вьющиеся волосы и восхитительно глупые голубые глаза совершенно очаровали Констанс. Она не очень-то ревновала его ко львам, так как знала, что, если Эдди сунет свою голову к ней в пасть, она-то живо ее откусит. Она послала ему записку из ложи, и в тот же вечер Эдди ужинал среди неземного блаженства. На целую неделю забросил он дрессировку львов ради гораздо более опасного дела - ухаживания за Констанс. Все же это была удача - его как раз собирались уволить, когда Констанс, угадав в нем гения, предоставила ему новую работу.
Констанс была не из тех женщин, которые ревниво относятся к талантам своих многочисленных мужей. Она всегда старалась "помочь" им. Это была чисто лэчдейлская черта - щедро изливать милости на бедных артистов; точно так же отголоском лэчдейлского снобизма была неизменная жажда залучить "гения" для целей, которые вовсе не требуют гениальности. Все мы стараемся создать для себя и для людей своего круга иллюзию некоего превосходства над другими, чтобы скрыть свое ничтожество и забыть о том глубоком безразличии, с каким взирают на нас звезды с небес. Констанс придумала в высшей степени оригинальный выход из положения. Стоило ей вытащить человека из длинной очереди в ночлежку, как он тут же становился эпохальным гением, непризнанным доселе только по людской глупости. Так было и с Эдди. Констанс намеренно закрыла глаза на то, что укрощение львов в карьере Эдди было чистейшей случайностью: его "гениальности" хватило бы лишь на то, чтобы стать маклером или комиссионером. Она неожиданно прониклась уверенностью, что укрощение львов - одно из важнейших изящных искусств. И конечно, Эдди был непревзойденным мастером этого сложного и тонкого искусства. Нужно только дать ему возможность отличиться, а когда он с помощью Констанс "покажет себя", она выделит ему ту часть лавров, которую сочтет нужным.
Эдди все это было не по душе. Всякий другой на месте Констанс, увидев его вытаращенные голубые глаза, понял бы, что истинное призвание Эдди - вести праздную жизнь и волочиться за состоятельными дамами. Он был из тех, кто не любит шума. Но у Констанс созрел план, который она поведала бедному Эдди за обедом, вскоре после того, как он перенесся с цирковой арены в обстановку космополитической роскоши. Все еще чувствуя себя наверху блаженства в новом, безукоризненно сшитом костюме, ощущая приятную тяжесть золотого портсигара в одном кармане жилета и золотой зажигалки в другом, полный уверенности в себе благодаря туго набитому бумажнику, избавленный от необходимости работать, Эдди в унынии слушал Констанс и проклинал суетность женской натуры. Однако он был слишком хитер, чтобы ей противоречить - он оценил свою Констанс с точностью, которая более развитому уму была бы не под силу.
- Дорогой! - сказала Констанс, даже не притронувшись к бесподобному лососю, которого громко похваливал Эдди. - Я хочу с тобой серьезно поговорить, так как не намерена мешать твоему успеху в искусстве.
- М-да? - невнятно промычал Эдди, только что набивший рот креветками с грибами. Констанс восторгалась его манерами - они были так непосредственны.
- Не думаешь ли ты, что тебе для совершенствования мастерства надо обзавестись несколькими дикими зверями? Я боюсь, как бы ты не потерял спортивную форму.
Эдди испуганно проглотил все, что было у него во рту, - неужели она уже хочет от него отвязаться? Он где-то слышал, что Констанс не слишком постоянна. Чтобы скрыть свой страх, он громко расхохотался.
- Видишь ли, Конни, как бы это тебе объяснить… Укрощение львов - это отчасти талант, отчасти - умение "подать" себя в цирке. Понимаешь, о чем я говорю? Либо ты владеешь гипнозом, либо нет. И уж если нет - значит, закрывай лавочку. А если да - тогда все дело в силе глаз. Практика тут ни при чем: нужен талант.
- Я знаю, дорогой, но мне больно видеть, как твой замечательный талант растрачивается попусту. Просто ужасно, что тебе приходилось жить среди этих невежественных болванов, которые не могли оценить тебя.
Эдди скромно улыбнулся и бросил на нее неотразимый взгляд; но Констанс в кои-то веки была серьезна и не обратила на это никакого внимания.
- Я все обдумала и решила, - продолжала она. - Я хочу, чтобы тебя признали, и тебя признают, будь уверен. Но разве можно чего-нибудь достичь с этими жалкими тварями, которых ты дрессируешь? Дорогой, мы снарядим небольшую охотничью экспедицию, поедем в Африку, и ты поймаешь там десяток превосходных львов - свирепых красавцев, достойных твоего Искусства!
- Боже милостивый! - в ужасе воскликнул Эдди, но быстро овладел собой и сказал вкрадчиво: - Ты чудачка, Конни. Что это тебе вдруг взбрело в голову?
- А потом, - продолжала Констанс самым что ни на есть великосветским тоном, - мы их вывезем оттуда, и ты метеором пронесешься по всем столицам Европы. Я уверена, что русские тебя оценят, поэтому прежде всего мы поедем в Москву.