Оба они смотрели друг другу прямо в глаза. Страшная улыбка исказила лицо Хэнна. Под его ненавидящим взглядом этот человек, растерявший в бою самообладание, был бессилен. Хэнн медленно вытянул руку с немецким револьвером.
- Вот тебе, грязная сволочь, получай!
Побелевшее, дрожащее лицо Крейна мгновенно исчезло в грязной кровавой массе, превратилось в отвратительное месиво рваного мяса, и тело его, судорожно подергиваясь, скатилось на дно воронки.
А через несколько недель один из сержантов читал вслух имена убитых кучке солдат, среди которых был и младший сержант Хэнн, Он читал список убитых в бою офицеров:
- Крейн, Эрик. Командир роты, капитан. Второй Блэнкширской полк.
Сержант прервал чтение:
- Крейн? Это твой начальник, Хэнн?
Младший сержант Хэнн вынул изо рта окурок и сплюнул.
- А, туда ему и дорога, - сказал он. - Сволочь, подлец, каких мало.
Любовь за любовь
I
Лейтенанту Хендерсону было немного не по себе. Конечно, с одной стороны, неплохо остаться с основными силами, когда батальон уходит на передовую. Довольно приятная перемена после четырех месяцев перебросок: передовая, второй эшелон, резерв, отдых. Однако, если человека не посылают на передний край, похоже, что им недовольны. Не думает ли полковник, что он становится трусом? А, наплевать! Не все ли равно, в конце концов?
Офицеры в дивизионном лагере отдыха спали в больших деревянных бараках, разделенных перегородками на маленькие комнатки. В каждой комнатке помещались всего две походные койки и грубо сколоченный столик для бритья и умывания. Хендерсону посчастливилось получить отдельную комнату. Он положил под голову вместо подушки вещевой мешок, лег на постель, завернулся в одеяло и закурил трубку. Это было вечером, в июне восемнадцатого года. Наскоро пообедав, он ушел из столовой - так приятно побыть несколько часов одному. Спускались сумерки, в комнате стало уже почти совсем темно, но он не зажигал огарка свечи, стоявшего на столе, а просто лежал и курил, думая о всякой всячине: о долгих войнах, об убитых товарищах, о тех, кому посчастливилось получить легкое ранение, о своей девушке в Англии. Хендерсон поежился: чертовски глупо думать здесь о девушке - только расстраиваешься. Ну, а что касается домов с красными фонарями или шатанья по скверам с девчонками из кабаре, - нет уж, спасибо. Вернись чистым к любимой девушке.
Грузный человек, громыхая подкованными железом башмаками, неуклюже шагал по узкому коридору, спотыкаясь в темноте и бормоча ругательства. Потом он остановился, и Хендерсон скорее почувствовал, чем услыхал, как он шарит рукой по стене. Наконец послышался стук в деревянную, обитую парусиной дверь.
- Кто там?
- Простите, это вы мистер Хендерсон?
- Да. В чем дело? Входите.
Старик сержант, заведовавший столовой, открыл дверь и заглянул в комнату.
- Прошу прощения, сэр. Офицер из вашего батальона, сэр, только что прибыл сюда, сэр. Без денщика и багажа, сэр. Комендант лагеря просил передать вам привет и узнать, не пустите ли вы этого офицера до завтра в свою комнату, сэр.
Хендерсон выругался про себя. В этой проклятой армии всегда так! Делают вид, будто дают тебе передышку на несколько дней, и сразу же подсовывают на ночлег какого-то типа!
- Кто он такой, сержант?
- Мистер Хенли, сэр. Офицер первой роты вашего батальона.
- Ну, ладно. Привет коменданту и скажите ему, что я буду очень рад разделить с мистером Хенли комнату.
- Слушаюсь, сэр.
- И вот еще что, сержант…
- Да, сэр?
- Попросите кого-нибудь сейчас же прислать сюда моего денщика, чтобы он позаботился о мистере Хенли.
- Слушаюсь, сэр.
- Мистер Хенли был на курсах?
- Нет, сэр. Он только что из Парижа. Был в отпуску, сэр.
- Хорошо. Спокойной ночи, сержант.
- Спокойной ночи, сэр. Благодарю вас, сэр.
Хендерсон приподнялся, соскочил с койки и зажег свечу. Хорошенькое дело, черт побери! Подсунули парня из первой роты, теперь он будет пользоваться его жильем и услугами денщика. У батальонного небось не посмели попросить денщика, а у бедняги младшего офицера - сделайте одолжение!.. "Но скоро кончится война, и счастлив будешь ты…"
За дверью послышался голос:
- Вот комната мистера Хендерсона, сэр.
- Войдите, - сказал Хендерсон, и денщик пропустил в дверь пехотного офицера. Даже в темноте Хендерсон разглядел на его рукаве ярко-красный треугольник, знак различия первой роты, такой не похожий на желтый треугольник его собственной третьей роты. Мелочи, вроде этой, очень важны - красный треугольник делал вошедшего офицера еще более чужим. Это был темноволосый, невысокий человек с ослепительно белыми зубами и румяным лицом. Он извинился за вторжение, а денщик Хендерсона тем временем распаковал и разложил его вещи.
- Что поделаешь. Комендант…
- Бросьте, - сказал Хендерсон с сердечностью, удивившей его самого. - Я очень рад видеть вас у себя.
- Угодно вам еще что-нибудь, сэр? - спросил денщик.
- Нет, спасибо, - сказал Хенли.
- Доброй ночи, сэр.
- Доброй ночи.
Когда денщик ушел, Хенли начал шарить в своем мешке.
- Я прихватил с собой из Парижа бутылку виски. Кружка есть? Давайте выпьем.
Хендерсон достал жестяную кружку, и Хенли налил порядочную порцию виски.
- Ваше здоровье!
- И ваше также!
- Хорошо провели время в Париже?
- Превосходно.
- В театрах бывали?
- Нет.
- Скверные в Париже театры, правда? Ну, а домой почему не поехали?
- Не смог. В Париж получить отпуск нетрудно всякому, кто давно на фронте, но, когда все так боятся наступления, до старушки Англии дальше, чем до луны.
- Знаю. Я вот пробыл на фронте четыре месяца. Конечно, вся моя служба в тылу не в счет. У меня не больше шансов на отпуск, чем у самого желторотого новобранца из последнего призыва.
- Выпьем еще?
- Пожалуй.
Они начали раздеваться. Хендерсону бросилось в глаза, что Хенли чем-то возбужден. Вообще-то разговаривал он вполне нормально, употребляя самые обычные выражения, которые в ходу у всех младших офицеров, но вел он себя как-то странно. "Интересно, сколько стаканчиков пропустил этот малый по дороге из Парижа, - подумал Хендерсон. - Ужасно неприятно возвращаться из отпуска - становишься развинченным и болтливым".
Хенли снял рубашку и остался в одних брюках. Его обнаженное тело слабо белело при свете свечи. Хендерсон с удивлением заметил, что грудь, плечи и руки Хенли покрыты мелкими красными пятнышками. От подмышек шел сильный запах пота.
- Ну и ну! Извините, что это у вас за странные пятна на теле?
Хенли оглядел себя и улыбнулся странной, чувственной улыбкой.
- Ах, это!..
- Да. Что это такое? Вши?
- Нет. Поцелуи.
- Поцелуи?!
Снаружи в деревянную стену барака застучали палкой, и громкий голос крикнул:
- Гасите свет, господа офицеры! Воздушная тревога. Гасите свет! Через полминуты они будут здесь.
Хендерсон задул свечу, и оба стали прислушиваться, затаив дыхание.
Издалека донеслось гудение: "У-у-у-у". Немецкие бомбардировщики.
- Часто это бывает? - спросил Хенли.
- Насколько мне известно, каждую ночь. Около барака вырыты щели, но, конечно, все офицеры, кроме дежурных, всегда остаются в помещении.
- Разумеется.
Они снова замолчали, прислушиваясь.
"У-у-у-у". Гудение нарастало.
Они легли на койки, стараясь как можно больше шуметь, чтобы не слышать этого зловещего гудения; Сомневаться не приходилось: сейчас лагерь будут бомбить. Частые ночные налеты обычно предшествовали наступлению - аэропланы посылались для того, чтобы они своим гудением заглушали грохот гусениц артиллерии и транспорта.
Но Хендерсон сегодня нервничал больше, чем обычно во время налета. Тут сказалось все: и неожиданная передышка, и пережитое напряжение, и июньская ночь, и нежный аромат, доносившийся с полей, и недовольство тем, что ему навязали Хенли. И не только это…
"У-у-у-у". Вот издалека донесся глухой взрыв, за ним еще один, Потом два кряду. Вероятно, немцы бомбили головную железнодорожную станцию.
Воздух был напоен благоуханием цветов. Хендерсон набил в темноте трубку и услышал, как его сосед глубоко вздохнул. Он чиркнул спичкой и увидел, что Хенли, в брюках, но без рубашки, лежит на спине и смотрит в потолок. - Задуйте вашу чертову спичку!
Это их окликнул противовоздушный пикет.
Хендерсон закурил трубку и бросил спичку на пол. Мысленно он проклинал Хенли. Какого черта он заявился сюда в пятнах от поцелуев какой-то проклятой шлюхи и словно ее саму привел сюда? Конечно, он сейчас лежит и думает о ней. Ну конечно! Вот опять вздыхает.
"У-у-у-у".
Хендерсон почувствовал, что не в силах больше выносить это безмолвное ожидание - эту ночь, темноту, гуденье самолетов и пылкую чувственность, которую, казалось, излучал Хенли. Ведь эта женщина, можно сказать, была в комнате; он почти чувствовал запах ее рисовой пудры. Черт бы побрал этого парня!
Он спросил как можно небрежнее:
- Долго вы пробыли в отпуску?
- Десять дней.
- Недурно провели время?
"У-у-у-у. Бум!" На этот раз совсем рядом!
Хенли, казалось, не слышал взрыва. Он вдруг сел на койке и уставился на огонек трубки Хендерсона.
- Хорошо ли я провел время? - сказал он медленно. - Вы меня об этом уже спрашивали. Если бы я сказал, что это было лучшее время в моей жизни… но нет, вам этого не понять!..
- Почему же?
- Потому, что вы, вероятно, сейчас такой же, каким я сам был десять дней назад.
- Что вы хотите этим сказать?
Хенли говорил запинаясь, с трудом подбирая слова, чтобы выразить глубокое душевное волнение и новые для него чувства.
- Сами знаете, как мы воспитаны. В уважении к женщине я все такое. Затем непристойные разговоры и всякие пошлые шуточки. Я всегда считал, что в этом нет ничего дурного. Дело, видимо, в том, что человек и в грязи может остаться чистым. Странная мысль, не так ли?
- Да. Мне она тоже иногда приходила в голову.
- Вам тоже? Это очень интересно. Вы знаете, всю дорогу в поезде я старался это понять. Если верить тому, чему меня учили с детства, в Париже я жил как грязный пес. Но я не чувствую себя грязным, не чувствую себя псом. Я чувствую себя чистым, мне так хорошо, так чудесно. Я словно только сейчас начал жить. Словно стал дышать чистым кислородом… А, черт, не могу я этого объяснить.
- Мне кажется, я вас понимаю. Вам в самом деле повезло, вы разорвали сеть лжи и глупости. Что-то в этом роде случилось и со мной примерно год назад.
- А вы не жалеете об этом?
- Видит бог, нет. Как вы сказали, человек действительно словно начинает жить… Но что же случилось в Париже?
- Случилось вот что! Только это, конечно, по секрету. В Париже я встретил девушку.
- Я уже догадался об этом.
- Она - самое прекрасное, самое очаровательное создание на свете.
- Об этом я тоже догадался. Вероятно, она - сирота, отец ее был офицером и погиб в начале войны?
- Ну да, но откуда вы это знаете?
- О, я - шотландец. И потом у нас в роду все ясновидящие.
"У-у-у-у. З-з-з-з! Бум!" Это уже где-то под самым носом - слышен не только взрыв, но и падение бомбы. "Ззз! Бум!" Будь он проклят! Почему бы ему не сбросить свои чертовы бомбы куда-нибудь еще, а не на голову несчастной пехоте! Имей же совесть, Фриц!
- У нее, - продолжал Хендерсон, - есть подруга, с которой она живет в одной комнате или квартире?
- Боже милостивый! Неужели кто-нибудь рассказывал вам обо мне?
- Нет. Это просто, знаете ли, ясновидение. Но дальше я ничего не вижу. Вы должны рассказать мне остальное. Между прочим, сколько денег вы истратили?
- Около восьмидесяти фунтов.
- Гм. Неплохо - за десять-то дней. А откуда вы их взяли?
- Все получилось довольно странно. Я каждый день заходил к казначею и брал у него десять фунтов. К середине следующего дня я успевал их истратить. Она и ее подруга всегда расставались со мной в два часа, и я снова встречал их перед обедом в семь.
- Она объяснила вам, почему?
- О да. Она была вполне откровенна. Видите ли, у подруги Иветты есть друг, какой-то очень богатый человек, фабрикант, он-то и оплачивает их квартиру. Иветта сказала, что, увидев меня, он мог подумать, что ее подруга встречается с мужчиной. Вполне понятно, правда?
- Вполне!
- И, знаете, к Иветте он был тоже очень добр. Давал ей деньги и тому подобное. Я хотел поблагодарить его и вернуть ему эти деньги, но она мне не разрешила.
- Еще бы я думаю.
"У-у-у-у".
"Я положил бы пять шиллингов в кружку для бедных, - подумал Хендерсон, - если бы этого боша сбили. Какого дьявола здесь нет зениток?"
- Она замечательная девушка. Понимаете, сама искренность. Я не могу вам описать, как она красива. Все в ней так нежно и изящно, и одевается она всегда со вкусом; я и не думал, что у женщин бывают такие изысканные вещи. Как-то она захотела новую сумочку - их у нее было около дюжины, - и сумочка эта стоила восемь фунтов десять шиллингов…
- Гм. Вы, конечно, купили ей сумочку?
- Конечно! Для нее ничто не может быть слишком дорого.
- Гм.
- Я никогда не видел даже в мечтах, никогда не касался ничего более прекрасного и очаровательного, чем ее обнаженное тело. Это снежно-белый атлас. Картинки Кирхнера - ничто в сравнении с ней. Знаете, каждый раз, когда мы бывали вместе, она оставляла на моем теле след поцелуя. Их сорок четыре. Сорок четыре знака высшего блаженства. Боже! Если бы этот бош сейчас швырнул в нас свою пилюлю и отправил меня ко всем чертям, он все-таки не мог бы отнять у меня пережитого. Я не знал, что на свете бывает такое счастье, что в человеческих силах до такой степени все изменить.
"У-у-у-у".
- Но я не хочу умирать. Я хочу жить - для нее, с ней. Я сделал ей предложение, но она отказалась даже от помолвки. Сказала, что нечестно предлагать девушке стать женой солдата. После войны, пожалуй. Я сказал, что после войны, если она выйдет за меня замуж, я буду работать для нее до кровавых мозолей.
- Гм. Знаете, не годится просить этих славных девушек выходить за таких парней; как мы. На фронте мы несколько огрубели. Я бы на вашем месте не стал думать о женитьбе. Смотрите на это просто как на восхитительный эпизод. Вы чертовски приятно провели с нею отпуск, но теперь, когда вы снова на фронте, забудьте о ней.
Хенли рассмеялся презрительно и зло:
- Забыть о ней! Боже мой, я не смог бы, если бы даже хотел! Я…
Он замолчал, онемев от возмущения.
- Ладно, старина, - успокаивающе сказал Хендерсон. - Дело ваше. Наверно, вы собираетесь с ней переписываться?
- Непременно, черт возьми, и буду посылать половину своего жалованья, чтобы ей было на что жить. Она будет меня ждать. Знаю, что будет.
- Станете посылать деньги прямо на ее имя?
- Нет. Она хочет, чтобы я посылал их на имя ее подруги. Видите ли, в провинции у нее есть родственники - ужасные святоши, - и она, вероятно, поедет навестить их.
Подруга перешлет ей деньги.
- Понимаю. Ну, спокойной ночи, старина.
- Спокойной ночи.
"У-у-у-у".
II
На следующее утро Хенли уехал на передовую. Хендерсону предстояло ждать в дивизионном лагере, пока батальон не придет на отдых. Но даже когда Хендерсон снова присоединился к батальону, он виделся с Хенли очень редко. На передовой, удерживая свой оборонительный сектор, каждая рота действовала почти что самостоятельно, и располагались они довольно далеко друг от друга. Поэтому Хендерсон, занятый другими, более важными делами, почти забыл о Хенли и его парижском приключении.
Затем кто-то сказал ему, что на их участке приказано произвести разведывательный поиск. Хенли вызвался командовать этой операцией. С десятком добровольцев - рядовых и унтер-офицеров - он расположился на переднем крае, чтобы подготовиться к поиску. Хендерсон, которому хотелось узнать, что происходит, за несколько дней до операции, забрел в расположение первой роты. Хенли сидел один в ротном блиндаже и курил. Увидев Хендерсона, он обрадовался.
- Хелло, старина. Сто лет вас не видел. Как у вас дела?
- Спасибо, хорошо. А у вас?
- Превосходно. Хотите выпить?
- Спасибо.
- Мой дворецкий забыл подать сифоны с содовой, поэтому вам придется разбавлять виски хлорированной водой.
Они рассмеялись.
- Ну, что новенького?
- Говорят, вы идете в разведку?
- Да. В штабе дивизии требуют языка. Мы пойдем в ночь на среду - послезавтра. Артиллерия подготовила для нас отличный заградительный огонь. Это будет детская игра.
Хендерсон, помедлив, сказал:
- Я не хочу быть нескромным, но… м-м… в Париже все благополучно?
Хенли заметно покраснел.
- Вполне. - На мгновение он замолчал, затем продолжал доверительным тоном. - Видите ли, если эта операция будет успешной, я получу "Военный крест" и десятидневный отпуск. На крест мне наплевать, хотя, конечно, Иветта будет рада, если я его получу. Но мне нужен отпуск. Я заявил полковнику, что не хочу ехать в Англию, и он обещал отпустить меня на две недели в Париж. Вот почему я иду на это дело.
- Понимаю. Желаю вам удачи.
- Спасибо.
У Хендерсона чесался язык намекнуть о своих подозрениях относительно прекраснейшей из женщин, но он сдержался. Если бы он попытался образумить Хенли, это только привело бы к ссоре. А вдруг она в самом деле хорошая девушка? Трудно сказать. Но Хенли так чертовски наивен, и рассказанная им история внушает много сомнений. Ну да ладно, стоит ли волноваться из-за таких пустяков, когда идет война!
Поиск прошел успешно. Рота Хендерсона осуществляла поддержку, и он следил за операцией с наблюдательного пункта. Конечно, он не видел, как солдаты вылезли из окопов, но ему была отлично видна линия заградительного огня. Десять минут артиллерия, минометы и пулеметы буквально поливали бошей огнем. Противник отстреливался довольно слабо и беспорядочно; это несколько озадачило Хендерсона.
Скоро на передовой стало известно, что язык взят, причем убит только один солдат, а двое легко ранены. Хенли был невредим и в приподнятом настроении. Хендерсон успел перекинуться с ним несколькими словами, когда участники поиска, с почерневшими от грязи лицами, шли по траншее к штабу батальона. Хендерсон затащил его в окоп связистов и дал ему выпить хорошую порцию виски. Хенли все еще тяжело дышал от напряжения, лицо его было перекошено. Френч, галифе и обмотки были изорваны в клочья колючей проволокой. На лице была глубокая, кровоточащая царапина, из бедра, разорванного проволокой, шла кровь. Он не стал ждать перевязки и сразу же поспешил в штаб батальона.
Полковник пожал ему руку и поздравил с успехом: