На их несчастье, дождь лил как из ведра, и в одной руке они держали ружье, а в другой - зонт. А правительство, со своей стороны, приняло меры.
Перейдя Малую Рону, мятежники подошли к блокгаузу и увидели такую картину.
В распахнутом настежь окне второго этажа был виден Тартарен со своим тридцатидвухзарядным винчестером, а за ним - преданные ему охотники во главе с маркизом дез Эспазетом, стрелки по фуражкам или, вернее, по консервным банкам, стрелки, которые на расстоянии трехсот шагов по счету "четыре" всадят пулю в кружок этикетки от ящика с пампери.
Внизу, на крыльце, отец Баталье, склонившись над чугунной пушкой, ждал только сигнала губернатора.
Это было до того неожиданно, до того грозен был вид приведенной в боевую готовность артиллерии, что бунтовщики тотчас же отступили, а Экскурбаньес, которому была свойственна внезапная смена настроений, начал танцевать под самым окном Тартарена дикий танец, который он цинично называл "пляской победы", и орать во всю мочь:
- Да здравствует губернатор!.. Да здравствует существующий порядок!.. Двайте шумэть!.. Хо-хо-хо!
Сверху раздался зычный голос Тартарена, по-прежнему сжимавшего в руке винчестер:
- Разойдитесь по домам, господа недовольные!.. Я не хочу, чтобы вы стояли тут и мокли под дождем. Завтра мы соберем наш добрый народ и поставим вопрос о доверии. А пока что сохраняйте спокойствие, не то пеняйте на себя!
На другой день состоялось голосование, и "Существующий порядок" получил подавляющее большинство голосов.
Несколько дней спустя после смуты произошло событие радостное, а именно - крестины юной Лики-Рики, маленькой папуасской принцессы, дочери короля Негонко, воспитанницы его преподобия отца Баталье, довершившего ее обращение, начатое, "слава тебе, господи!", отцом Везолем.
Лики-Рики была прелестная маленькая обезьянка, ладная, статная, гибкая, пухленькая, а убор желтокожей принцессы составляли коралловое ожерелье и платье с голубыми полосками, которое ей сшила мадемуазель Турнатуар.
Крестным отцом у нее был губернатор, крестной матерью - г-жа Бранкебальм.
При крещении ей дали имя Марфы-Марии-Тартарены. По случаю, убийственной погоды, которая стояла в тот день, как, впрочем, и до и после, крестить ее нельзя было в храме св. Марфы Латаньерской, оттого что его лиственный навес давным-давно обрушился и церковь была затоплена.
Все собрались на крестины в общей зале большого дома. Можете себе представить, какие воспоминания пробудил этот обряд в нежной душе Паскалона, еще так недавно принимавшего в нем участие вместе с Клориндой!
В этом месте его дневника, содержание коего мы передаем здесь в общих чертах, размазанными от слез чернилами были выведены слова:
"Бедный я и бедная она!"
А на другой день после крестин Лики-Рики произошла ужаснейшая катастрофа… Но события принимают слишком грозный характер - предоставим же слово "Мемориалу".
IV
Продолжение Паскалонова "Мемориала"
4 декабря. Сегодня у нас воскресенье, пошла уже вторая неделя рождественского поста; инспектор флота ризничий Галофр, выйдя нынче, по обыкновению, осмотреть шлюпку, таковой не обнаружил.
Кольцо и цепь вырваны, шлюпка исчезла.
Сперва он решил, что это очередная проделка Негонко и его шайки, которым мы по-прежнему не доверяем, но в отверстии, образовавшемся на месте вырванного кольца, торчал мокрый, грязный конверт, адресованный губернатору.
В конверт были вложены визитные карточки Костекальда, Барбана и Рюжимабо. На карточке Барбана заявили о своем выходе в отставку и расписались еще четыре ратника ополчения: Кесарг, Бульярг, Трюфенюс и Роктальяд.
За несколько дней до этого шлюпку, как нарочно, привели в порядок и сложили в нее запас продовольствия, ибо его преподобие отец Баталье решил предпринять еще одну экспедицию. Негодяям повезло. Они увезли с собой все, даже компас, не забыли и свои ружья.
И ведь подумать только: трое из них женаты, побросали жен и кучу детей! Жен - это еще туда-сюда, но детей!..
Вышеописанные события привели всю колонию в ужас. Пока у колонистов была шлюпка, оставалась надежда добраться когда-нибудь до материка, двигаясь от острова к острову, можно было рассчитывать на помощь извне, а теперь всякая связь с внешним миром, по-видимому, утеряна.
Отец Баталье пришел в неописуемую ярость, - он призывал на беглецов все кары небесные, назвал их разбойниками, ворами, дезертирами и еще почище. Экскурбаньес - и тот всюду ходил и кричал, что их самих надо перебить, "как собак", а их жен и детей приговорить к смертной казни через расстреляние.
Один лишь губернатор был невозмутим.
- Не увлекайтесь, - говорил он. - Ведь они все-таки тарасконцы. Их пожалеть надо - хлебнут они горя в дороге! Никто из них не умеет обращаться с парусом, только Трюфенюс, да и то еле-еле.
Затем ему пришла счастливая мысль воспитать брошенных детей на счет колонии. В глубине души, я думаю, он был рад, что ему удалось избавиться от своего заклятого врага и его присных.
В тот же день его превосходительство продиктовал мне очередной приказ, который был потом расклеен по городу.
ПРИКАЗ
"Мы, Тартарен, губернатор Порт-Тараскона и всех его владений, кавалер ордена первой степени и пр. и пр., призываем население сохранять полнейшее спокойствие.
Виновные будут неукоснительно преследоваться и привлекаться к ответственности по всей строгости закона.
Исполнение настоящего приказа возлагаю на командующего артиллерией и флотом."
Чтобы помешать дальнейшему распространению тревожных слухов, он велел мне в конце прибавить: "Чесноку хватит".
6 декабря. Приказ губернатора всем в городе очень понравился.
Позволительно, однако, спросить: "Преследовать виновных? Но каким способом? Где? Чем?" Ну да у нас недаром есть пословица: "Бери быка за рога, а на человека выходи со словом". Тарасконское племя обожает громкие фразы - вот отчего приказ губернатора был всеми принят на веру.
А тут еще разъяснилось, и вот уже все в восторге. На Городском кругу танцы, смех. Славный народ, и до чего же легко им управлять!
10 декабря. Я удостоился неслыханной чести: меня произвели в сановники первого класса.
Приказ об этом я обнаружил сегодня за завтраком у себя под тарелкой. Губернатор был, по-видимому, счастлив, что пожаловал мне высшее отличие. Теперь я сравнялся с Бранкебальмом, Бомвьейлем и его преподобием, и они все радуются моему повышению не меньше меня.
Вечером я пошел к дез Эспазетам - у них все уже было известно. Маркиз поцеловал меня при Клоринде, и та вся вспыхнула от радости. Одна лишь маркиза осталась равнодушна к моему новому достоинству. Она находит, что плащ сановника еще не возносит меня из моей низкой доли. Чего же ей еще нужно?.. Я уже сановник первого класса! И в таком юном возрасте!..
14 декабря. В Правлении происходит нечто необычайное, такое, что я не без смущения решаюсь поверить моему дневнику.
Губернатор питает нежные чувства!
И к кому? Бьюсь об заклад, что не отгадаете. К своей маленькой крестнице, принцессе Лики-Рики.
Да, да, Тартарен, наш великий Тартарен, отказавшийся от стольких прекрасных партий, не желавший никакой другой спутницы жизни, кроме славы, увлекся этой обезьянкой! Правда, обезьянка - царской крови, приняла христианскую веру, но в душе осталась дикаркой: все такая же лгунья, лакомка, воровка, замашки и повадки у нее преуморительные! Одежда на ней вся в дырах; когда нет дождя, она залезает на самую макушку кокосовой пальмы и оттуда швыряет крепкие, как камень, орехи в наших стариков, норовит попасть им прямо в лысину - это у нее такая милая игра. Однажды она чуть не убила почтенного Мьежвиля.
А разница в возрасте? Тартарену за шестьдесят. Он поседел, располнел. Ей лет двенадцать, от силы пятнадцать, она в возрасте маленькой Флорансы, о которой поется в одной из наших песен:
Она еще малышка -
Не носит пояска.
И вот эта девочка, этот дикаренок будет нашей повелительницей!
Я уже давно замечал кое-что за губернатором. Взять, например, его заигрывания с папашей, старым разбойником Негонко, - он часто приглашал эту нечистоплотную, противную гориллу к нам обедать, хотя тот ест руками и напивается до того, что падает со стула.
Тартарен смотрел на это, как говорится, "сквозь пальцы", а когда маленькая принцесса в подражание своему родителю откалывала какую-нибудь штуку, скажем - наливала нам за ворот воды, мой дорогой учитель мило улыбался, бросал на нее отечески ласковый взор и, как бы прося извинить ее, говорил:
- Она еще дитя…
Но, несмотря на все эти и даже еще более очевидные признаки, я долго не хотел верить. А теперь уже всякие сомнения отпадают.
18 декабря. Сегодня на утреннем совещании губернатор объявил нам о своем намерении жениться на маленькой принцессе.
Он уверял, что это из политических соображений, что это дипломатический шаг, что этого требуют интересы колонии: Порт-Тараскон отрезан от мира, со всех сторон окружен океаном, союзников не имеет. Женясь на дочери папуасского короля, Тартарен предоставляет в распоряжение колонии армию и флот.
Никто из участников совещания ему не возражал.
Экскурбаньес первый вскочил и от восторга затопал ногами:
- Браво!.. Отлично!.. Когда же свадьба?.. Хо-хо-хо!..
Можно себе представить, какие гадости будет он говорить вечером в городе!
Цицерон Бранкебальм начал, по обыкновению, приводить неопровержимые доводы за и против: "Если, с одной стороны, колония… то нельзя не признаться, что, с другой… в том или ином случае… verum enim vero…" - но в конце концов присоединился к мнению губернатора.
Бомвьейль и Турнатуар пошли по его стопам. Что касается отца Баталье, то он, видимо, был обо всем осведомлен заранее и неудовольствия не выразил.
И смешной же вид был, наверно, у нас: в кабинете царит торжественное одобрительное молчание, и мы, лицемеры, притворяемся, что верим, будто Тартареном руководят интересы колонии.
Внезапно добрые глаза Тартарена увлажнились слезами радости, и он прошептал:
- И потом, друзья мои, я должен вам сказать, что есть еще одна причина… Я люблю эту крошку.
Это было до того непосредственно, до того трогательно, что все мы невольно растаяли.
- Ну так женитесь, господин губернатор, женитесь!..
Тут все его обступили и стали жать ему руку.
20 декабря. Намерение губернатора вызвало в городе оживленные толки, но, в общем, все смотрят на дело проще, чем я мог предполагать.
Мужчины говорят об этом в шутливом тоне и не без яду, - тарасконцы ведь не могут не съязвить, когда обсуждаются чьи-нибудь любовные похождения.
Большинство дам отнеслись к затее Тартарена менее благоприятно, в особенности мадемуазель Турнатуар и ее окружение. Если уж он задумал жениться, то почему не на своей соотечественнице? Рассуждая таким образом, многие думают о самих себе или же о своих дочках.
Экскурбаньес, вернувшись вечером в город, согласился с дамами и указал на слабые стороны этого предприятия: тесть - мужлан, пьяница, каннибал; невеста тоже, по всей вероятности, отведала мяса тарасконцев. Тартарену стоит еще подумать.
Слушая, что говорит этот оборотень, я едва сдерживался и очень скоро ушел из общей залы, а то бы я наверняка влепил ему затрещину. У тарасконцев кровь-то ведь горячая, ух ты!
Из общей залы я прошел к дез Эспазетам. Маркиза очень ослабела, с постели не встает и все, бедняжка, отказывается от Турнатуарова супа с чесноком, а как только я вошел, она обратилась ко мне с вопросом:
- Ну так как же, господин камергер, будут у новой королевы придворные дамы?
Должно быть, она хотела надо мной посмеяться, а я сейчас же подумал о нас с Клориндой. Если Клоринда сделается фрейлиной или статс-дамой, то она переедет в резиденцию, и тогда мы сможем видеться постоянно… Какое бы это было счастье!..
Когда я вернулся, губернатор уже лег, но я не стал откладывать на завтра и поделился с ним своими планами, а он нашел, что я хорошо придумал. Потом я еще долге сидел у его постели, и мы толковали о наших сердечных делах.
25 декабря. Вчера вечером по случаю сочельника вся колония собралась в общей зале. Правительство, сановники - все праздновали наш чудный провансальский праздник за пять тысяч миль от родины.
После того как отец Баталье отслужил полунощницу, был подброшен "прикрой-огонь": старший из нас взял полено, обнес его вокруг залы, бросил в огонь, а затем плеснул туда белого вина.
Принцесса Лики-Рики тоже была здесь и наслаждалась зрелищем, а также нугой, орешками, пряниками и прочими тарасконскими лакомствами, коими искусный пирожник Буфартиг украсил стол.
Были спеты старинные святочные песенки:
Царь мавританский - жалкий трус,
Хоть и глаза таращит дико.
В пещере плачет Иисус…
А ну, попробуй, царь, войди-ка!
Песни, пирожки, пылающий огонь, вокруг которого мы расселись, - все напоминало нам родину, несмотря на дождь, стучавший по крыше, и на зонтики, раскрытые по той причине, что потолок в общей зале протекал.
Неожиданно отец Баталье под аккомпанемент фисгармонии запел прекрасную песню Фредерика Мистраля о том, "как Жана Тарасконского корсары в плен взяли", - о том, как некий тарасконец попал в лапы к туркам, как он не постыдился надеть тюрбан и совсем было собрался жениться на дочери паши, но однажды, выйдя на берег, вдруг услыхал провансальскую песню:
Моряки тарасконские пели.
И тогда,
Как под ударами весел вода,
Слезы в груди у него закипели.
Безродный вспомнил край родной,
И дрогнуло черствое сердце,
Невмоготу стала ему
Жизнь среди иноверцев.
При этих словах: "Как под ударами весел вода…" - мы все зарыдали. Сам губернатор, запрокинув голову, глотал слезы, его мощная грудь сотрясалась под лентой ордена первой степени. Как подумаешь, большое влияние на ход событий может иметь вот такая песенка великого Мистраля!
29 декабря. Сегодня в десять часов утра состоялось бракосочетание порт-тарасконского губернатора его превосходительства Тартарена с наследной принцессой Негонко.
Брачный договор подписали: его величество Негонко, поставивший вместо имени крестик, начальники отделов и наиболее видные сановники, затем в общей зале началось венчание.
Обряд был совершен просто, но торжественно: ратники ополчения были при оружии, и военные и штатские - все в полной парадной форме. Один только Негонко портил все дело. Он оскандалился и как король и как отец.
Зато принцесса, в белом платье, с коралловым ожерельем на шее, была обворожительна.
Вечером - великое торжество: всем - двойные порции съестного, пушечные выстрелы, ружейные салюты стрелков по консервным банкам, крики "ура!", песни, всеобщее ликование.
А дождь-то льет!.. А дождь-то лупит!..
V
Появление герцога Монского. Бомбардировка острова. Нет, это не герцог Монский. Спустите флаг, черт побери! Тарасконцам дается двадцать четыре часа на эвакуацию, хотя судна у них нет. Все, разделяющие с Тартареном трапезу, клянутся последовать за губернатором в плен
- Глянь! Глянь!.. Корабль!.. Корабль на рейде!
На крик ратника Бердула, собиравшего утром под проливным дождем черепашьи яйца, порт-тарасконские колонисты высунулись из всех окон и дверей своего заплесневелого ковчега, тысячью уст повторили, как эхо, за ратником Бердула: "Корабль! Глянь, глянь! Корабль!" - и вприпрыжку и вприскочку, точно в английской пантомиме, выбежали на набережную, сразу наполнив ее ревом, сильно напоминавшим рев тюленей.
Как только губернатору дали знать, он, застегивая на ходу свою куртку и весь сияя, несмотря на дождь, от которого подвластные ему островитяне прятались под зонтами, мигом примчался на набережную.
- Что, дети мои, не говорил ли я вам, что он приедет?.. Это герцог!..
- Герцог?..
- А кто же еще, по-вашему? Ну, конечно, это наш славный герцог Монский едет к нам с провиантом, везет нам оружие, инструмент и рабочие руки - я ведь их у него все время просил.
Посмотрели бы вы, как вытянулись лица у тех, кто особенно возмущался "паршивым бельгийцем", - ведь это надо было иметь наглость Экскурбаньеса, чтобы носиться вихрем по набережной и орать:
- Да здравствует герцог Монский! Хо-хо-хо! Да здравствует наш спаситель!..
Тем временем огромный корабль, возвышавшийся над водой, величественно приближался к рейду. Он дал свисток, выхаркнул пар, с грохотом бросил якорь, но, из-за коралловых рифов, очень далеко от берега, затем смолк и, поливаемый дождем, дальше не двинулся.
Колонисты недоумевали, почему на корабле не торопятся отвечать на их приветственные крики, на маханье зонтами и шляпами. Они нашли, что доблестный герцог суховат.
- Должно быть, он не уверен, что это мы.
- А может, он на нас сердится за то, что мы его бранили?
- Кто бранил? Я никогда его не бранил.
- Я тоже.
- А уж обо мне и говорить нечего…
Среди всеобщего смятения один лишь Тартарен не терял головы. Он отдал приказ поднять над резиденцией флаг и, дабы у герцога не оставалось уже никаких сомнений, выстрелить из пушки.
Пушка выпалила, тарасконский флаг затрепетал в воздухе.
В тот же миг на рейде раздался оглушительный взрыв, корабль скрылся в непроницаемом облаке дыма, а над головами островитян пронеслось с хриплым свистом нечто похожее на черную птицу и, ударившись в крышу склада, снесло целый угол.
На мгновение все остолбенели.
- Да они же в нас стреляют! - взвизгнул Паскалон.
По примеру губернатора колонисты, все, как один, попадали на землю.
- Значит, это не герцог, - шепнул Тартарен Цицерону Бранкебальму.
А тот, плюхнувшись в грязь рядом с ним, решил, что сейчас самое подходящее время для того, чтобы начать приводить свои несокрушимые доводы:
- Если, с одной стороны, не лишено вероятия… то, с другой стороны, можно предположить…
Новый разрыв снаряда прервал его разглагольствования.
Тут отец Баталье вскочил, стал диким голосом звать инспектора артиллерии ризничего Галофра и кричать, что сейчас они вдвоем откроют огонь по неприятелю из чугунной пушки.
- А я вам строго-настрого запрещаю! - завопил Тартарен. - Это безумие!.. Держите его!.. Не пускайте!..
Торкбьо и Галофр, подхватив святого отца под руки, пригнули его к земле, и как раз в эту минуту из корабельного орудия вылетел третий снаряд и опять в направлении флага. Очевидно, цвета тарасконского национального флага раздражали моряков.
Тартарен это понял. И еще он понял, что если флаг убрать, то обстрел прекратится.
- Спустите флаг, черт побери! - заорал он во всю силу легких.
И тогда закричали все:
- Спустите флаг!.. Да спустите же флаг!..
Флаг, однако, реял по-прежнему - ни военные, ни штатские не отваживались на столь опасное дело.
И опять девица Альрик подала пример самоотверженности.
Она "взгромоздилась" на крышу и сняла злополучный флаг.