Ради блага сестры Элинор уклонилась от дальнейших объяснений. Она надеялась, что вовсе не обязана продолжать их ради Уиллоби, которому установление истины все равно принесло бы очень мало пользы, зато Марианне причинило бы вред. Последовало недолгое молчание, которое было снова прервано необыкновенно энергичной миссис Дженнингс:
– Что ж, милая, сейчас нелишним было бы вспомнить поговорку о том, что нет худа без добра. Зато в выигрыше оказался полковник Брэндон. Теперь уж он точно свое получит, помяните мое слово. Даже не сомневайтесь, что к середине лета они поженятся. Вот уж кому эта шокирующая новость доставит удовольствие! Надеюсь, он сегодня вечером к нам пожалует. Да и для вашей сестры такой поворот будет только к лучшему. Две тысячи в год, никаких долгов или обязательств… Есть, конечно, побочный ребенок, да, безусловно, об этом я забыла, но девочку можно будет отдать в учение, это обойдется недорого, зато никаких забот. Делафорд – прекрасное имение, уж мне-то вы можете поверить. Отличный дом, немного старомоден, зато со всеми мыслимыми удобствами, со всех сторон окружен садом, где растут самые лучшие в стране фруктовые деревья. А в одном углу там стоит такая шелковица… в жизни не видела ничего подобного. Мы с Шарлоттой съели… уж не знаю сколько ягод с нее в тот единственный раз, когда были там. А голубятня! Рыбные пруды! Канал! Чего еще может пожелать душа? Более того, церковь совсем рядом, а до почтового тракта всего четверть мили. Там никогда не бывает скучно! Стоит только пойти посидеть в старой тисовой беседке за домом, и можно развлечься, наблюдая за проезжающими экипажами. Прелестное место! Мясник живет в деревне поблизости, а до дома священника рукой подать. На мой вкус, оно намного лучше Бартон-Парка, где за мясом приходится посылать за три мили и нет никаких соседей. Во всяком случае, не было, пока не приехала ваша матушка. Ну, я уж постараюсь настроить соответственно полковника, как только он появится. Как говорится, что-то теряешь, что-то находишь. Нам бы только заставить ее выкинуть Уиллоби из своей очаровательной головки.
– Ах, если бы это нам удалось, – вздохнула Элинор, – вполне можно было бы обойтись и без полковника Брэндона.
С этими словами она встала и отправилась на поиски Марианны. Как и следовало ожидать, та сидела в своей комнате, глядя на тлевшие в камине угли.
– Лучше оставь меня одну, – попросила она, оглянувшись на вошедшую сестру.
– Оставлю, – не стала спорить Элинор, – если ты ляжешь в постель.
Пришедшая в моментальное возбуждение Марианна сначала наотрез отказалась подчиниться, но вскоре поддалась на нежные, но настойчивые уговоры сестры. Элинор поудобнее устроила ее измученную головку на подушке и ушла, когда ей показалось, что сестра вот-вот заснет.
В гостиной, куда она направилась, ее нашла миссис Дженнингс, державшая в руке полную рюмку.
– Дорогая, – начала она прямо с порога, – я только что вспомнила, что у меня еще осталось немного чудесного старого вина, лучше которого вряд ли кто-нибудь пробовал. Я налила стаканчик для вашей сестры. Мой бедный супруг очень его любил и только им пользовал свою желчную подагру. Он говорил, что только это снадобье облегчает его боль. Пожалуйста, отнесите его сестре.
– Вы очень добры, мадам, – ответила Элинор, слегка улыбнувшись при мысли о необычайно широком диапазоне недугов, которые предполагалось излечить этим универсальным средством. – Но я оставила Марианну в постели, она совсем засыпала. Сейчас, я надеюсь, она уже спит. Думаю, что она ни в чем не нуждается так сильно, как в хорошем отдыхе. Поэтому, если позволите, я выпью это вино сама.
Миссис Дженнингс, хотя и огорчилась, что опоздала на пять минут, удовольствовалась компромиссом, а Элинор, сделав большой глоток, подумала, что польза, оказываемая вином при желчной подагре, ее мало интересует, а вот проверить, насколько оно целебно для разбитого сердца, можно и на ней, причем с тем же успехом, что и на ее сестре.
Полковник Брэндон прибыл, когда подали чай. По тому, как он оглядел комнату, Элинор сразу же догадалась, что он не ждал и не желал увидеть Марианну, короче говоря, что он уже осведомлен о причинах, вызвавших ее отсутствие. Миссис Дженнингс ничего не заметила и, направившись к чайному столику, где хозяйничала Элинор, шепнула:
– Полковник такой же мрачный, как всегда. Ему ничего не известно. Скажите ему сами, дорогая.
Вскоре полковник придвинул свой стул поближе к ней и, бросив на нее взгляд, который подтвердил ее предположение, что он знает все, поинтересовался, как чувствует себя ее сестра.
– Марианна нездорова, – ответила Элинор, – она плохо себя чувствовала весь день, и мы уговорили ее лечь пораньше.
– Значит, – нерешительно проговорил он, – то, что я слышал сегодня утром, правда? Во всяком случае, это может быть ближе к истине, чем я мог поверить?
– А что вы слышали?
– Что джентльмен, которого я имел основания считать… вернее, человек, который, насколько я знал, был связан словом… Не знаю, как вам это сказать. Если уж вам все известно, наверное, я могу быть избавлен…
– Вы имеете в виду, – проговорила Элинор с вынужденным спокойствием, – женитьбу мистера Уиллоби на мисс Грей? Да, мы знаем об этом. Эта новость нынче у всех на устах, нам сообщили еще утром. Мистер Уиллоби – поистине непостижимый человек. А где услышали про это вы?
– В книжной лавке на Пэлл-Мэлл, куда я зашел по делу. Две дамы ожидали свой экипаж, и одна из них рассказывала другой о предстоящей свадьбе столь громогласно, что я поневоле все слышал. Сначала мое внимание привлекло постоянно звучавшее в рассказе имя Уиллоби, Джон Уиллоби. После этого я уже не мог не прислушаться и понял, что его свадьба с мисс Грей – дело решенное и ее можно больше не держать в секрете. Она состоится через несколько недель, и уже начаты приготовления, о которых также последовал подробный рассказ. Одно обстоятельство мне особенно запомнилось, поскольку окончательно подтвердило, что речь идет именно об известном мне человеке. Сразу после венчания молодожены отправятся в Комбе-Магна, сомерсетширское имение жениха. Вы представляете мое изумление? Бесполезно описывать, что я почувствовал. В лавке мне сказали, что разговорчивая дама была некая миссис Эллисон. Позже я узнал, что это фамилия опекунов мисс Грей.
– Верно. А знаете ли вы, что мисс Грей обладает капиталом в пятьдесят тысяч фунтов? Скорее всего, именно в этом кроется объяснение.
– Вполне вероятно. Однако Уиллоби способен… по крайней мере, я так думаю… – Полковник на минуту замолчал и, словно не доверяя самому себе, решил сменить тему. – А ваша сестра – как она это перенесла?
– Она очень страдает. Мне остается только уповать на то, что это недолго продлится. Ей был нанесен очень тяжелый удар. По-моему, до вчерашнего дня она ни разу не усомнилась в чувствах Уиллоби к ней. И даже сейчас, может быть… Однако я почти убеждена, что он никогда не испытывал к ней настоящей привязанности. Он вполне способен на обман и обладает черствым сердцем.
– Да! – воскликнул полковник Брэндон. – Вы совершенно правы. Но ваша сестра… похоже, она не разделяет ваше мнение.
– Но вы же знаете ее характер! Она даже теперь с радостью оправдала бы его, если б могла.
Полковник не ответил. Вскоре после этого чашки убрали и гости начали усаживаться за карты. Разговор сам собой прекратился. Миссис Дженнингс, благосклонно наблюдавшая за беседой, с нетерпением ожидала, когда наконец на лице полковника появятся первые признаки радости, которую непременно должна была вызвать полученная от мисс Дэшвуд информация. Это здорово бы украсило человека, находящегося в цвете молодости, надежд и счастья. Однако, к ее немалому недоумению, полковник весь вечер оставался серьезным и задумчивым, быть может даже более обычного.
Глава 31
Вопреки своим ожиданиям Марианна почти всю ночь спала спокойно, однако утром горе снова завладело всем ее существом.
Элинор всячески старалась заставить ее излить свои чувства, выговориться, полагая, что при этом ей непременно станет легче. До завтрака их беседа постоянно вертелась вокруг одного и того же предмета. Элинор ласково, но настойчиво уговаривала сестру взглянуть на все происшедшее трезво, а Марианна проявляла свою обычную бурную страстность и несдержанность и постоянно меняла мнение, бросаясь из одной крайности в другую. Порой она заявляла, что Уиллоби ни в чем не повинен и столь же несчастен, как и она сама, то впадала в беспредельное отчаяние и винила его во всех возможных грехах. Глубокое безразличие к мнению света поминутно сменялось в ее душе решимостью бежать от него навсегда, на смену которой являлась храбрая готовность противостоять ему. И только в одном она оставалась тверда и непреклонна: она всеми силами избегала общества миссис Дженнингс, если же это оказывалось невозможным, хранила в ее присутствии упорное молчание. Марианне была совершенно непереносима мысль, что миссис Дженнингс ей сострадает.
– Нет, нет и еще раз нет! – восклицала она. – Она не способна ничего чувствовать. Ее показная доброта – вовсе не искреннее сострадание, а выказываемое хорошее расположение не имеет ничего общего с истинной чувствительностью. Ей по-настоящему нужны лишь сплетни, а я ей интересна только как их источник.
Элинор не нужны были новые доказательства, чтобы лишний раз убедиться в пристрастности и несправедливости сестры по отношению к другим людям. Ее суждения всегда порождались изысканностью собственной натуры и чрезмерной важностью, которую она придавала утонченной чувствительности и безупречному изяществу манер. Подобно доброй половине живущих в мире людей, конечно если среди них наберется половина умных и порядочных, Марианна далеко не всегда была справедлива к окружающим и часто не слышала доводов рассудка, хотя и обладала множеством талантов и превосходными душевными качествами. Она требовала от других чувств и мнений, подобных ее собственным, и судила об их побуждениях по тому, какое впечатление на нее производили их поступки в данную минуту. Обстоятельства сложились так, что, пока Марианна с сестрой сидели в своей комнате после завтрака, ее мнение о доброте и сердечности миссис Дженнингс еще более ухудшилось, и лишь потому, что из-за своей слабости она превратила в источник новых страданий искреннее стремление миссис Дженнингс хотя бы немного утешить ее.
Миссис Дженнингс вошла в комнату сестер с письмом в руке. Она сияла радостной улыбкой и, ни минуты не сомневаясь, что доставит Марианне радость, провозгласила:
– Ну-с, милая моя, у меня для вас кое-что есть. И это несомненно вас порадует.
Услышанного было достаточно для Марианны. Ее воображение мгновенно нарисовало ей письмо от Уиллоби, полное раскаяния и нежности и, что немаловажно, без ущерба для него убедительно объясняющее все произошедшее. Она уже видела, как следом появляется сам Уиллоби, падает к ее ногам и взглядом, исполненным самых возвышенных чувств, подтверждает каждое слово письма. Но уже в следующее мгновение сладкие грезы были рассеяны. Адрес на конверте был написан почерком матери. Впервые при виде его она не испытала никакой радости, а горькое разочарование, сменившее миг упоительной надежды, граничившей с экстазом, заставило ее почувствовать, что только теперь начинаются подлинные муки.
Марианна не обладала достаточным красноречием, чтобы выразить неслыханную жестокость миссис Дженнингс, и лишь неудержимо хлынувший поток слез выразил ее безмолвный упрек. Впрочем, упрек все равно не дошел до лица, которому предназначался. Самым заботливым образом выразив свое сочувствие, миссис Дженнингс удалилась, напоследок посоветовав Марианне поскорее вскрыть письмо, которое ее непременно утешит. Однако письмо матери, когда Марианна наконец успокоилась и смогла его прочитать, отнюдь не принесло облегчения. Оно целиком было заполнено Уиллоби. Миссис Дэшвуд все еще была убеждена в их помолвке и доверчиво полагалась на постоянство жениха. По настоянию Элинор она просила дочь быть откровеннее с ними обеими, ее слова были проникнуты такой любовью к дочери, такой нежностью к Уиллоби и такой искренней надеждой на их будущее счастье, что к концу Марианна разрыдалась еще пуще.
Ею вновь овладело навязчивое желание как можно скорее вернуться домой. Добрая и понимающая мать стала ей еще дороже, чем прежде, причем дороже именно из-за абсолютного, хотя и вовсе не заслуженного доверия к Уиллоби. Марианна принялась как безумная настаивать, требовать, чтобы они тотчас же отправились в путь. Элинор никак не могла решить, что будет лучше для сестры – остаться в Лондоне или уехать, поэтому воздержалась от советов. Она лишь попросила немного потерпеть, чтобы узнать мнение матери по этому поводу. В конце концов Марианна уступила.
Миссис Дженнингс в то утро покинула их раньше обычного. Она чувствовала себя неуютно, зная, что Палмеры и Мидлтоны еще ничего не знают и не разделяют ее огорчения. Она решительно отказалась от предложения Элинор сопровождать ее и уехала, оставив сестер одних на всю первую половину дня. Элинор с тяжелым сердцем села писать письмо матери. Ей была невыносима мысль, что своим письмом она непременно причинит сильную боль. Ведь судя по адресованному Марианне письму, Элинор не удалось подготовить мать к дурным новостям. Однако ей необходимо было поставить миссис Дэшвуд в известность о произошедшем и получить ее распоряжение относительно будущего, причем как можно скорее. Марианна тоже спустилась в гостиную, как только уехала миссис Дженнингс, и уселась за стол рядом с Элинор. Она внимательно следила за движениями ее пера и при этом громко вслух жалела то Элинор, на долю которой выпала столь неприятная миссия, то мать, которой предстояло пережить тяжкий удар.
Так продолжалось около четверти часа. Неожиданно Марианна, нервы которой были настолько напряжены, что она буквально подскакивала от каждого громкого звука, вздрогнула от стука в дверь.
– Кто это может быть?! – воскликнула Элинор. – Еще очень рано! Я считала, что мы пока в безопасности!
– Полковник Брэндон, – с досадой процедила Марианна, подойдя к окну. – От него мы нигде и никогда не можем чувствовать себя в безопасности.
– Он не войдет в дом, ведь миссис Дженнингс нет дома.
– Я бы не стала на это рассчитывать, – сказала Марианна, поспешно направляясь к лестнице. – Человек, которому некуда девать собственное время, обычно спокойно посягает и на чужое.
Ее вывод оказался верным, хотя основывался на неверной предпосылке и несправедливом предубеждении. Полковник Брэндон действительно вошел. Элинор не сомневалась, что его привела искренняя тревога за Марианну. Об этом свидетельствовало обеспокоенное и печальное выражение его лица и то, как он участливо, хотя и кратко осведомился о ее здоровье. Поэтому она не могла простить сестре ее легкомысленного пренебрежения.
– Я встретил миссис Дженнингс на Бонд-стрит, – сообщил он, поздоровавшись. – Она уговорила меня заехать к вам. Впрочем, ей не пришлось слишком усердствовать, поскольку я и сам собирался это сделать. Я предполагал, что застану вас одну, и надеялся на это. Моя цель… мое желание… мое единственное стремление… Мне кажется… я надеюсь, что это может ее утешить… Впрочем, что это я… какое утешение? Сейчас вашу сестру ничто не утешит. Но, вероятно, есть надежда ее убедить… Мои чувства к ней, к вам, к вашей матери… быть может, вы позволите мне доказать их, открыв некоторые обстоятельства, которые ничто, кроме самого искреннего уважения, кроме страстного желания быть полезным вашей семье… Думаю, я заслужил оправдание, хотя и потратил очень много часов, убеждая себя, что поступаю правильно. Но я же могу и ошибаться. – Полковник умолк.
– Я понимаю, – ответила Элинор. – Вы хотите что-то сообщить мне о мистере Уиллоби, причем нечто такое, что даст нам возможность лучше понять его характер. Что ж, с вашей стороны это будет самая большая услуга, которую вы можете оказать Марианне. Я буду вам искренне признательна за все, что услышу. Она тоже, я в этом нисколько не сомневаюсь… только со временем. Прошу вас, рассказывайте.
– Хорошо. Значит, так, я уехал из Бартона в октябре… Нет, так вы ничего не поймете. Мне придется немного вернуться в прошлое. К сожалению, я плохой рассказчик, мисс Дэшвуд, и совершенно не знаю, с чего начать. Наверное, мне придется рассказать вам немного о себе, но тут я буду краток. Понимаете… такая тема… – он тяжело вздохнул, – не вызывает желания вдаваться в подробности.
Он умолк, очевидно собираясь с мыслями, еще раз горестно вздохнул и продолжил повествование:
– Вы, скорее всего, забыли разговор – разумеется, вы совершенно не должны помнить ненужные мелочи, нисколько вас не заинтересовавшие, – это было как-то вечером в Бартон-Парке во время танцев. Я тогда сказал, что Марианна немного напоминает мне одну давнюю знакомую.
– Вовсе нет, – ответила Элинор, – я помню. – Ей показалось, что ему польстило ее внимание.
– Так вот, если меня не обманывают ставшие зыбкими воспоминания, они были похожи не только внешне, но и имели сходные характеры. Та же сердечная теплота, та же пылкость воображения и чувствительность. Эта дама была моей близкой родственницей, осиротевшей в раннем детстве. Мой отец был ее опекуном. Мы были почти одного возраста и всегда дружили. Сколько себя помню, я всегда любил Элизу. А когда мы выросли, я уже питал к ней чувство, на которое вы, судя по моей всегдашней мрачности, должно быть, считаете меня неспособным. Она тоже привязалась ко мне, и ее чувство было не менее пылким, чем то, что испытывала ваша сестра к мистеру Уиллоби. И таким же несчастным, хотя и по другой причине. В семнадцать лет она оказалась потерянной для меня навеки.