Я размышляю, до какой степени можно быть с ним откровенным. В общих чертах, не вдаваясь в подробности, излагаю ему свои мысли по поводу "подвизаться на поприще святости". Хотя, с другой стороны, что за беда, если тебя посчитает мошенником человек по прозвищу Пройдоха Дейв? Пройдоха Дейв звонит кому-то из своих знакомых, который сдает меблированные комнаты – задешево, без задатка и без лишних вопросов, – и договаривается о том, что сейчас я подъеду к нему. От Дейва я выхожу со сборником лучших композиций Дюка Эллингтона (диск играл в магазине, и когда я сказал, что мне нравится эта музыка, Дейв тут же закатал весь диск на болванку и настоял, чтобы я принял ее в подарок) и подвесной боксерской грушей (приобретенной со скидкой в восемьдесят процентов), которая, как клятвенно заверяет Пройдоха Дейв, навсегда изменит мою жизнь.
Какой-то здоровенный сердитый мужик громко ругается с одним из помощников Пройдохи Дейва по поводу тостера, который ему здесь продали, а он оказался совсем не таким, как его рекламировали. Дейв устало вздыхает, наматывает на правый кулак чайное полотенце и идет разбираться.
– С тостерами у нас вечно проблемы.
Я звоню Нельсону и сообщаю, что краду у него кредитку, и прошу дать мне четыре часа, прежде чем он заявит о краже. Он говорит:
– Ладно, договорились. Я, может, тоже чего-нибудь закажу. Ты там как, нормально? Хорошо повеселился?
– Ага, хорошо.
– Вот видишь. Не может быть, чтобы человеку все время не везло.
Я бросаюсь в ближайший дорогой бутик и покупаю себе темно-серый костюм, пару рубашек и несколько пар трусов. Когда ты страдаешь хроническим заболеванием, о котором не то чтобы стыдно, но как-то не принято рассказывать посторонним, и при этом пытаешься изображать из себя Господа Бога, тебе просто необходимо иметь резервный запас белья для прикрытия тылов. Вообще-то я не люблю серый цвет, но это действительно классный костюм: чистый лен, модный фасон, – я просто не смог устоять перед таким великолепием. Тем более, что костюм сидит как влитой. Как будто он только меня и ждал. Я ухожу прямо в нем, а старую одежду несу в пакете.
Мне слегка неудобно и даже стыдно, что я так радуюсь новой шмотке, но это действительно волшебный костюм. В нем я себя ощущаю другим человеком, святым и солидным. Честное слово. Конечно, это смешно, что какой-то костюм пробуждает во мне чувство уверенности в себе, но, с другой стороны, а что в этом плохого? Прилив ощущения собственной значимости, пусть даже и неоправданной, вполне очевидно доказывает, что я еще не побежден окончательно. Что не может не радовать.
Да, у меня в жизни есть маленькие приятности, которые никогда не теряют своей привлекательности. Но вот это как раз и настораживает. К примеру, в последнее время я разлюбил гольф. И вовсе не потому, что плохо играю – я всегда играл плохо, но раньше я получал удовольствие от самого процесса. Наше тело подчас создает ситуации, в которых мы чувствуем себя неловко – я уже не говорю о различных болезнях и недомоганиях, – но это же тело приносит нам неизменные мелкие радости: облегчение после запора, извлечение упорно засевшей в ноздре "козявки". В этом стыдно признаться, и мне самому это очень не нравится, но в моей жизни нет других столь же надежных источников удовольствия. Мне бы очень хотелось получать наслаждение от активных занятий спортом или от созерцания живописных шедевров, но они почему-то меня не радуют.
Я подхожу к банкомату и снимаю с карточки Нельсона максимальную сумму, которую можно забрать за один раз, потом иду в филателистический магазинчик – любуясь новым собой в новом костюме во всех отражающих плоскостях, – и покупаю там самую дорогую марку, с Бенджамином Франклином. Теперь карточку Нельсона можно выбрасывать в ближайшую урну. Перехожу через улицу, захожу в другой филателистический магазинчик и продаю Бенджамина Франклина за наличные, которые аккуратно запихиваю в бумажник.
Сверяюсь с адресом, который дал мне Пройдоха Дейв. Дом, который мне нужен, располагается в Кокосовой роще и впечатляет размерами и стильной архитектурой, хотя в здании явно идет капитальный ремонт.
Сиксто, домовладелец, пожимает мне руку в строгой, официальной манере. Он невысокого роста, в рубашке с длинным рукавом и при галстуке, что в такую жару смотрится несколько радикально; у него тонкие усики, вероятно, отращенные для придания лицу солидности, но не сумевшие справиться с этой задачей. Он похож на четырнадцатилетнего подростка, которого чуть ли не силком притащили в фотоателье для того, чтобы сфотографироваться всем семейством.
Комната, которую я могу снять, очень просторная, но без единого предмета мебели. Бассейн хороший, арендная плата умеренная. Только наличными. Заселение – не раньше, чем через две недели.
– У меня тут ремонт, – говорит Сиксто. – Вы днем дома сидите или куда-то выходите по делам? Если дома, то тут будет шумно.
Выхожу ли я по делам?
– А вы чем вообще занимаетесь? – интересуется Сиксто. А ведь Пройдоха Дейв, кажется, говорил: "Никакого задатка, никаких лишних вопросов". Чем я вообще занимаюсь?
– Я… я работаю в сфере осветительной аппаратуры. – Я очень надеюсь, что мой ответ прозвучал достаточно убедительно. Сиксто не смеется и не продолжает расспросы. До меня вдруг доходит, что он просто пытался быть вежливым. Даже если мой нелепый ответ и показался ему подозрительным, он не подал вида. Я проявляю ответную вежливость:
– А вы?
– А я менеджер по проектам.
Я не пытаюсь его расспрашивать, потому что, на самом деле, мне это неинтересно. И потом, никогда не помешает иметь про запас подходящую тему для разговора на экстренный случай.
– Если можно, я бы хотел въехать прямо сейчас.
– Сегодня я не смогу привезти кровать.
– Ничего страшного. Я могу спать на полу.
Сиксто даже не сразу соображает, что я не шучу. А потом смотрит на меня странно: ну, как обычно смотрят на людей, которые представлялись вполне нормальными, а потом неожиданно стали выказывать тревожные признаки явного умственного расстройства.
Мы идем в кухню, и там Сиксто знакомит меня с еще одним жильцом.
– Привет, я – Напалм, – представляется тот. – Моя девушка – доминатрикс.
Давайте сразу внесем ясность. Во-первых, – Напалм уже староват для того, чтобы называться Напалмом. Ему уже хорошо за тридцать. Во-вторых, он явно не музыкант, не татуировщик и не наемный убийца, – иными словами, вряд ли он занят в такой сфере деятельности, где нелепые прозвища уместны и даже желательны.
Конечно, я сам – далеко не образчик мужской красоты, но Напалм… у него все еще хуже. Совсем-совсем плохо. Он похож на двенадцатилетнюю лесбиянку с густой бородищей, украденной у какого-нибудь рыбака. Борода смотрится явно не к месту, и Напалм тщится ее "подкрепить" стрижкой под горшок, очками с толстенными линзами и сетчатой майкой типа тех, в которых обычно ходят мускулистые черные парни, но под такой майкой его удручающе бледная кожа смотрится еще более удручающей. За всю свою жизнь я встречал лишь одного человека, который был еще более непривлекательным с виду, чем этот Напалм, и когда я пытался описывать того человека, мне никто не верил.
На этого Напалма больно смотреть. Сразу хочется чем-то ему помочь. Дать денег на контактные линзы или на новую стрижку. Может быть, посоветовать, как одеваться и как ухаживать за собой. Но я уже вижу, что Напалму ничем не поможешь. Такое уже не лечится.
У него просто по определению не может быть девушки. Да, одинокие женщины на грани отчаяния иной раз бросаются на первого встречного. Женщины могут быть неразборчивыми или же чересчур жалостливыми – но здесь не тот случай. Даже если Напалм соберется заплатить проститутке, ему надо будет еще поискать жрицу любви, которая согласится его обслужить. Бывают мужчины страшные, как смертный грех, но в их уродстве присутствует некий зловещий, интригующий шарм. А Напалм просто никчемно уродлив.
– Кофе будешь? – спрашивает Напалм. У него крупные, кривые зубы, покрытые сплошным желтоватым налетом.
Это вселяет в меня уверенность. Да, меня донимает болезнь, о которой не то чтобы стыдно, но как-то не принято рассказывать посторонним, но мой недуг скрыт под одеждой, и у меня еще есть шанс пробиться. Пусть мне хронически не везет, но я еще не вышел из игры.
– Я вроде как частный предприниматель. У меня своя собственная компания. Мы производим водные лыжи, исключительно на заказ. Для богатых клиентов, – сообщает Напалм. – Может быть, ты даже слышал про нашу фирму.
Мне нравится это гордое "мы". Мне нравится "может быть, ты даже слышал про нашу фирму". Мысленно снимаю с ушей лапшу. Потому что Напалм, продающий богатым клиентам водные лыжи, изготовленные на заказ – это не просто сомнительно, это категорически невозможно. Люди, которые могут позволить себе покупать водные лыжи, сделанные на заказ, не будут заказывать их у Напалма. Они вообще не допустят, чтобы он приблизился к ним на расстояние в сто шагов. Сиксто нервно переминается с ноги на ногу. Боится, что Напалм меня отпугнет, и я передумаю снимать комнату.
– Почему чайник не закипает? – спрашивает Напалм.
– Ты его не включил, – отвечаю я.
Когда раздавали везение, ум, красоту и прочие приятные штуки, Напалма в поле зрения не наблюдалось. Но он все-таки не сдается. Надо отдать ему должное. Он продолжает бороться, хотя надежды уже не осталось. Это требует немалого мужества. И достойно всяческого уважения.
Напалм все-таки сделал мне кофе. Кофе просто кошмарный. Не знаю, что Напалм сделал не так, но пить эту бурду невозможно. Надо бы как-нибудь исхитриться и потихонечку вылить это странное нечто в раковину, но Напалм не сводит с меня глаз и желает общаться.
Что меня больше всего угнетает в моих хронических неудачах, так это количество времени и усилий, потраченных на то, чтобы добиться хотя бы каких-то успехов. Я изучил все инструкции. Я им следовал неукоснительно. Рукопожатие должно быть твердым. Когда разговариваешь с человеком, смотри ему в глаза. Не пропускай свою очередь покупать выпивку на всю компанию в баре. Помогай мыть посуду. Говори правду. Предлагай помощь соседским старушкам. Не забывай о днях рождениях друзей. Вежливость – прежде всего. Не трать деньги на всякую ерунду. Не садись за руль в пьяном виде. Сортируй мусор. И что в итоге?! Все равно, что купить компьютер, подключить его, следуя всем инструкциям, убить на это весь день, а компьютер так и не заработает. Но его можно хотя бы встряхнуть или в сердцах пнуть ногой. А свою жизнь не встряхнешь и не пнешь.
Я решительно пресекаю эти размышления, как недостойную слабость. Хватит слез и соплей. Иди к своей цели. Напрямую к обожествлению. По сравнению с тем же Напалмом ты уже усвистел далеко вперед.
– Давай я тебе покажу окрестности, – предлагает Напалм. – Как владелец компании, я могу брать выходной, когда захочу.
Прежний Тиндейл Корбетт сейчас бы вежливо согласился.
– Нет, спасибо. Мне завтра рано вставать, так что хочу лечь пораньше.
Моя комната – абсолютно пустая и белая. Есть в ней какая-то возвышенная чистота. И это весьма символично. Огромное белое чрево, которое произведет на свет нечто великое. Хотя насчет кровати Сиксто, пожалуй, был прав. Пол бетонный и очень холодный. Даже два-три одеяла никак не спасут. Но мне нужна своя база. И я не хочу тратить деньги на номер в мотеле.
Приношу из коридора какую-то дверь, которую еще не навесили на петли. Беру там же пустые банки из-под краски и сооружаю импровизированную кровать. Как ни странно, но получилось вполне удобно, но я все равно не могу заснуть. Лежу, ворочаюсь с боку на бок.
И вовсе не из-за кровати. Меня часто мучает бессонница.
Лежу, размышляю о мести. Я всю жизнь честно платил налоги, и мои родители тоже платили налоги. А потом мать заболела, и ее положили в больницу, вот только в больнице ее не лечили. Там вообще ничего не делали. То есть, что получается? Ты всю жизнь платишь налоги и не получаешь вообще ничего. Нет, даже не так: ты получаешь дерьмо на палочке. Мой начальник всегда недовольно кривился, когда я просил дать мне отгул, чтобы съездить к матери в больницу. А потом, когда меня увольняли, мне припомнили эти отгулы.
Я размышляю о мести. Это опять проявление слабости, при-чем совершенно бессмысленной. Гони от себя эти мысли. Не трать понапрасну душевные силы. Иди к своей цели. Не отвлекайся. Но ярость клокочет внутри, ярость рвется наружу. Меня распирает от злобы. Гнев прорывается рассерженным пердежом. Перед мысленным взором вновь и вновь предстает очень даже заманчивая картина с участием моего бывшего начальства и разъяренного меня с железным прутом в руке. Месть колонизирует наши мысли. Все истории по телевизору, в фильмах, в книгах – в девяти случаях из десяти это истории о мести. Почему? Потому что в реальности отмщение не осуществляется никогда. Атак хоть почитать, посмотреть…
Я засыпаю, пытаясь решить, кого я найду и убью в первую очередь, если цивилизация рухнет.
Просыпаюсь с рассветом, совершенно разбитый. Что я здесь делаю? Сплю на снятой с петель двери, вдали от дома, и хочу обмануть всех и каждого, представившись Господом Богом.
Я читаю молитву. Потому что ничего другого мне не остается. Я молюсь не за себя. Я молюсь за всех. Прошу Господа Бога, чтобы он навел в мире порядок, и все стало правильно и справедливо. Да, конечно, пусть он спасет меня. Но пусть он спасет и всех остальных. Почему мы должны непременно пройти через это… через это… через все это… почему обязательно нужно, чтобы нас давили и попирали ногами? Но тут я неискренен, потому что в глубине души мне вовсе не хочется справедливости и порядка для всех. А хочется лишь для себя.
Иду умываться, долго разглядываю себя в зеркале. Проницательные наблюдатели, постоянно следящие за состоянием Тиндейла Корбетта, сразу же понимают, что объект наблюдения дошел до ручки. Я предложил бы такой заголовок: "Портрет человека на грани срыва". Устраиваюсь на толчке в отчаянной попытке избавиться от безысходности.
Напалм ждет меня на кухне.
– Хочешь кофе? А вафель? Я пеку классные вафли.
– Спасибо, но я спешу. У меня встреча.
Мне нужно составить хотя бы примерный план действий. А думать лучше на сытый желудок. Сажусь в машину, собираюсь поехать куда-нибудь, где кормят вкусно и дорого. Завожу мотор, и тут мимо меня проезжает чернокожий подросток, голый по пояс. Он едет на велосипеде, вообще не держась за руль, потому что обе руки у него заняты. Он что-то нюхает на ходу. Я смотрю ему вслед и завидую белой завистью. Потому что ему хорошо. Он приятно проводит время. Велосипед совершенно "убитый", штаны у парня все в дырках, но ему хорошо. Он не парится по пустякам. Все дело в твоем отношении. Если тебе все равно, то тебе все равно.
По дороге на Оушен-драйв я вновь задумываюсь о самоубийстве, но теплое солнце на открытой террасе и яйца "Бенедиктин" с хорошо прожаренным беконом быстро поднимаютмне настроение. Мне нужно составить подробный план, как стать Богом. Как именно? Как быстрее? Как лучше? Стоит ли сосредоточиться исключительно на том, чтобы добиться признания в качестве Господа Бога, или же стоит подумать еще и о деньгах? Даже в режиме жесткой экономии уже через несколько месяцев я останусь вообще без гроша.
В общем, надо как следует все обдумать.
Из-за столика справа поднимается вполне интересная дама. Ей уже хорошо за тридцать, ее время проходит, в ее взгляде – печаль и горечь, приметы неумолимого времени. Но она элегантно одета, ухожена и по-прежнему уверенно демонстрирует свою грудь. У нее те же проблемы, что и у Напалма: безысходность, сомнение, крушение всех надежд, одиночество, сухая кожа. Но она путешествует первым классом. Все-таки женщинам проще, а красивым – в особенности. Как бы все ни повернулось, эта дама, которую я разглядываю в ресторане, вряд ли умрет в одиночестве и нищете. Я знал нескольких красивых женщин, которые были несчастны и даже очень несчастны, но я не знал ни одной, которая была бы одинокой или отчаянно бедной.
Женщина достает кошелек и открывает его так неловко, что вся мелочь высыпается на пол. Я поднимаю и отдаю ей две монетки, закатившиеся под мой столик. Вот неплохая возможность начать разговор. Завязать знакомство. Мы могли бы с ней встретиться, выпить кофе или, может, чего покрепче, узнать друг друга поближе, воспылать страстью, заняться сексом… и что потом?
Я улыбаюсь и ухожу, не заплатив.
Глава 2
Это очень непросто – найти работу.
Выбор отнюдь не велик. У меня нет разрешения на работу, а это значит, что меня могут взять далеко не везде. Но даже если бы мне удалось выправить поддельные документы, все равно пришлось бы изрядно побегать, прежде чем где-то устроиться. Но мне просто необходимо найти работу. Мне надо чем-то отвлечься. Потому что я знаю, как легко погрузиться в рефлексию и довести себя до полного отвращения к жизни.
Меня уже почти берут в сувенирную лавку, где продаются футболки и прочее барахло для туристов. Но пропавший продавец, которого уже и не ждали, появляется как раз в тот момент, когда мне объясняют, как работает кассовый аппарат. Еще два дня беготни, и я все же устраиваюсь на работу: продавцом прохладительных напитков и легких закусок в крошечной будке на самом немодном участке пляжа.
Первый день на работе. Открываю палатку. Настроение бодрое. На улице пасмурно и для Майами – прохладно. На моем попечении: три огромных коробки с мороженым, лимонад, кока-кола, булочки и гамбургеры. Владелец палатки, мистер Ансари, дает мне пять долларов мелочью – на сдачу – и уходит, забрав у меня залог в пятьдесят долларов и предупредив, что если я попытаюсь его обмануть, он разыщет меня и прикончит собственноручно.
Народу на пляже немного. Желающих перекусить – и того меньше. Минут через сорок к палатке подходит шарообразная тетка с пятилетним ребенком. Ее возмущает, что у меня всего три разных вида мороженого. Тетка страшная, как смертный грех. А я давно замечаю, что люди с уродливой внешностью всегда впадают в одну из двух крайностей: либо буквально искрятся весельем, либо, наоборот, изливаются желчью, обиженные на весь свет.
Плюс к тому, на свете нет более жестокого и безжалостного существа, чем мать с мелким ребенком. Эта конкретная тетка, она из породы работающих мамашек. Сегодня у нее выходной, а погода испортилась. Как назло! И выбор мороженого невелик. Всего три сорта! Возмутительно! Посовещавшись с ребенком, она выбирает фисташковое.
Я беру новую коробку, снимаю крышку. Есть в этом что-то необычайно приятное: открывать новую коробку с мороженым. Беру металлический круглый скребок – и сталкиваюсь с непредвиденной проблемой. Мороженое смерзлось в лед и решительно не поддается скребку. Обычно у меня всегда получалось хотя бы снять "стружку". Даже с мороженого прямо из морозилки. Но это фисташковое – оно вообще твердокаменное. Не знаю, что они делали с этой коробкой. Видимо, подвергали какой-то особенно экстремальной глубокой заморозке в течение нескольких лет.
Я улыбаюсь. Всегда улыбайся.
– Как-то сильно замерзло, – говорю я, надеясь, что женщина проникнется и скажет: "Хорошо, мы пока погуляем и подойдем через десять минут". Но она не проникается. Я решаю поставить коробку с мороженым на плитку для подогревания гамбургеров, но то ли плитка вообще не работает, то ли мне не хватает способностей ее включить. Снова беру скребок и пытаюсь хоть что-нибудь наковырять. Жму со всей силы.