Захарья на дружинников смотрел с пристрастием. В юности сам хотел стать кметем, надеть на шею воинскую гривну. Не сумел. Теперь и сын оказался бездарным к воинской храбрости. Княжьи отроки, словно чуя эту робость к оружию, на купца с его телегой поглядывали свысока. Презрительно ухмылялись, свистом и криком вытесняли с дороги. Захарья ужимался и тайком стыдился.
Когда показался монастырский тын, он бы вздохнул свободней, да не тут-то было. У ворот толпилась целая орава конных и спешенных гридей. С появлением купецкой телеги они показали к ней интерес. Остановили и потребовали:
- А ну поворачивай назад.
- Да я же… - Захарья растерянно оглянулся на Несду. - С дарами… для черноризцев.
- Неча тут шляться, когда князья благословляются.
- Князья? - убито пробормотал Захарья.
- Тебе, купецкая рожа, чего здесь надобно?
Несда вдруг догадался, что дружинники всего лишь смеются над ними.
- Мы к игумену Феодосию, он нас ждет, - громко заявил он. От смелого вранья кровь бросилась в лицо.
- Так прям и ждет?
- Занят Феодосий, пошли прочь.
- А пока он занят, мы с братом экономом дело справим. Поминки у нас - вот: мед, деревянное масло и пшено. Если не привезем все это сегодня, игумен Феодосий осерчает, - упоенно врал Несда. - Масло у монахов кончилось, нечем лампады заправлять. И князей угощать нечем - последний мед вчера доскребли.
Захарья униженно молчал.
- Ну, - чуть присмирели гриди, - если так… Заплати мыто и проезжай.
- Какое мыто, вы что, ополоумели? - Захарья от изумления охрабрел.
- Я те дам щас - ополоумели! - пригрозил один из отроков, для виду хватаясь за меч.
- Ладно, - смеялись другие, - пущай проезжает. Не то обидится еще, князю нажалуется. Ишь ты, вырядился, купчина. Чернецов нарядом не удивишь, у них у самих знатные одёжи - дранина да рванина.
Монастырский привратник, слышавший весь разговор, распахнул ворота для телеги.
- Прости, Господи, нас, грешных, - вздохнул он.
- Как бы нам с игуменом Феодосием повидаться? - смущенно спросил его Захарья, входя в обитель.
- Так у блаженного Антония все, - сказал чернец, - отец игумен и князья, и воеводы ихние. Обождать надо. А о брате Анастасе там узнайте у кого ни то. - Привратник махнул рукой на монастырское хозяйство. - На месте его никогда не сыщешь.
- Анастас - это кто такой? - еще больше растерялся Захарья.
- Как кто? - удивился чернец, прикрывая ворота за телегой. - Брат эконом. Ключник по-нашему. А я думал, знаете.
В глубине монастыря высилась небольшая бревенчатая церковь. Налево от нее не слишком ровными рядами стояли монашьи жила - кельи. По другую сторону - подсобные клети: поварня, хлебня, трапезная, мыльня, житный амбар и прочее. В клетях и между клетями видны были чернецы, исполняющие послушание на разных работах. Братия рубила дрова, молола жито, копалась в огороде, носила воду. Захарья велел Гуньке править коня туда. У проходившего монашка с мешком на спине спросил о брате Анастасе.
- А вон он.
Брат эконом оказался здоровым коренастым мужиком с рыжей окладистой бородой и связкой ключей на веревочной подпояске.
Узнав суть дела, эконом обрадовался. Тут же снарядил двух чернецов разгружать телегу, а сам пустился в многословный рассказ, желая и Захарью порадовать:
- Завтра у нас праздник Рождества Святой Богородицы, и как на грех вылили вчера последнюю каплю масла. Стал я думать, чем заливать в праздник лампады, и решил добыть масло из льняного семени. Испросил благословения у отца игумена, да и сделал как задумал. А как собрался наливать масло в лампады, вижу: в сосуде мышь утопилась. И когда только успела! Побежал я к отцу Феодосию: так, мол, и так, уж с каким стараньем накрывал корчагу, а все равно этот гад проник и масло осквернил! Отец игумен мне и говорит: сие божественная воля. Маловеры мы, говорит. Нам, брат, следовало возложить надежду на Бога, который может дать все, что потребно, а не так, говорит, как мы, потеряв веру, делать то, чего не следует. И из святого Матфея слова привел: птицы небесные не сеют и не жнут, и в житницы не собирают, а Господь их питает. Так и мы, чернецы Божьи, должны. Ступай, говорит, вылей свое масло, подождем немного и помолимся. Бог подаст нам деревянного масла с избытком. Так и сбылось слово отца нашего Феодосия! - с широкой улыбкой заключил брат эконом.
- Что ж, и мед у вас кончился?
Захарья беспокойно глядел на Несду, будто опасался, что и мед в самом деле вчера доскребли.
- Мед? - озабоченно переспросил ключник. - Не-ет, меду еще оставалось немного. Дня на два.
- Угу, - сказал Захарья. - А как бы мне с настоятелем словом перемолвится? Долго ль его ждать надо?
- Зачем ждать? - удивился брат Анастасий. - В келье он. Пойдем.
Захарья повернулся к сыну:
- Стой здесь.
Гуньке же велел напоить коня.
Несда сел на опустевшую телегу и стал гадать, где сейчас находятся князья и насколько велик блаженный Антоний, у которого они благословляются. Верно, большой святости и мудрости монах. Только почему о нем ничего не слышно в Киеве? Про Феодосия, напротив, знают все, даже при владычном дворе о нем отзываются. По-всякому, правда: кто с почтением, кто с досадой, кто с ругательными насмешками. Иные говорили, что печерский игумен силен в словопрении и самих греческих хитрословесников способен заткнуть за пояс. Другие считали, что Феодосий большой гордец и монастырь свой ставит так, чтобы было в укор и осуждение всем прочим, живущим в миру. Прочие поносили его за то, что всегда сует нос не в свое дело. А некоторые утверждали, что в Феодосии пребывает Святой Дух.
- Видел ли ты заплаты на рясе игумена? Я хорошо его рассмотрел. Лоскут на лоскуте. И это настоятель почитаемой обители! Любой смерд лучше одет. Такие ветхие ризы я только на огородных пугалах видал.
По соседству от телеги очутились два отрока, возрастом ненамного старше Несды - лет пятнадцати. Одеты были богато - в бархат и парчу-аксамит, с золотой и серебряной вышивкой. У того, что ростом повыше и телом покрепче, с кудрявыми волосами и пригожим лицом, вместо гривны на толстой шейной цепи висел крупный оберег-змеевик из золота.
- Зря смеешься, Георгий, - ответил он. - Вот увидишь, Феодосия прославят в святых, когда он отдаст Богу душу. На что хочешь поспорим.
- На твой меч! - весело предложил насмешник, отрок с огненно-рыжими волосами.
- Зачем тебе мой меч? У тебя и свой не хуже.
- На тот меч, который ты привез из Ростова. Согласен?
- Меч святого князя Бориса? Хитрец ты, Георгий. Нет, на эту вещь я не спорю. Она моя до самой смерти.
- Да ведь этот меч неказист, и вряд ли ты возьмешь его в битву. Для чего он тебе?
- То память о моем родиче, погибшем ради Христа, - гордо ответил обладатель змеевика. - Этот меч - мой оберег, он будет хранить меня от всякого зла. Особенно его должна бояться нечисть.
- Нечисть? Ну, это трудно проверить… О, придумал! Что если испытать его на волхвах? Волхвы могут считаться нечистью?
- М-м, не думаю. Все же они смертные.
- Но они служат языческим богам, а эти боги и есть нечисть.
- Пожалуй, ты прав… Надо испытать меч. Знаешь что… Нужно пойти на капище и поймать волхва, когда он начнет свое колдовство.
- Ага, он тебя этим колдовством по голове и шарахнет. Чего ему стоит…
- А меч на что? Вот и испытаем.
- Ну да, а вдруг не подействует?
- Подействует, - убежденно сказал хозяин змеевика. - Эй, ты!
Несда не сразу понял, что обращаются к нему.
- Эй, малый!
- Да он, кажется, глухой.
Несда повернулся к отрокам.
- Ты из Киева?
Он кивнул.
- Ты что, еще и немой? Отвечай князю, - прикрикнул на него тот, кого звали Георгием.
- Я из Киева, - послушно сказал Несда и спросил высокого: - А ты правда князь?
Князю в торжественных выездах положено быть в плаще-корзне. А у этого на плечах дружинный мятель, хотя и непростой - бархатный, обильно расшитый узорами.
- Правда. Мой отец - переяславский князь Всеволод Ярославич. А твой отец кто?
- Купец… Так это ты сын греческой принцессы Мономаховны? - Несда ощутил жгучее любопытство. - И где ты княжишь?
- Прежде в Ростове. Теперь в Смоленске.
- А я родился в Ростове, - живо поделился Несда. - Там померла моя мать. Епископ Леонтий крестит там язычников. Я помню его до сих пор, хотя был тогда в детском возрасте.
Исчерпав запас дружелюбных словес, он умолк.
Княжич Мономах пропустил все это мимо ушей и нетерпеливо спросил:
- Какое у вас тут недавно завелось капище? Про него говорят несусветные глупости.
- Да это на Лысой горе. Там ворожат полоцкие волхвы.
- А я слышал, будто туда каждую ночь прибегает в волчьем облике сам князь Всеслав, - сообщил рыжий Георгий.
- Это сказки, - заявил Мономах. - Ты, Георгий, варяг и потому веришь в подобные россказни. Все варяги легковерны.
- Давай проверим, - вспыхнул Георгий и оттого стал казаться еще более огненным.
- Ты знаешь путь туда? - спросил княжич Несду. - Проведешь нас? Но только ночью!
- Проведу, - с запинкой ответил Несда и тут же вспомнил: - Городские ворота ночью заперты.
- Ах да! - поморщился княжич. - А где находятся подземные градские дыры, ты, вестимо, не знаешь.
- Не знаю.
- Придется выйти за город на закате. Где ты будешь нас ждать?
- У Копыревских ворот. Оттуда ближе всего.
- Где такие ворота?
- Улицей направо от Жидовских.
- Договорились. Коня не бери, Георгий возьмет для тебя дружинного. Смотри, не обмани, купец!
В монастыре вдруг стало шумно и людно. Из дальнего конца обители, широко раскинувшейся на склоне холма, явилось целое шествие. Впереди шли князья Ярославичи в богатых золотошвейных корзнах с златокованой фибулой на правом плече и с меховой опушкой. У младшего Всеволода, женатого на греческой принцессе, корзно вышито на византийский манер кругами с орлами внутри. Все трое не молодые, но и не старые. Только у Изяслава, самого высокого и обильного телом, волосы, видные из-под шапки, тронуты серебром. Подле них выступали старшие сыновья - хмурый, с будто бы рубленым лицом и колючими глазами Мстислав Изяславич, статный, румяный, улыбчивый Глеб Святославич. Вокруг князей важно вышагивали бояре - киевский воевода Перенег Мстишич, тысяцкий Косняч, переяславский Никифор Жирятич по прозвищу Кыянин и черниговский Янь Вышатич. Позади всех брели трое смиренных иноков с опущенными взглядами.
Несда соскользнул с телеги и во все глаза рассматривал невиданное собрание. От келий навстречу князьям не торопясь шел монах, ничем от прочих не отличавшийся, разве что ряса на нем была еще более убогой, похожей на лохмотья. В летах он был почтенных, но годы и монашья келья не сгорбили прямую спину, не согнули широкие плечи, в которых чувствовалась былая сила. Верно, в молодости мог и дикого тура уложить ударом кулака, восхищенно подумал Несда о монахе.
За чернецом, сильно отстав, шагал Захарья. Купцу было неловко, что взгляды, направленные на монаха, достались и ему. Пытаясь стать незаметным, он заспешил в сторону, к телеге.
- Спаси вас Христос, князья земли Русской, и вас, бояре благочестивые, - негромко произнес монах, подходя ближе к собранию.
- Что же ты не спросишь, отче Феодосий, что нам напророчил Антоний? - неприветливо осведомился князь Изяслав.
Несда невольно схватил подошедшего отца за руку:
- Это игумен Феодосий!
Мономах и Георгий заторопились присоединиться к остальным.
- Что бы ни было, на все воля Божья, - кротко ответил игумен.
- Он пообещал нам поражение и погибель!
- Уста блаженного Антония не произносят ложного свидетельства, - сказал Феодосий. - Смирись, благоверный князь.
Но возмущенной душе Изяслава было не до смирения.
- Благослови нас ты, отче, - не попросил, а повелел он, - и пообещай, что будешь молиться о нашей победе над погаными половцами.
Игумен без прекословий подошел к каждому, начав с Изяслава, и перекрестил с краткой молитвой. А воеводе Яню Вышатичу с улыбкой прибавил:
- Не говорил ли я тебе, боярин, что скоро вновь увидимся?
- Говорил, отче, - улыбнулся в ответ воевода, хоть и тяжело было у него на душе из-за Антониева предсказания.
- А ты не хмурься. Помнишь, что еще говорил тебе, - верь и будь мужествен.
- Хорошо, отче, - благодарно отмолвил Янь Вышатич. - Утвердил ты меня тогда, и ныне не поколеблюсь.
Последним благословение Феодосия принял подоспевший боярин князя Всеволода варяг Симон. На его лице было странное выражение: будто смешались нераздельно счастье и несчастье.
- Что сказал тебе Антоний? - спросил Всеволод.
- Прости, князь, - с легким поклоном ответил боярин, - его слова были столь удивительны, что я не смею их повторить.
Изяслав первым пошел к воротам монастыря, где ждали отроки с конями. За ним потянулись остальные. Князь Святослав несколько раз оборачивался на игумена и чему-то улыбался.
- Он так и не пообещал, что будет молиться об их победе, - прошептал Несда. - Почему?
15
В то время, когда Захарья выезжал со своего двора в Киеве, чтобы идти в Печерскую обитель, трое Ярославичей с сыновьями и боярами уже входили в монастырские ворота. Утренняя служба едва успела кончиться, Феодосий еще не снял священническую ризу. В церковь вбежал молодой инок и стал возбужденно размахивать руками, живописуя княжье нашествие.
Феодосий отечески одернул его:
- Не маши дланями, будто скоморох на пиру. Прижми к груди и ходи всегда так, если не занят работой.
Напуганный небывалым событием монашек сложил крестообразно руки на груди, будто собрался к причастию, и замер столбом.
Игумен аккуратно снял с себя церковное облачение, сложил в ризнице, вышел из алтаря.
- Отомри! - улыбнулся он в сторону инока.
Тот поспешил следом за настоятелем и, выйдя из церкви, удрал подальше, с глаз долой.
Знатное многолюдство одних чернецов собрало посреди монастырского двора и заставило бродить без дела, как бы по достойной причине. Других, напротив, разогнало по кельям и вложило им в руки четки, а в уста - усиленную молитву от греха и соблазна. Только самые стойкие и опытные не побросали работу, да послушники не осмелились оставить назначенные им труды.
Узнав, с чем пожаловали князья, Феодосий наотрез отказался выполнить их просьбу.
- Не у меня просите, - покачал он головой. - Я лишь худой раб и исполняю повеления нашего отца и учителя, блаженного Антония. Вся братия подтвердит вам это.
- Сие мне известно, - ответил князь Изяслав. - Известно также, что блаженный Антоний много лет назад затворился в пещере. Как мы пройдем к нему, Феодосий?
- Ради любви он покинет ненадолго свою пещеру, как делает иногда ради нас, грешных. Впрочем, я сам попрошу его об этом.
Игумен пошел впереди, за ним стройным порядком двинулись князья и бояре. Идти было шагов триста. Монастырь, милостью князя Изяслава, подарившего землю, привольно растянулся вдоль Днепра. Нынешняя пещера Антония была не та, в которой он когда-то поселился, положив начало обители. В той, прежней, теперь хоронили умерших братий, а вход в нее был недалеко от церкви. Когда монастырь вышел из-под земли к солнцу и стали в нем умножаться чернецы, Антоний ископал себе другую пещеру, подальше, так как любил уединенность и молчание. Вот уж лет семь, оставив руководство иноками, он жил в подземном затворе. Но по-прежнему к нему ходили за наставлением в самых важных делах.
Князь Изяслав хорошо помнил блаженного старца. Как не помнить, если сам же грозился когда-то выгнать Антония из киевской земли. Шутка ли, монахи любимого боярина довели до белого каления. Тот аж захворал, три седмицы не мог сесть на коня! Потом-то все уладилось, и вышло как нельзя лучше, но кто ж тогда мог это знать?
И все равно к Антонию Изяслав Ярославич любви не испытывал. Игумен Феодосий - совсем иное дело. Феодосий пока, слава Богу, не нашел способа уязвить чем-либо киевского князя и ввести во грех, сиречь во гнев. Напротив, благорастворение воздухов в обители при Феодосии было таковым, что князь испытывал здесь особые чувства. Он с удовольствием ощущал себя добрым христианином, исполненным любви и смирения, и ничто не могло поколебать его в этом. Было только непонятно, куда все это девается, когда ворота обители остаются позади и вновь одолевают княжеские заботы. Не возить же всюду с собой отца игумена!..
По дороге к пещере Антония от старших незаметно отстали отроки - княжич Владимир Всеволодич и Георгий-варяг. Подземный монах им был неинтересен. Наверняка какое-то немытое страшилище, которое и говорить-то разучилось.
Феодосий недолго пробыл под землей. Вылез и подержал дощатую дверку, прикрывавшую вход в пещеру на пологом склоне холма. За ним следом из затвора выбрался старец, с длинной седой бородой, в низко надвинутом на глаза клобуке. Монашья схима была слегка замарана сухой землей, особенно на коленях, в бороде тоже запутались крупинки.
- Вот, отче Антоний, благослови пришедших к тебе.
Сказав это, Феодосий поклонился земным поклоном учителю и зашагал прочь.
- Поздорову ли будешь, Антоний? - поприветствовали старца князья.
К их удивлению, смрадного запаха от старика, похоронившего себя заживо, не ощущалось.
- И вам Бог в помощь, - неожиданно гулким для молчальника голосом ответил блаженный.
- Благословишь ли нас и русские дружины на битву с сыроядцами, отверженными Господом? - спросил Изяслав.
- Благословить нетрудно, - молвил старец. - Да знаете ли, что ждет вас?
- Сеча с вражьей ордой, - удивляясь вопросу, сказал Изяслав. - Для чего спрашиваешь?
- А для того, что вижу: не ведаешь ты, князь киевский, отчего Бог ныне казнит тебя своим гневом.
Изяслав шатнулся, как от удара по щеке. Младшие Ярославичи переглянулись, бояре, напротив, не шелохнулись - внимали старательно.
- Меня? Что ты такое говоришь, чернец?! Опомнись, старик!
- Я-то в твердой памяти, князь. Тебе бы самому в себя прийти, душу свою в Божьей бане отмыть. - Антоний вдруг вознес руку на обнаженную голову Изяслава и неожиданно мягко произнес: - Ну ничего, будет у тебя для этого срок.
- Так что нас ждет, поведай, блаженный старче! - попросил Святослав. - Сказал аз, скажи и буки.
- Что ж, скажу без утайки. Ждет вас поражение, - печально проговорил Антоний. - Войско ваше погибнет и расточится. Враги по земле русской разойдутся и рассядутся, не встретив отпора.
- Не будет этого! - сердито воскликнул Святослав. - Не родился еще тот хищный степняк, который завоюет русскую землю!
- Правду ты сказал, князь, - тихо произнес Антоний, опустив голову. Лица его совсем не стало видно из-под клобука - только борода развевалась.
Князья подавленно молчали. Воеводы тяжко задумались. В верхушках деревьев на холме шумел буйный ветер, сбрасывал шишки и ветки.
Антоний поднял руку и осенил всех единым крестом.
- Мир вам, люди Божьи, да пребудет с вами Господь.
Киевский князь словно очнулся, спросил громко и яростно:
- На смерть благословляешь, Антоний?
- Нет, князь, на терпение благословляю. Ступайте с миром.