Мстислав Черниговский ничего не ответил. Наступило молчание. Затем князь поднялся, подошел к озеру, зачерпнул ладонью воды и плеснул на лицо. Когда он вернулся к Евпатию и остановился перед ним, Коловрат подумал, что капли, задержавшиеся в бороде князя, как слезы, которых еще много-много прольет на грешную землю Русь.
"Кровь и слезы, - подумал Евпатий Коловрат. - И ты заплачешь, князь… Только пользы от слез тогда не будет. Когда льется кровь, слезы теряют цену".
- Ничего не отвечу, Коловрат, - сказал князь Черниговский. - Закончим рыбалку и в ночь вернемся домой, ночевать не останемся. Утром готовься в поход. Мои воины, те, что я обещал князю Юрию, всегда снаряжены к битве. Бери их и ступай на Рязань. Пусть князь Юрий Рязанский известит меня о делах своих. Может быть, сам приду позднее со своей дружиной…
Когда солнце валилось к окаему, над озером возникла вдруг радуга. Голубой цвет в ней был не густ, а желтый ярок, и вставала радуга с восхода на закат, будто луч светила вырвался на свободу, опоясал небо и впился в землю там, откуда и он, и братья его рождались на заре.
- Вишь ты, - сказал князь Мстислав, - знамение вроде…
Он перекрестился.
- Добрая погода будет завтра. К тому и знамение, - спокойно ответил Коловрат.
Князь и Евпатий столкнули лодку и вышли к шестам. Тихо, без всплеска подходили они к затопленным кустам. Коловрат ждал наготове с сачком, а князь осторожно выбирал веревку, затем быстро вытаскивал из воды куст. Рязанец, наученный князем, подводил сачок и брал рыбу, что спряталась от зноя в тени опущенных в воду кустов.
Евпатий Коловрат подхватывал сачком притаившуюся рыбу и опрастывал сачок в лодку. Делал он это, как делал всё, ловко и проворно, но сознание его целиком заполняла одна-единственная мысль: что скажет он князю Юрию?
Глава девятая
"И БЫЛА СЕЧА ЗЛА И УЖАСНА"
Есть дни, есть ночи, которые определяют судьбу народов, стирают целые племена с лица земли. А подходят они тихо, покойно. Словно и не грезится впереди кровавых сполохов. Все как обычно. Пробиваются сквозь темень звезды, плывет полуночное светило. Занимается утро.
…Князь Юрий Ингваревич в ночь перед битвой на Рясском поле не ложился спать, хотя понимал, что обязан отдохнуть, набраться сил перед роковым утром.
Едва невеселое солнце поздней осени встанет над Русской землею, вести ему рязанские полки. И не дрогнет его рука. Как не дрогнул его голос, когда ответил он ханским послам, требовавшим десятину во всем: "Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть".
Теперь ему неоткуда ждать подмоги для защиты рязанских лесов и нив. Князь Владимирский спесиво принял Олега Красного, похвалялся, что один побьет Бату-хана, глумился над рязанцами: струсили-де, перевелись в вашем краю на приокских землях резвецы да удальцы. С великою грустью и негодованием в сердце, с обидой на владимирского гордеца вернулся Олег Красный ко двору брата, с пустыми руками пришел.
Не дождалась Рязань и воеводу Евпатия Коловрата, с помощной ратью князя Черниговского…
Пытался князь Юрий Ингваревич утолить алчность Бату-хана великими дарами. Но ни князь, ни братья его, съехавшиеся под руку его с ратными людьми, не верили в это. Мыслили только несколько задержать Бату-хана. Вдруг Евпатий Коловрат подоспеет или еще кто окажет содействие рязанцам, первыми вступившим на защиту Великой Руси.
Только напрасны были надежды. Потерял Юрий Ингваревич разом и сына Федора, что возглавил посольство к Бату-хану, и невестку Евпраксию с малым внуком. Не уместила в сердце черниговская княжна весть о смерти Федора, злодейски зарубленного в татарском шатре, поднялась на высокий терем, держа в руках годовалого сына, и бросилась, прижав его к груди, наземь…
Войско Бату-хана вступило на Рясское поле. И князь Рязанский вышел ему навстречу. Завтра начнется сеча. Горели костры. Зябкий въедливый ветер норовил укрыться в одеждах спящих у костров ратников. Они ворочались, вздыхали, бормотали несвязно, не в силах очнуться от снов, в которых виделись им матери и жены, дети и невесты.
"Спите, сыны мои", - думал князь Юрий. Набросив поверх боевой одежды шубу, он, медленно ступая, обходил становище, задерживаясь порой у костров, пристально рассматривал безмятежные во сне лица воинов.
"Спите, славные рязанцы, для многих из вас - это последняя ночь… Великое испытание послала нам судьба, и лучше погибнуть всем в бою, чем дрогнуть перед врагом. Лучше смерть, ибо мертвые сраму не имут!"
Впереди замаячил человек, он приближался, и князь Юрий узнал брата своего, Переяславского князя Олега Красного.
- Глаз, наверное, не сомкнул, брат? - спросил Юрий Ингваревич.
- Как можно спать в такую ночь. От Куштума нету вестей?
- Жду сотника Ивана ближе к утру, такой уговор. Но еще прежде решено: Куштум зайдет с тыльной стороны, подберется насколько можно к шатру Бату-хана и ударит в самое сердце татарского войска. Ты со своим полком нанесешь удар с левой моей руки, татары кинутся в свободный проход, а там болото… Мороз прижимает, только за ночь не успеет затвердить мшару, авось, и не выдержит лед. Если судьба не отвернется от нас - одолеем татаровье, брат Олег.
- Будем биться, а там, как повернет судьба. Прощай пока, великий князь. Ухожу с полком в засаду, все сделаю, как ты велишь, положись на меня, брат Юрий.
- В добрый путь, береги людей, но и не осторожничай сверх меры. Прощай.
Ушел Олег Красный… Горели костры, спали рязанцы, перекликались сторожевые воины, бродившие по краю становища, а князь Юрий Ингваревич не ложился спать, ждал вестей от хана Куштума.
Едва светало, когда сотник Иван прибыл с малой дружиной своей.
- Беда, князь Юрий! - крикнул он, еще не спешиваясь. - Плохие вести привез.
- Говори.
- Великое злодейство свершилось в стане Куштума. Злая рука пресекла жизнь твоего побратима. Половцы не придут на помощь.
- Верно говоришь?
- Да, князь. Хан Куштум убит. Войско его сразу дрогнуло. Оно не пойдет против Бату-хана.
- Кто убил Куштума?
- Один из приближенных хана. Сказывают, будто приставлен был к Куштуму самим Барчаком. Убил и сбежал…
- Все оборачивается против нас! - с горечью воскликнул князь.
И смолк, опустив голову. Вдруг резко выпрямился, словно что-то решил.
- Нет! - крикнул Юрий Ингваревич, поднял кулак и погрозил кому-то. - Нет! Пусть грешен я, тогда и кара обрушится на меня одного! Еще поспорю с роком… Пусть остался один с братьями, пусть! Мы дорого продадим свои жизни. Скоро бой, Иван. Готов ли к нему?
- Готов, князь.
- Но тебе не придется биться, твоя сеча еще впереди. Собирайся в дорогу, сотник.
- Я останусь здесь, князь Юрий, - сказал Иван. - На поле мои воины.
- Знаю про то, сотник, - промолвил Юрий Ингваревич. - В тебе уверен, только ты другую службу сослужить должен. Твои дружинники не решат боя, немного вас, а татар - тьма. Скачи со своей малой дружиной в Рязань, передай всем, а княгине особливо мой наказ готовить город к обороне. Пусть надежно укрепят стены, запасают смолу, стрелы, камни, другой боевой припас. Княгиня Агриппина, матушка наша благословенная, должна заняться сохранением узорочья рязанского, чтоб внукам было чем помянуть нас. Дед Верила позаботится о святых книгах… Сам станешь правой рукой городского воеводы Клыча, коего в случае нашей смерти на бранном поле назначаю всей Рязанской земли головой. Донеси эти слова до Рязани: живыми отсюда не уйдем, стоять будем насмерть!
Князь Юрий притянул к себе Ивана и трижды поцеловал.
- А теперь держи путь в славную Рязань. Поклонись городу от князя Рязанского и братьев его, от всех ратников.
Затих топот коней сотника и его товарищей, а ночь еще продолжалась.
Догорали костры. Ворочались во сне рязанцы.
Утром началась кровавая сеча… Великой печалью для русского народа закончилась она. Предоставим слово летописцу, оставившему потомкам свое вечное слово в "Повести о разорении Рязани Батыем":
"…И была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева божия кто постоит! Батыевы же силы велики и непреоборимы: один рязанец бился с тысячью, а два - с тьмою. И увидел князь великий убиение брата своего, князя Давыда Ингваревича, и воскликнул в горести души своей: "О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!" И пересели с коня на конь и начали биться упорно. Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно биясь, так что всем полкам татарским можно было подивиться крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его Давыд Ингваревич Муромский, брат его Глеб Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные и воеводы крепкие и воинство - удальцы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые…"
Глава десятая
ПАМЯТЬ КРОВИ
В самый день рождества дружина Евпатия Коловрата и триста черниговских воинов, коих вел в Рязань воевода Климук, в сопровождении обоза, везущего ратное снаряжение, вступили в пределы Рязанского княжества.
Уже первые деревни, встреченные ратниками на пути, оказались взбудораженными слухами. Дружинники видели, как поселяне прячут скот по лесным чащобам, убирают добро, мечутся, не зная, что делать: то ли в города подаваться, под защиту их стен и княжьего войска, то ли положиться на себя.
Все просили совета у Коловрата, а он мучился, глядючи на людское смятенье. Не знал он, что там, впереди, куда он сам стремился… Хотел было бросить обоз, потом рассудил, что князь Юрий ждет не только людей, в бранном деле и припасы крайне надобны. И Евпатий торопил своих воинов и черниговцев, все меньше и меньше оставляя времени на отдых.
Они были уже в четырех днях пути от Рязани, когда в одной из деревень узнали, что была великая битва на Рясском поле, рязанское войско разбито, а орда двинулась к Пронску. Сказывали поселяне, что весть сию доставил израненный ратник.
Здесь, в этой деревне, Коловрат решил дать людям ночлег, всё не под открытым небом, а рано поутру держать путь на Рязань.
В одной с ним избе ночевал Федот Малой, доделистый отрок, коего Евпатий брал в Чернигов и, полюбив за светлый ум и пытливость, приблизил к себе, взял к своему столу. Дорог стал ему отрок. Коловрату было уже сорок годов, десять лет женат он был на Чернаве, а деток бог не дал, одно только это и омрачало Евпатьеву жизнь с Чернавой, вот и лепился он сердцем к Федоту, приняв Малого под старшую руку.
Хоть и тяжел был дневной переход, а когда легли, не спалось Евпатию Коловрату. Ворочался с боку на бок.
- Не спишь, отец-воевода? - осторожно спросил Федот.
- Да вот засыпаю, а ты-то чего не угомонишься. По твоим летам тебе пора во втором али в третьем спене пребывать.
- Про матушку вспомнил, про Рязань нашу, про девнину свою…
- Ого! - удивился Коловрат. - У тебя и девнина есть. А ты не говорил мне.
- Невеста… Должен был играть свадьбу с Параскевой, да вот в Чернигов ушли.
- Ну и скрытен ты, Федот. Сколько времени вместе, а про такое не обмолвился словом.
- Случая такого не было, а то бы рассказал.
- Будь бы другое время, побеседовали подольше. В таком деле слово, совет старшего всегда надобны. Да не о том сейчас думы.
Коловрат замолчал. Мысли его были о Рязани. Но, вспомнив о Федоте, спросил:
- Так и не спишь?
- Нет, думаю все: что там впереди?
- Засыпай, завтра подниму рано.
Долго еще лежал Евпатий Коловрат с открытыми в темноте глазами. Потом показалось воеводе, что захрапели кони. Он прислушался. Ровно дышал во сне Федот Малой… Коловрат, не вздувая света, оделся и вышел во двор.
Тихая звездная ночь опустилась на стылую землю. Кони не беспокоились боле. Рядом темнел лес. Он неудержимо тянул воеводу. Вдруг захотелось ощутить под рукой шершавый ствол сосны. Сосна-то уже была рязанская, выросла на родной, земле.
Едва ступил на опушку: будто видит в глубине леса светлое пятно. Оно все приближалось и приближалось. Темнота словно сама собою отступала. И вдруг перед воеводой предстала женщина.
- Здравствуй, Евпатий, - сказала она. - Это я звала тебя, чтоб никто не помешал разговору.
Как русский воин, одета была незнакомка. Округлый шлем на голове, с шишаком на верхушке. Легкая кольчуга, на груди - панцирь, сбоку подвешен меч.
- Ты не узнал меня, Евпатий Коловрат. Я ведь всегда живу по соседству с тобой, в мещерских мшарах. Блазница я, внучка Деда Болотника… Слыхал про такую?
- Блазница, - прошептал Коловрат. - Твой ратный наряд смутил меня. Вот сразу и не признал. Сказать что-то хочешь? Про Рязань, может?
Блазницу качнуло как дуновение.
- Нет больше Рязани и твоей Чернавы тоже. С тем и спешила к тебе. Иди к воинам, поднимай их на святую месть.
Перекрестила мечом Коловрата Блазница и стала медленно удаляться в лес.
- Коловрат, а Коловрат! - услыхал воевода голос. - Беда, Коловрат!
Евпатий открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо черниговского воеводы Климука.
- Стража приняла ратника из Рязани, - сказал Климук. - Изранен весь. Сказывает, нет больше города, Коловрат. Куда теперь поворачивать?
- Что говоришь? - Евпатий и про сон забыл и про Блазницу, ухватил Климука за плечо.
- Иди сам все узнай, Коловрат, - сказал Климук. - Ратник рязанский в соседней избе.
Глава одиннадцатая
ГИБЕЛЬ РЯЗАНИ
Завыли трубы.
В горячке боя их заунывные голоса не сразу были расслышаны, и татары с пронзительными криками продолжали идти на штурм рязанских твердынь. Но трубы выли и выли. Это был сигнал отходить. И воины откатывались назад, переводили дух. Собирались в поредевшие десятки и сотни. И отходили к становищу, где уже готовилась идти на приступ новая орда, освеженная сном и едой.
А рязанцы не успевали отдышаться, перевязать как следует раны. Разве что испить воды хватало у них времени, как снова наваливалась орда на крепостные стены. Летели стрелы, все вокруг заполняли крики, предсмертные стоны.
С двух сторон, полуденной и восходной, наступала орда на Рязань. За спинами защитников города был высокий, обрывистый берег Оки. Здесь было покойно, воевода Клыч держал там лишь малую стражу на случай.
Когда под стенами Рязани появились первые конные разъезды врага, а до того пришли вести о сражении на Рясском поле и о гибели Пронска, великая княгиня Агриппина собрала Большой совет:
- Наш сын, - сказала она, - великий князь Юрий Ингваревич сложил свою голову в бою со злыми врагами земли русской. Не стало и братьев его, осиротела Рязань… Князь Юрий наказывал передать заботу о защите города воеводе Клычу. Пусть будет по сему. Веди совет, воевода, мне о другом заботу принять надо.
На совете голоса разделились. Кто предлагал оставить город и всем бежать в мещерский лес. Лед на Оке, пожалуй, окреп, выдержит пеших. Другие осторожно говорили о возможности почетной сдачи города на милость победителя. Войска больше нет, на соседей рассчитывать не приходится.
Старый Клыч молчал. Он хорошо понимал: Рязань обречена. Воевода мучительно пытался придумать стоящий выход, чтоб и людей спасти, и сохранить честь Рязани.
- Дозволь мне слово сказать, - попросил сотник Иван, ставший в последние дни незаменимым помощником Клыча. Воевода согласно кивнул.
- Много было разных речей, - начал Иван. - Мне думается, что и те, кто говорил о сдаче врагу, не трусили. Они пеклись о судьбе города и жителей его, рязанцев. Так я их понимаю… Но вот хочу сказать Большому совету. Верно, подмоги ждать неоткуда. Но подумайте: сдать город без боя - что может быть позорнее для русского человека? Если мы сдадимся на милость Бату-хана, в живых останется больше. Но разве то будут прежние рязанцы? Это будут уже рабы. И весь народ наш ослабнет духом, если Совет примет такое решение. Не только нынешние люди, но и в будущих поколениях скажется слабость духа, которую проявим сейчас мы, их предки. Надо биться с врагом, не жалея ни сил, ни самой жизни!
Он обвел глазами собравшихся.
- Драться! Драться! - послышалось со всех сторон, и воевода поднял руку.
Все затихли.
- Будем драться, - просто и буднично сказал старый Клыч.
Уже в первый день осады татарами Рязани княгиня Агриппина вызвала к себе Владия Красняту и деда Верилу. Возложила она рукодельцу обязанность позаботиться об узорочье рязанском, найти место, где бы можно было захоронить княжье добро: бармы, драгоценные вещи. Спрятать их от татарской хитины, чтобы, если не детям, то внукам досталось это узорочье, в коем была не только ценность сама по себе, но и красота неповторимая - свидетельство рязанского умельства.
- Тебе, Верилушка, сам знаешь, о чем следует позаботится, - сказала княгиня. - Старые книги сохрани, в них и наша память, и предков тоже. Побереги их, Верила, да зайди к владыке. Он хочет просить тебя заняться спасением святых икон.
После встречи у княгини Краснята и Верила не увидят больше друг друга. По-разному сложатся их судьбы. Молодому Владию жить осталось совсем немного, и конец ему был уготован страшный. А дед Верила еще увидит разорение Руси, глаза его устанут смотреть на поленницы трупов, горько вдыхать настоенный на свежей крови воздух. Встретится Верила и с Бату-ханом, не побоится старый летописец сказать Властителю Вселенной все, что хотел сказать, и заронит своими словами некое смущение в душу монгола. Все это будет, а пока Владий Краснята думал о захоронении узорочья, Верила готовился укрыть книги и святыни рязанские: афонскую "Одигитрию", черниговскую "Редединскую икону" и Николу Зарайского, за двенадцать годов до злой напасти перенесенного на Рязань из Корсуни.
Было у Владия заветное местечко на пустыре между Серебряным выгоном и Кожемякиной слободой. Рос на пустыре кряжистый дуб, окруженный порослью. Под корнями дерева была нора. В чащобе кустов ее сыскать было невозможно. Туда и задумал Краснята спрятать рязанское узорочье. Никто не вздумает сунуться - дикое и безлюдное место. И от пожаров безопасное, потому как вблизи нет никакого жилья.
Завершив все, Владий стал пробираться к Успенскому собору, чтобы сообщить княгине место захоронения клада.