Он оглянулся, посмотрел вверх, оттуда, как из огромного светильника, лился свет, - проверил, не идет ли кто-нибудь за ним, и направился дальше по темному и угрюмому коридору, ведущему к убежищу Мондрагона. А чтобы предупредить о своем появлении среди каменных стен, однообразных, как лики святых, он начал надсадно кашлять, чихать; он зевал и вздыхал так, что ему мог позавидовать оркестр муниципалитета, в который он в юные годы не попал только потому, что ему больше по душе были вожжи. Так и не дали ему подуть в трубу, отдававшую плевательницей, - и послали в кучера. Много лет возил он людей на муниципальных дрожках, пока… не подрос первенец алькальда. Как-то июньской ночью этот первенец залил в себя немалое количество горячительного, так как они отмечали канун дня святого Петра и святого Павла, а потом взялся за вожжи… и вместе с дрожками и лошадьми бухнулся в глубокий овраг. Сам он, первенец, спасся чудом, вовремя успела его вымолить у бога мать; однажды ей приснилось, что сыну угрожает смертельная опасность и что умрет он без причастия. "Богородица скорбящая, не позволь этому свершиться!.." - воскликнула во сне мать. И чудо свершилось. С тех пор в церкви Голгофы, рядом с главным алтарем, на той стороне, где дева стоит у распятья, висит картинка; богомаз запечатлел на доске тот момент, когда дрожки летели в пропасть, спицы колес ощетинились и встали дыбом так же, как и волосы сынка алькальда, летевшего головой вниз, а вверху - в медальоне, среди облаков, изображена чудотворная богоматерь, внизу, у ее ног - убитая горем молящаяся мать, а еще ниже написано от руки название места, указаны час и дата необыкновенного происшествия, перечислены имена спасенных - так выражалась благодарность пречистой деве и подтверждалось, что богомаз забыл пририсовать только несчастных лошадей.
Что верно, то верно: чудо произошло, но лошади погибли, так и не отмеченные на благодарственной доске в церкви, - и дрожки, выходит, падали сами по себе, - а Кайэтано после этого чуда остался без места, прогнали его из муниципальных кучеров. А ему по душе было править лошадьми! От лошадей перешла к нему шерсть и перешел пот, а дышал он, как будто колесо скрипучее катилось, и, видимо, господь бог наказал его, создав человеком, - иначе он, помимо своей воли, превратился бы в полулошадь, полуповозку. И что точно, то точно: последним пассажиром, которого он перевез со станции в поселок, была учительница по имени Малена Табай. Не было в ту пору и станции, если не считать остановку по флажку среди болота, где путники, собиравшиеся продолжать путь, находили пристанище в тени аматле, распростершего свои ветви, будто огромный зеленый зонт.
С тех пор много воды утекло. Теперь уже выстроено здание вокзала, есть телеграф, и можно прочесть название станции - Серропом, которое выглядело, я бы сказал, по-кладбищенски - черные буквы на кофейном фоне. Теперь есть школа, которой раньше не было. Ее заставила выстроить новая директриса, та самая нежная голубка, которую он когда-то встречал у флажка и которая отдала этой школе все силы, так что не сбылись зловещие предсказания Чанты Беги, а эта Чанта Вега, если господь не соизволил иначе, возможно, в силу известных причин еще задерживается в чистилище. Не угадала, не попала она в точку. Вот то-то и оно, стало быть, ошиблась Чантисима, села между двух стульев. Она утверждала, дескать, ни на что не годится "училка", которая, словно сумасшедшая, во всю глотку читает стихи, а иногда, в строго определенные часы, заливается слезами; в учителя-то она пошла из-за нужды, а не по призванию и похоронила себя в этом несчастном селеньице из-за чистейшего разочарования в любви…
Дуэнде замедлил шаг: откуда-то снизу, как бы из-под его ног, донеслись еле слышные голоса Малены и Хуана Пабло, глухие, словно стенания жухлых листьев. Он шел по уснувшей листве - по словам, обернувшимся в пыль теней, подходил осторожно, боясь нарушить уединение влюбленных и не решаясь окликнуть этих двоих, которым пора уже было разлучаться.
Шаги. Малена поспешно поднялась. Волосы ее рассыпались, а одежда - будто сам дьявол вел бой быков. На ощупь вытащила она из сумки гребень и стала искать шпильки. Скорей! Одну шпильку в губы, вторую - в волосы, третью - рука нащупывала на земле. А Хуан Пабло пошел навстречу старику, который не спешил подходить, намеренно замедлял шаги, точнее - топтался на месте. Прическа в порядке, теперь - платье; никак не могла продеть правую руку в рукав. С трудом его натянула. Рванула второпях. Даже швы затрещали. Даже плечо заныло. Сзади, около лопатки… Как глупо сшито платье! Воротничок, чулки… Лопнула резинка. Нашла концы, связала узлом, затянула. Эх, петли спустились. Чуть не потеряла серьги. Хуан Пабло вернулся к Малене. Поцелуй. Не смог уйти от нее без поцелуя. Взял за подбородок, как маленькую девочку, приподнял лицо и, наклонившись, нежно поцеловал. Она вздрогнула и прикрыла глаза. А когда открыла - он уже вышел из убежища. И все же Малена не чувствовала себя одинокой. Она ощущала рядом чье-то присутствие. Теперь ее одиночество не будет казаться таким страшным. Как бы далеко он ни был, все равно она ощутит его рядом.
Одиночество без него - вот что было бы ужасно. Но теперь с ней повсюду будет… сердце ее сжалось, а мысли расходились кругами, как от землетрясения… А кто с ней будет рядом, если Мондрагон выйдет из этого лабиринта лавы, камня и мрака и его поймают?.. Покойник?!
Она не удержалась, вскрикнула. Хуан Пабло взял ее под руку. Наступал час разлуки. Обнявшись, они дошли до Арки каменных кактусов. Перед ними маячила спина Кайэтано Дуэнде. Стаи летучих мышей, обгоняя их, спешили навстречу ночи. Невозможно оторваться друг от друга. Он проводит ее до самого выхода. Дуэнде всматривается и вслушивается - дозорный вовремя предупредит об опасности. Суровые, будто куски лавы, они чувствовали, как горе разделяет их, отдаляет друг от друга. Поцелуями пытались они скрасить печальное расставание. Вот уже показались холодно мерцающие звезды. Пора. В воздухе реют стаи летучих мышей. А кем были они для этих зверюшек, пролетавших, попискивавших, касавшихся их крыльями, едва не налетавших на них? Малена и Хуан Пабло замерли на месте. Не проронив ни звука. Лицом к лицу стояли они во мраке ночи, ожидая, что ночь промоет им глаза и тогда смогут они еще и еще раз взглянуть друг на друга - кто знает, быть может, в последний раз. Хуан Пабло пристально вглядывался в Малену - как хотелось похитить, унести с собой ее образ, скрыть его на дне своих глаз, спрятавшихся в складках распухшего лица. Тщетно пытался он изображать веселую улыбку, улыбку человека былых счастливых дней, но что могла выразить эта пергаментная маска, по которой, словно отшлифованные гальки, скатывались крупные и прозрачные, холодные капли, скатывались и разбивались… Ах, сколько слез стоит крушение надежд, гибель желаний!.. Он жадно вглядывался в ее лицо, а Малена оледеневшими пальцами водила по бесформенному лицу Хуана Пабло и каким-то глухим, словно отсыревшим, еле слышным голосом шептала, что именно таким она хочет сохранить его образ в своей памяти. Вспоминая его лицо, она будет черпать силы, чтобы ждать и выдержать. Это лицо, так непохожее на человечье, этот грибообразный нарост скрывает человека неколебимой воли, который решил вернуться к труженикам побережья, влачащим нечеловеческую, звериную жизнь, - вернуться ради того, чтобы начать заново борьбу. Ее пальцы, ставшие снова мягкими и нежными, легкими, трепетными движениями касались лика зверя, раненого зверя…
Он вырвался из ее объятий, круто повернулся и быстрым, размашистым шагом зашагал обратно. Оглянувшись, она уже не увидела его. Он исчез в какой-то темной расщелине. Она наугад помахала рукой.
Хуан Пабло смотрел, как постепенно сгорал ее силуэт в зареве угасавшей вечерней зари. Сильным рывком он подтянулся ко входу в пещеру и оттуда продолжал следить за девушкой до тех пор, пока не потерял ее из виду, пока от напряжения не навернулись слезы на глаза. Он откинул голову, но разобрать что-либо в быстро наступивших сумерках не мог.
Они были уже далеко. Кайэтано Дуэнде шел впереди, за ним Малена. Растаяли их тени в необъятной и темной ночи, сверкавшей мириадами светляков.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
XVI
- Гляди-ка, тетя, гляди!..
Мальчик, как всегда, прислуживал Анастасии на полуночной мессе в дверях таверны "Гранада".
- Сосут и сосут эти гринго!
- Гляди-ка, тетя, гляди!.. - повторил мальчуган и повернул голову - она была похожа на черную растительную губку, наскоро обстриженную чьими-то ножницами. Он, вытаращив глаза, уставился на человека, который только что слез с велосипеда. Слез бесшумно. Будто какое-то жесткокрылое насекомое, сбитое на лету яростными ударами джаза, отдававшимися по улице так, что в ритм им отзванивали все оконные стекла. Человек с велосипедом подозвал его. Сначала поманил рукой, затем замахал шляпой - снял ее с головы и стал обмахиваться, хотя ночь была очень холодная. Человек сплюнул. Сочный плевок. И сам человек, очевидно, не заметил, что сплюнул, правда, во рту уже было сухо. Рин-трин-трин, рин-трин-трин!.. Случайно он задел локтем звонок велосипеда, о который опирался; человек явно нервничал, прерывисто дышал, шляпа в его руках трепетала, точно веер.
Наконец малыш понял, что подзывают его или их с теткой вместе, а тетка ничего не замечала, все внимание ее было приковано к тому, что происходило в таверне, она смотрела туда и приговаривала:
- Сосут и сосут эти гринго!
"Сипе"!.. "Си…си…пе!" - сорвался с места мальчуган и, звонко отшлепывая босыми ногами по сырому от ночной росы асфальту, подбежал к велосипедисту и только тут узнал его…
"Сиииии… пе… сиииии… пе… сиииии… сиииии… пе… сипе!.." - как бы нажимая на педали, притоптывал мальчик по земле, возвращаясь после разговора с велосипедистом к тетке. А та зевала, зевала все чаще, все шире, и вот уже лицо ее казалось огромнейшим ртом - нельзя было понять, от голода это или от недосыпания, не то от того и другого сразу: пусто в желудке, пусто в глазах, пустота во всем теле, однако язык без устали работал:
- Сосут и сосут эти гринго!
- Тееееенька! - потянул ее за руку мальчуган. - Там сеньор Непо. Говорит, чтобы подошли к нему!
- Сеньор Непо?.. Раз зовет - значит, надо!.. - Мулатка оторвалась от двери и пошла к велосипедисту, больше не слушая продавщицу фиалок, незабудок, жасмина, гвоздик, "морских игуанит", девиц непорочных и замужних женщин, которая хотела ей что-то рассказать. Опять, вероятно, вздумала что-то такое ляпнуть, как тогда, под сочельник, когда, изрядно хлебнув, вылезла она на улицу и завопила: "Хочешь верь, хочешь не верь, а это я, Гумер, с самого неба свалилась и здесь объявилась!.. Сколько же там рыжих ангелочков-янки!.. Все равно что в кино…"
"Вино в голову, видать, ударило - увидела то, чего и в помине нет… тоже мне, сравнила с ангелами этих белобрысых болванов, рожи под фуражками точно задницы!.." - отрезала ей в ответ Анастасиа и сейчас за словом в карман не полезла бы, да недосуг - пошла, не дослушав болтовню Ниньи Гумер.
- Два колеса - два башмака, а молодец молодцом один… Кто угадает!.. Только я, только я… - приветствовала мулатка сеньора Непо, который, придерживая за руль велосипед, легко катившийся под гору, спускался к Почтовой арке.
- Попросил разрешения прийти на работу попозже…
- А поскольку работа - преступление, - прервала его Анастасиа, - и преступник всегда возвращается на место преступления, то и вы никак не могли удержаться, чтобы не сунуть сюда свой нос!
- Мимоходом, просто мимоходом. И задержался здесь потому, что увидел, что ты торчишь в дверях…
- Сосут и сосут эти гринго!
- Эка новость!
- Новость не новость, зато истина!
Мальчик следовал за ними мелкими шажками, семеня маленькими босыми ножками, - доволен он был, что идет рядышком с задним колесом велосипеда, которое вертелось, вертелось, вертелось, а дон Непо, как заправский бедняк, топал по земле пешком. Недаром всякий раз, как разговор заходил о том, что кто-нибудь завел себе сипе, тетка говаривала: "Топай, деточка, по земле, нажимай, земля - велосипед бедняков".
- Вы сейчас домой направляетесь?.. - Мулатка прибавила шагу - мужчина шел так быстро, что ей тоже пришлось "поднажать на педали".
- Домой. Правда, дома я уже был, потом уезжал, снова вернулся и снова уехал. Ищу внука, нынче он уехал спозаранку и до сих пор его нет как нет. Хуже всего то, что уехал он на телеге - мало ли что могло случиться в пути. Уже спрашивал о нем и на строительстве, куда он возит известь. Был в Гуарда-Вьехо, в Ласарето, повсюду был - нигде нет. На Марсовом поле был, в Санта-Кларе, в Вилья-де-Гуадалупе, даже там, где монахи-салесианцы строят…
- На вашем месте я обратилась бы прямо в полицию…
- Почему прямо?.. - Холод сжал его сердце, как только он вспомнил о своем помощнике, об этом беглом заговорщике, которого разыскивает полиция, хотя, по правде говоря, мулатка права: из полиции сразу дали бы знать, если бы что-нибудь произошло с Дамиансито, а что касается помощника, то лучше о нем не спрашивать даже по телефону.
- Конечно… - настаивала Анастасиа. - Полиция все знает, она знает, кто и где "отсиживает", кто ранен и лежит в госпитале, а кто уже стал закуской для могильных червей…
- Типун тебе на язык!
- Я же пошутила!.. Как он может погибнуть!.. Известно бы стало… Вести перелетают быстро, тем более теперь, когда есть эта балаболка - радио!
- Радио не по мне! Радио?.. - скривил в усмешке губы дон Непо, даже усы зашевелились. Он поморщился от отвращения, которое тут же сменилось раздражением. - Радио?.. Довольно с меня и той шлюхи, что от радио пошла - этой "Роколы"! Как услышу, так тошнота подступает!
- Конечно, вам по вкусу, плут вы этакий, больше эти пон… пон… пон… на маримбе, в три утра. Вы же человек старой закваски и предпочитаете вальсы…
- Даже маримба, Анастасиа, даже маримба. Раньше она мне нравилась, а теперь слушаешь, слушаешь без конца - оскомину набил…
- Рааааадиогазеееета!! - завопил мальчишка, выбежав вперед и изображая хромого - одна нога на тротуаре, другая - на мостовой.
- Вот видите, даже мой цыпленочек помешался на "Радиогазете"…
- А то еще говорят, те-е-нька… - обернулся мальчуган. - Лоте-лоте-лоте… рея… на билет - велосипед!..
- А у меня аж челюсти сводит, как услышу: "Доктор, не могу ходить, чем болезнь эту лечить? - Ха, пользуйтесь голубыми такси".
- Ну, так это фирменная реклама такси, - заметил дон Непо.
- Это форменное издевательство над людьми, а не реклама!..
Раздались удары часов на башне, повторенные эхом.
- Надеюсь, - продолжал свою мысль Непомусено, - может, он к этому часу явится. Никогда Дамиансито не задерживался до глубокой ночи. Просто ума не приложу.
- Спросите в полиции…
- Завтра, пожалуй, так и сделаю.
- Но как же можно лечь спать, не разузнав? Узнайте сейчас же. Вот будем проходить мимо лавки "Ла Селекта", где дон Чако торгует, попросите разрешения позвонить по телефону.
- Да нет, лучше уж я не буду ложиться, поеду искать. Что бы еще сделать? А полиция… да, да, полиция… Ловушка это - с полицией-то, спросишь, да засядешь кормить клопов…
- Что правда, то правда, - широко зевнув и потянувшись, согласилась мулатка. - А вы не спрашивайте о внуке, о Дамиансито. Кто вас просит называть имя? Спросите о телеге с быками…
- Все равно…
- Ладно, не хотите спрашивать у поли… пов, не спрашивайте…
- Давайте у Колумба съедим по тамалю, - предложил дон Непо, подгоняя велосипед и ускоряя шаг; он по-прежнему шел пешком и увлекал за собой обоих своих спутников.
- Что верно, то верно, - поддержала Анастасиа. - С хлебом и горе не горько…
- А то перекусим здесь, в "Сайта Роса", у негра Роу…
- Дорого здесь, дон Непо, да еще к тому же тут тоже есть "Рокола". Лучше у Колумба, на свежем воздухе, спокойнее, а кроме того, там, ежели еще чего захочется, перейдешь площадь и зайдешь к китайцу, что торгует требухой…
- Нет, по-моему, вкуснее тамаль с лепешкой, с кофе…
- И мне это тоже по вкусу, да ежели еще отщипываешь по кусочку…
Торговка тамалями отделила три порции густой маисовой каши с кусочками мяса, завернула в банановые листья. Анастасиа взяла их в руки, но, обжегшись, стала дуть на пальцы; перекладывая тамали с руки на руку, торопливо понесла их к скамье. Усевшись рядом, дон Непо, мулатка и мальчик развернули тамали и принялись их уписывать - без хлеба, без кофе, ни того и ни другого у них не было, - орудуя пальцами.
Две головы повернулись одновременно: голова дона Непо и голова мулатки. Откуда-то донесся перестук колес телеги. Они выжидали - кусок застрял в горле. Вдруг Дамиансито?.. Дон Непо не выдержал, отложил тамаль и встал… И в самом деле - оказался Дамиансито… Он был один, без помощника… Дон Непо пошел навстречу… Внук проворно соскочил с телеги, подбежал к быкам, остановил их… Анастасиа сорвалась со скамьи - она готова была беспощадно расправиться с мальчишкой, который пытался было вскарабкаться на велосипед и нажать на педали, но не сумел и уронил машину.
- Стой, несчастный, не то убью!.. - кричала му^латка, бросившись вдогонку за мальчуганом. - Стой, тебе говорю!.. Стой!..
Дамиансито поздоровался с дедом, улыбнулся, почуяв аппетитный запах тамалей, и сказал:
- Одному только богу известно, до чего хочется проглотить тамальчик! Еще когда проезжал я Пласиту, мне навстречу попадалось много торговцев тамалями, и очень уж аппетит у меня разыгрался, но я не стал останавливать быков, и без того они притомились.
- А твой помощник? Где его оставил?
- Моего помощника?.. - Крики Анастасии: "Стой! Остановись!" - слышались уже где-то вдалеке; видимо, никак не могла она догнать малыша. - …Помощника я оставил там, за скотобойней, где начинаются зольники без конца и краю. Там он остался ждать поезда.
- Ас Хуамбо он говорил?
- Думаю, что говорил. Они были вместе…
- Тамаль у тебя остынет… Похоже, эта женщина совсем рехнулась. Ненормальная, готова убить ребенка только за то, что он на велосипед сел…
Обеими руками Дамиансито запихивал тамаль в рот, да с таким наслаждением, будто отродясь не пробовал ничего вкуснее тамаля.
Дед понизил голос:
- Я тут совсем извелся - смотрю, тебя нет и нет. Даже на работу не поехал. Попросил отпустить. А вдруг, чего доброго, вас арестовали! А может, думаю, задержали из-за того, что на телеге фонаря нет…
- Как раз из-за этого задерживали. Один полицейский хотел даже забрать…
- Вот видишь…
- Но я уже был один.
- К счастью! Ну, и как? Отпустил?
- У меня с собой была фактура на перевозку извести для дворца, который строит директор полиции за Санта-Кларой. Показал - и все в порядке.