XVIII
Вместе!.. Вместе!..
Все это казалось им невероятным…
- Мален!..
- Хуан Пабло!.. Их прежние имена…
Два года назад они простились в Пещере Жизни, и на устах еще остался привкус потери, несчастья, поражения, провала, неуверенности; ему угрожала смерть, ей - отчаяние. А теперь, после семисот с лишним дней борьбы, они в объятиях друг друга, и появилось ощущение надежды… Крепко прижав ее к груди, он целовал, не давая передохнуть, целовал губы, он пил ее нежное дыхание, пил самое жизнь, он словно упивался своей мечтой, - и она так же пылко отвечала на этот бесконечный, бесконечный поцелуй, опьяненная слезами, опьяненная волнением радости.
- Хуан Пабло!
- Мален!
- Два года!
- Два года?.. Больше… тринадцать лет!.. Путешественница в поезде… остановка у флажка… букетик камелий…
- И пассажир, назойливый, неприятный!.. - отрезала она.
- Будто реку остановили, чтобы вышла из нее сирена!
- И эта сирена исчезла… и вместе с тем - не исчезла… - засмеялась Малена. - Как?.. Не знаю… Но я следовала за тобой, не зная тебя, еще не понимая, что это значит, когда я ехала в Серропом на таратайке Кайэтано Дуэнде… - И после паузы и града поцелуев Хуана Пабло, осыпавших ее лицо, волосы и плечи, она добавила: - Я следовала за тобой в течение одиннадцати лет, не зная тебя, и ты был рядом со мной все эти одиннадцать лет, не зная меня, до того, как мы неожиданно встретились, до того визита в школу. Ты помнишь, ты еще был одет тогда в форму офицера-дорожника?.. У меня возникло впечатление, что я ехала в поезде, ехала далеко-далеко, что мы совершали путешествие вместе, в одном и том же вагоне, только когда ты появился, все изменилось, действительность оказалась отражением сновидения, а сновидение стало отражением действительности…
- Мален!
- Хуан Пабло!
Они держали друг друга в объятиях, думая каждый о своем… Серропом… падре Сантос… воскресные встречи… учитель Гирнальда… ее дневник… "А сейчас я хочу, чтобы ты ушел…" …газеты с сообщениями о раскрытом заговоре… имя Хуана Пабло Мондрагона среди руководителей заговора… приказ захватить живым или мертвым… патрули… конная полиция… роты солдат, расстреливающих… букетик камелий… опять алые камелии - теперь уже не только пламенеющий символ любви, но и пароль свободы…
- Ты знаешь… - прошептала она, - несмотря на то что черная ночь окружала меня все время, иногда меня охватывал такой страх - вдруг с тобой что-нибудь случится, и мне не хватало дыхания, в гортани становилось сухо, я задыхалась, я вскакивала и начинала ходить из угла в угол, размахивая руками, чтобы вдохнуть воздух… И вот, почти мертвая, я вдруг улыбнулась - так радостно, так приятно мне было получить букет, который был для меня все тем же букетом, что я оставила в поезде, когда мы увиделись впервые, и который ты возвратил мне много лет спустя, свежий, ароматный, пламенеющий, и мне в голову даже не пришло, что эти бедные цветы, которые падре Сантос унес из школы, тщательно спрятав в сутане, были роковым символом новой и еще более ужасной нашей разлуки…
Она вернулась в его объятия поспешно, будто искала убежища, и замерла, пока не почувствовала сквозь одежду тепло его тела, которое проникало в нее, впитывалось в кожу, как невидимая татуировка.
- Мы разлучились не тогда на остановке, где лишь флажок говорил о существовании живых существ среди этих пойм, похожих на водяные чистилища, мы были разлучены там, под землей, где безгранично немое молчание и от рождения слепа темнота. Судьба иногда загадочна. Кучер, который увез меня с безымянной остановки в Серропоме, был тот же самый человек, который привел меня к тебе в Пещеру Жизни, где ты скрывался, чтобы я могла сказать тебе: прощай, прощай, как говорили некогда друг другу христиане в катакомбах…
Он прижал ее к себе, и снова слилось тепло двух тел. Они хотели убедиться в том, что это действительно они. Столько лет жили они в разлуке и так привыкли представлять друг друга только в мечтах, что сейчас с трудом осознавали реальность этой встречи.
- Ты снова прежний… - робко проговорила Малена. - Я так боялась…
- Боялась, что я так и останусь изуродованным…
- Боялась, что ты вообще изменился… не внутренне, а внешне… Как-то, находясь в отпуске, я попробовала этого снадобья, которое искажает внешность и стала ужасной, показалась самой себе тараской… Я хотела быть уверенной, что ты не остался таким…
- Боялась увидеть урода… - настаивал тот, пристально всматриваясь в черные зрачки Малены. - Урода…
- Любовные письма без любви! - с упреком сказала она.
- Без слов любви, ты хочешь сказать, а это не одно и то же, - поправил он. - Дело в том, что письма были написаны не только для тебя… - Она попыталась вырваться из его объятий. - Мален, будь же умницей… они предназначены не только для тебя! - Она выскользнула бы из его рук, если бы Хуан Пабло не удержал ее и не прошептал на ухо: - Они были также для Росы Гавидиа…
Это ее обезоружило.
- А… Роса Гавидиа, - продолжал он, - придерживалась иных взглядов. Вспомни, что писала она в одном из ответов: "Мало-помалу твои письма мне возвращают радость к жизни - все становится таким ясным, возрождается надежда, что я выйду из тупика, избавлюсь от этого каждодневного медленного умирания, выйду навстречу новой эре…"
Он положил ей руки на плечи.
- Или вот другое, где ты пишешь… Ах да, ведь это не ты, это Роса Гавидиа писала… "Любовь, являющаяся только отражением несуществующего мира, должна остаться в стороне… Нам не угрожает риск обратиться в субстанции воображения и зеркала…"
- Смейся!.. Смейся!..
- Это не насмешка, ничего подобного! Вспомни, что я тебе отвечал… Ага, ты уже не помнишь?.. "Любовь, отражение погибающего мира, должна остаться позади, за нами… Нам не угрожает риск обратиться в субстанции несправедливости, разложения, горечи".
- Для меня - не знаю, каких слов ты от меня ждешь, - для меня лучшим' из твоих писем было то, в котором ты объясняешь смысл и цели этой забастовки. Ты отвечал на мой вопрос, не похоже ли это на новый заговор. Я запомнила все… "Это не имеет ничего общего ни с заговором, ни с мятежом, ни с военным путчем, - писал ты мне. - Это совсем иное дело. Заговор, мятеж или путч, даже если они направлены против диктатуры, остаются частью диктатуры, ибо входят в военно-полицейскую орбиту. А забастовка - нет! Революционная забастовка - именно такая, какую мы готовим, - ничего общего не имеет ни с полицейскими шпиками, ни с регулярными войсками, сколь бы ультрареволюционными они ни казались, ведь по сути своей они были и остаются орудиями угнетения народа. Забастовка же совершенно не имеет ничего общего с государственной машиной, она ломает установившийся порядок…" А далее ты пишешь… в самом конце… подожди-ка, дай-ка вспомнить, только-только в памяти было… только-только… боже мой! Что же было в самом конце? Ага… ты, иронизируя, писал: "Забастовка - это ответ консорциям со стороны анонимных акционеров, а подлинными анонимными акционерами являются рабочие, - процитировала она, широко улыбаясь, - и этот ответ касается как политической, так и социальной стороны…"
- Какая чудесная память!.. - восхищенно воскликнул Хуан Пабло и, разомкнув объятия, но не выпуская ее из своих рук, поднес ее пальцы к губам, осторожно целуя их - в самые-самые кончики, покрывая поцелуями упругие ладони и тыльные стороны рук, похожие на птичьи крылышки.
- Была у меня хорошая память, но я потеряла ее, попробовав этот ядовитый кактус. Я выглядела столь ужасной, что мне пришлось скрыться у Пополуки, а в Серропом сообщить, что я уехала на время каникул в столицу. Каникулы, вакации!.. Вакцинацию пришлось делать - против опухоли… Хотелось плакать, меня охватило какое-то меланхолическое безумие, и это тоже было результатом действия ядовитого кактуса!.. Кайэтано доставлял мне письма от тебя, однако и они меня не радовали, они меня интересовали, это верно, интересовали - и только, ибо я узнала, что в этих письмах не было…
- …слов о любви… - поспешил добавить Хуан Пабло.
- Единственное, что меня радовало, - это рассказы старика о том, как ты живешь, что у тебя нового, о твоих планах и, что важнее всего, не вызвал ли ты у кого-нибудь подозрений, и… какой глупой становишься от… - она рассмеялась, - кактусов… (Она хотела было сказать "от любви".) Я требовала от Дуэнде, чтобы он сосчитал, сколько раз ты спрашивал обо мне, и все беспокоилась, не проговорился ли он, что я попробовала снадобье из кактуса…
- Еще бы!..
- Он сосчитал, сколько раз ты его спрашивал! Это было пятьдесят девять раз - совершенно точно, так мне сказал старый болтун, и еще он сказал, что, когда я попробовала это питье, термометр твоего интереса ко мне поднялся. Всего пятьдесят девять раз! Спросить обо мне - всего пятьдесят девять раз! Как обидно! "А ты сказал ему, Кайэта, что я попробовала этот кактус?" - спросила я как-то старика. "Да, сеньорита, я сказал ему", - ответил мне старик. "И что он сделал, узнав об этом?" - спросила я с нетерпением. Ты вначале молчал, сообщил мне Кайэтано, да, замолчал и только после длительной паузы, не зная, что сказать, вдруг в замешательстве воскликнул: "А если бы я принял яд!.. какая дикость, зачем ей дали попробовать это снадобье?.. А вдруг лицо так и останется изуродованным?.."
- Вполне понятно, что я встревожился! - прервал ее Хуан Пабло.
- А ты… Ты ведь остался с изуродованным лицом? - подняла она голос, устремив на него взгляд.
- Я не знаю, сколько времени мне нужно будет скрываться, и потому продолжаю принимать это лекарство. Но, пойми же, это случай особый, для мужчины не так уж страшно некрасивое лицо, и, кроме того, я так поступал не из-за…
- Не из-за любви… это я уже знаю!
- Я мог бы оставаться с этим страшным лицом… но ты…
- Я хочу разделить с тобой твою участь, что бы это ни было - уродство или смерть! И вот именно поэтому я начала приходить то к Дуэнде, то к Пополуке, и все с одним и тем же: "Поклянитесь мне, поклянитесь, что Хуан Пабло не просил у вас яду, скажите мне честно и… оставьте немного яду для меня!" Все ночи напролет я не спала, думая о том, что ты можешь принять яд в случае провала - ведь у тебя не будет иного выхода; что же тогда делать мне?.. Я даже хотела отправиться на розыски - старики меня отговорили. Ведь я могла подвести тебя. И как раз тогда ты как будто угадал мое состояние - ты написал мне письмо, которое вдохнуло в меня надежду. Там, в гнилой слизи соленых болотистых пойм, став одним из тысячи корней огромных мангровых лесов - такими лесами мне представляются массы пеонов, работающих на плантациях "Тропикаль платанеры", ты осознал суть диктатуры в нашей стране. Понял, что диктатура неотделима от "Тропикаль платанеры", обе они - порождение одного режима и питают друг друга. Свергнуть очередного Зверя в президентском мундире и оставить "Тропикаль платанеру" - значит обманывать себя, а уничтожить Компанию, когда в стране правит диктатор, невозможно. Требуется покончить с обоими одновременно…
Человек, мыслящий так, сказала я себе, меньше всего думает о самоубийстве. И мне стало легче дышать. Дуэнде начал приносить письма не только для… - она на миг умолкла, - не только для Росы Гавидиа…
- Нет, моя любовь, также и для Малены Табай!
- То есть как это "так же"?
- Хорошо, для Росы Табай… я хотел сказать - для Малены Табай.
- Не говори ничего, любовь моя, потому что и Роса и Малена - обе твои, а поскольку мечтать никому не возбраняется, ты можешь предаться иллюзиям, что тебе принадлежат две женщины! Но я тебе расскажу о себе дальше. Возобновились занятия в школе, и эти дни оказались трагическими для меня: во-первых, мы получили сообщение о том, что Зверь во время своего кругосветного путешествия по республике намерен остановиться в Серропоме, а затем пришла краткая весть о твоем исчезновении. Дуэнде то и дело ездил из Серропома в Тикисате, из Тикисате в Серропом… А я? Я задыхалась, мне нечем было дышать… Быть может, ты арестован или убит?.. Какие ужасные слова!.. Какие ужасные слова!.. Как страшно чувствовать себя в кольце… в кольце этих слов - "арестован или убит"… Арестован или убит… Я даже вышла навстречу Зверю, этому одетому в военную форму тигру с длинными и тонкими золотыми кантами на мундире, и, полумертвая от страха, я про себя твердила: арестован или убит… Арестован или убит…
Но ни из газет, ни по радио, ни от людей невозможно было узнать, что с тобой! Не было никаких сообщений, ни слова о том, что тебя арестовали или убили "при попытке к бегству", и вот эта полнейшая неизвестность, которая вначале меня мучила, в конце концов стала для меня отдушиной, позволяющей мне жить, размышлять и рисовать в своем воображении то худшее, то лучшее…
- Усиление охраны в Серропоме, - сказал Хуан Пабло, - в связи с сообщением о возможном визите Зверя - кстати, для подобных поездок Зверь уже не одевается в тигровый наряд, поскольку мундир "тигра" требуется для важных церемоний, для других случаев он одевается лишь "под волка", - задержало в пути одного человека, который ехал к тебе с вестью о том, что мне удалось забраться в товарный поезд, шедший в Бананеру, а там я собирался перейти границу и отправиться в Гондурас, на Северное побережье. Я получил инструкции на время туда уехать и там начать подготовку выступления крестьян - тогда никто еще и не помышлял о забастовке, а затем, когда все будет готово, я должен был возвратиться на родину…
- Теперь мы можем, конечно, назвать имя этого человека: Флориндо. Кстати, он мог бы тебе рассказать о том, в каком состоянии я находилась. Он был послан как бы самим провидением, и если бы он не появился в то утро, не знаю, что произошло бы со мной. Ко всем физическим страданиям прибавилось еще кошмарное сновидение, от которого я никак не могла избавиться. Я не могла удержать слез, бесконечный поток, мои рыдания, наверное, сливались с рыданиями всех тех, кого мучают, кто страдает. Этот сон был настолько похож на явь, что я не раз вздрагивала, вспоминая его. Мне приснилось, что нас, тебя и меня, схватили в подземном убежище, в Пещере Жизни. Военный трибунал приговорил нас к смертной казни через повешение в Серропоме. Нас должны были повесить вместе, но у меня, даже повешенной, еще оставалась возможность спасти тебя, помешать твоей казни. Это была зловещая шутка Зверя, который прибыл на место казни на мотоцикле, вооружившись кинокамерой: он собирался снимать все, что покажется ему интересным. Как же, однако, - спрашивала я себя, пока лежала рядом с тобой, связанная по рукам и ногам, - как же я смогу спасти его, если меня также повесят?.. Виселицы поставили так близко одну к другой, что наши тела должны были соприкасаться. Руки теней, метавшихся, как безумные, в странном освещении, подняли тебя и набросили на шею веревочную петлю. Однако они не стали затягивать ее, и один из палачей поддерживал тебя за ноги, тогда как другие палачи резким ударом сбросили меня на землю, и не на шею а на ноги мне накинули петлю и подвесили меня вниз головой, освободив руки, причем руки мои приходились как раз на уровне твоих ног. Палач, поддерживавший тебя, заявил: "Я отпущу его, и от вас зависит, останется этот человек жив или умрет. Если вы сумеете удержать его за ноги, он не задохнется, в противном случае он умрет!.." И вот до того, как петля перехватила тебе горло, я рванулась к твоим ногам, пытаясь приподнять тебя, - сперва мне это удалось, хотя пришлось самой изогнуться невероятным образом; но силы тут же начали покидать меня, кровь приливала к голове, веревка на моих ногах резала и разрывала щиколотки, во рту появилась какая-то желтая слизь, и я вдруг услышала твой предсмертный хрип… твои ноги закачались в воздухе, далеко от моих рук…
Она спрятала голову на груди Хуана Пабло, словно и сейчас перед ней была картина кошмара, и не решилась сказать, что под конец, в момент агонии, когда она уже не могла поддерживать его ноги, с последним судорожным его движением на нее упали капельки…
- Вместе, - прошептал он ей на ухо, и она даже вздрогнула, как будто это слово было частицей того живого вещества, капелькой той самой жидкости. - Вместе, но не для смерти, а для борьбы!
За стенами дома, над угольными полями палило солнце, безжалостен был зной, а пение петухов совсем не ко времени еще более подчеркивало нависшую тишину; потерянно бродили собаки, разыскивая на пепле следы своих хозяев, и только стервятники равнодушно отрыгивали, насытившись падалью.
Близился вечер, тени сгущались. Возобновлялся парад силуэтов - люди спешили из города со своим холодным товаром - белой пылью - к воротам ближайших мыловарен, - торопились сдать золу и что-то за нее получить после того, как взвесят ее на старом искореженном безмене из белого металла со стершимися цифрами. Люди зевали и почесывались, пытались выплюнуть из горла жажду, горло раздирала подчас до рвоты резкая вонь из котлов, где кипел и дымился жавель; люди сбрасывали скорпионов с поленьев, люди скользили, чуть не падая, по горячей мякоти пахучих, еще горячих плодов кофейного дерева.
- А Флориндо, - произнес Хуан Пабло, - ничего не говорил мне об этом твоем сне…
- Какое значение это имеет, не стоит обращать внимания! Однако его посещение излечило меня от снов и кошмаров. Ты отправился на Северное побережье Гондураса, а я включилась в организацию крестьянского движения, я была в первом ряду, вместе со стариками, с Кайэтано Дуэнде и Пополукой, но они, конечно, сделали больше меня. Это они все сделали, это им мы обязаны…
- Организовано было превосходно!
- Превосходно, ты прав. На побережье, в Тикисате, от тебя приходили инструкции, директивы и другой материал, а оттуда Кайэтано Дуэнде переправлял их к Пополуке, пользуясь тем путем, что прорыла в горах Змея лавы. Я расскажу тебе поподробнее. Пополука вкладывал бумаги в маленькую металлическую коробочку и быстро лепил из глины голову какого-нибудь идола, жреца или воина, тщательно замуровав в середину коробочку с документами. Полиция просто с ног сбилась, пытаясь выведать, каким образом передавались от тебя инструкции. Когда я приходила к Пополуке, он вскрывал глиняную голову, прикрытую мокрыми тряпками, - и все было в порядке.
- И инструкции затем распространялись…
- Да, да, из селения на побережье, по подземному пути, замурованные в голове какого-нибудь идола, поступали они ко мне и уже отсюда распространялись в остальные пункты. Некоторые друзья, между прочим, не соглашались с теми изменениями, которые были внесены в последний момент. Им больше по душе было крестьянское движение, чем всеобщая забастовка.
В кухне раздался какой-то грохот, а затем послышался голос Худаситы:
- Не пугайтесь, это у меня упала шумовка, которой я размешивала бобы…
- Роса Малена… Так называл я тебя в моих мечтах.
- А я тебя - Хуан Пабло. Не привыкла, да никогда и не привыкну к Табио Сану…
- Ты все такой же романтик…
- Все еще романтик. Но не об этом речь. Мне нужно посоветоваться с тобой по некоторым вопросам.
- Давай вначале поговорим о нас с тобой…
- О нас?
- Да, о нас! - подтвердил Хуан Пабло, голос его словно вырвался из сердца.