- Знаю, знаю, женщина, не такой уж я невежда. Больше того, знаю, что эта "голубка" в моде у сеньор… - сказал дон Непо и поперхнулся: анисовка, по-видимому, попала не в то горло.
- Вот и наказал вас господь! Болтаете все бог знает что. Если сеньорам по вкусу анис с водой, ну и пусть себе…
Сладким ликером улыбки подернулись глаза Консунсино, вдовы Маркоса Консунсино, и она даже похорошела: черные, как чернила, зрачки расширились, чуть сомкнулись пухлые губы под немного вздернутым носиком, как будто еще округлились плечи и бюст. Правда, лицо ее несколько портили красноватые рубцы около уха - след после операции, - их не могли скрыть даже распущенные волосы и массивные серьги в виде колец - одно в другом.
- Еще анисовки, но теперь с водой…
- Ну вот, а вы говорите, что только сеньорам нравится "голубка". Впрочем, вы, дон Непо, сами голубятник - у вас дома день-деньской чорча возится.
- Чорча эта моего внука…
- Лучше бы открыли клетку да выпустили ее на волю… а то как бы чего не накликала вам…
Локоны Консунсино дрожали, поблескивали зубы, меж зубов озорно высовывался язычок, она вся тряслась от смеха.
- Раз Дамиансито - хозяин этой голубки… птички, я хочу сказать, - продолжала она, - так уж передайте ему…
- Не знаю, когда он вернется, отправился далеко, повез известь куда-то за Марсово поле… там большое строительство…
- Военные строят… На днях слышала я от дона Сиксто, что земля стала похожа не на землю, а на Марс и что в один прекрасный день священник, чего доброго, обнаружит военных даже в своей дарохранительнице.
- Нет, эта анисовка с водой мне определенно не по вкусу.
- И не будете пить? Вам, должно быть, не по вкусу, что я говорю о доне Сиксто, о дарохранительнице и о военных?
- Да нет, анис чем-то отдает. Вот чего мне вдруг захотелось, так это кусочек копченого мясца, ребрышко кабанчика или что-нибудь в этом роде. Пожевать бы и почувствовать мясцо на зубах, да еще добавить для остроты перчику, лучку с томатом и, конечно, тортильи.
- Губа не дура. У меня, кстати, есть свиные колбаски, колбаски с салатом гуакамоле, а гуакамоле из авокадо, а авокадо оттуда, откуда мексиканец, - не авокадо, а чистейшее сливочное маслице. К слову сказать, мексиканец - парень что надо. Всегда он чистенький как стеклышко и бравый, залюбуешься. Не то что здешние мужчины, из которых покорность так и лезет наружу, точно грязное сало…
Последнее слово донеслось уже из-за двери - хозяйка вышла из комнаты. Дон Непо остался один. Тишину нарушало только тиканье часов да потрескивание фитиля в лампадке перед ликом святого Доминго де Гусмана; еле слышно звенят - то ли в хороводе, то ли в крестном ходе - мошки, словно откликаясь на доносящееся издалека гудение моторов. О стекло забилась заблудившаяся оса…
Дон Непо вспомнил о таинственном пеоне и мысленно представил себе, как тот беседует с братом Анастасии. Для беседы нет места безопаснее, чем катящаяся телега. Внук занят быками; помощник, растянувшись на пустых мешках из-под извести, прикидывается спящим, даже шляпу надвинул на лицо, а рядом сидит мулат - будто какой-то знакомый, которого они случайно прихватили по дороге.
Только однажды побывал Хуамбо в доме Рохаса-и-Контрераса - визиты не слишком-то полезны в нынешнее время, - и дон Непо тогда познакомил его с тем, кто выдает себя за помощника внука, - с высоким и тощим человеком с глубоко запавшими и близко посаженными глазами, с несколько треугольным лицом и крепкими зубами.
- "Час, час, мойон, кон…"- Он будто откусывал звуки, а мулат, завязав язык узлом, распускал другой узел - узел своего галстука, чтобы легче было дышать.
Там, где слышались эти звуки, землю поливали слезы, пот и кровь, клокочущая, словно бьющая из раны кровь.
Решили поговорить по пути в громыхающей телеге. В самом деле, нет другого, более безопасного места.
Известь возили далеко, за Марсово поле, и времени для беседы было много - и в пути и на месте, пока внук сходит за покупками и получит новые заказы на перевозку извести.
- Октавио Сансур, - помощник Дамиансито повторил свое имя, чтобы врезалось оно в память мулата, и, подогнав остроконечной палкой бело-пегого быка, отстававшего от своего напарника, добавил, обнажив крепкие, зернистые зубы: - Октавио Сансур, или попросту Табио Сан… Запомните?
- Но вас зовут также…
- Зовут также Хуан Пабло Мондрагон. Это мое настоящее имя.
Усевшись рядышком, они затянулись самокрутками из чичикасте, распространявшими такое зловоние, что даже вонь от бело-пегого быка воспринималась как тончайший аромат.
- Ну и паскудник этот бычище!.. - Сансур снова ударил быка палкой с острым концом, заставив бело-пегого ускорить шаг и потянуть за собой другого, более покорного быка. Колеса завертелись быстрее.
- Сколько вас осталось?.. Вероятно, мало… - продолжал Сансур. - Много хороших людей погибло в самом начале.
- Да, мало нас осталось, - ответил Хуамбо. - На побережье люди, а тем более бедняки, долго протянуть не могут… Умер мой отец, умерли все Марин, все Сальседо…
- Смерть так и косит. Один за другим исчезают свидетели того, как расправляется с нами Компания. Уничтожено целое поколение, за ним - второе, третье…
- Бедный отец мой. Он кончил жизнь грузчиком бананов. И я должен был так кончить… Как хотелось бы, чтобы простил он мне плохое отношение к нему…
- Вам-то не придется грузить бананы. Вам выпало на долю воздать по заслугам…
- Да, я хочу отомстить… Пусть нам заплатят за все - и за то, что украли наши земли, и за то, что превратили нас в нищих… Эх, сил маловато… и это тяжелее всего… Только тот, кто, как я, испытал все на собственной шкуре, знает, что это такое…
Вдоль дороги легкой рысцой проскакал кавалерийский эскадрон. Кони, каски, люди - все потонуло в дорожной пыли.
- А такой боевой народ был… Известна ли вам история, которая произошла у Обезьяньего поворота? Нет? Так вот, слушайте. Наши люди - Эскивели, Лесамы и другие - решили свести счеты с мистером Томпсоном, спустить его с моста… Но мистер Томпсон тогда случайно уцелел, а на тот свет отправил - даже на дрезине - какого-то своего гостя, тоже гринго… Той же ночью мы решили заглянуть к Томпсону домой - с мачете в руках. На мосту можно было пустить в ход пистолеты и ружья, а в доме лучше было действовать мачете - бесшумно, и наши мастерски им владеют… Я караулил возле двери и должен был, как только он заснет, завыть, будто собака по покойнику, - ведь и в самом деле речь шла о покойнике… Однако проклятый всю ночь напролет глаз не сомкнул. Угрызения совести его, что ли, мучили? Все-таки он только что ухлопал одного из своих земляков, сбросил его под откос, чтобы гость не разболтал про его делишки… Уже рассвело, а он все не спал - курил и тянул виски, глоток за глотком… Может, почуял что-то?.. А ребята возле дома ждали, ждали, когда я завою, от нетерпения даже слюна капала на мачете…
- Ну, сейчас, если все выйдет, как мы задумали, вы сможете рассчитаться за многое. Конечно, отобрать земли вряд ли удастся, но заплатить вам заплатят.
- Не знаю, слыхали ли вы о братьях Лусеро? Они тоже нам обещали кое-что. Они - акционеры Компании и хотели заступиться за нас, чтобы нам дали кое-что… Кое-что - это уже неплохо, как, по-вашему? Но в конце концов они ничего не сделали…
- Этих Лусеро я знаю. Богачи и либералы и… ни на что, кроме обещаний, не способны… Мы, дорогой, должны рассчитывать только на себя, на свои силы… Пеонам надо подняться и требовать…
- Пеонам и даже "ползучим", - лукаво произнес мулат. "Ползучими" называли тех, кто пресмыкался перед правительством, кто верой и правдой служил очередному диктатору.
- "Ползучим"? - удивленно переспросил Сансур.
- Да, мы выиграем, если вовлечем в заговор даже этих рептилий…
После паузы, прерываемой лишь - толок-ток… толок-ток… толок-ток… - перестуком колес по булыжнику, Сансур заговорил:
- На Южном побережье не хватает сплоченности. Там нужно сеять, как семена, идеи создания организации. Для одних это пустые слова, для других - осознанная необходимость перед лицом опасности…
Толок-ток… толок-ток… толок-ток… - продолжался перестук колес, телега тащилась за быками, которые едва отрывали копыта от земли.
- Говорят, что в Бананере было много убитых; и в Бананере и в Барриосе, всюду…
- К несчастью, да, - ответил Сансур. - Много товарищей пало под пулями солдат, которым было приказано защищать интересы "Тропикаль платанеры". Но ведь забастовка продолжается, а это значит - там действует организация. И жертвы приносятся не даром, как это произошло у вас, когда ваших земляков прогнали с земли, чтобы разбить плантации; многие тогда поодиночке пали жертвами, но ничего не изменилось… - Голос погонщика почти не был слышен; телега громко тарахтела по камням. - …ничего не изменилось…
- "Час, час, мойон, кон!.." - воскликнул Хуамбо, надеясь, что слова эти, ставшие боевым кличем, найдут отклик в сердце и этого мужчины, который должен понимать их значение.
- Верно, остались эти слова. Остались как призыв, обращенный в будущее, как приказ… - Сансур пристально посмотрел в глаза Хуамбо.
Мулат отвел взгляд и сплюнул. Плевок, как дождевая капля, блеснул стеклышком в лучах вечернего солнца, садившегося за вулканами, и упал на дорогу.
В памяти Хуамбо всплыло имя Чипо Чипо; мулат знавал его еще в ту пору, дома, когда полицейские ищейки разыскивали Чипо живым или мертвым. Однако Чипо Чипо - смутное юношеское воспоминание мулата - оставался для него живым человеком, тогда как этот Табио Сан - человек из плоти и крови, которого он видел, слышал и осязал рядом с собой, пока длилась их беседа в телеге, - представлялся ему каким-то известковым призраком, появившимся на кладбище живых… Чипо Чипо призывал бороться за землю, Сансур требовал выступить на защиту человека. Чипо утонул в водах реки Мотагуа - и борьба прекратилась; тенью мог исчезнуть и Табио Сан, однако теперь это ничего не изменит: на его место встанут другие. С именем Чипо Чипо связывалось ощущение усталости, - усталости, сожженной отчаянием, усталости, которая застыла в глазах потерявших веру родителей Хуамбо, а Сансура он видел многоликим, неутомимым, собранным, несокрушимым. Слушая Сансура, он невольно вспомнил загадочное молчание Чипо Чипо - молчание воды, всепоглощающее молчание пропасти.
- Да, сеньор, вы будете нам нужны, - говорил Сансур, заглушая своим голосом перестук колес. - Пришла пора действовать. "Час, чос, мойон, кон…" Надо вдохнуть душу в эти слова, но для этого нужно не бесполезное самопожертвование одиночки, а уверенность в том, что ключ к победе в наших руках. Борьбу теперь поведем организованными силами.
Они замолчали. Им казалось, что все всколыхнулось в мире, грудь теснили новые чувства, которые невозможно выразить словом или жестом и которые познаются лишь в молчании.
Хуамбо вздохнул:
- Я старше вас и помню, как на побережье, в Бананере, когда у нас отняли все, что мы имели, люди повторяли пророческие слова знаменитого ЧипоЧипо Чипопо. Он сказал, что глаза погребенных видят все на свете, а их больше, чем звезд… и еще он сказал, что надо вернуть обратно наши земли!..
Телега наехала на более крупные камни, и размеренный стук колес - толок-ток, толок-ток - сменился резким, чуть не оглушительным така-токо-лон-тлак, токо-лон-тлак, токо-лон-тлак.
- Вернуть наши земли!.. - повысил голос Хуамбо. В воздухе появились летучие мыши и мошки.
Такие докучливые мошки летают обычно перед наступлением ночи. Шумели араукарии и эвкалипты. Проносились по небу облака, что-то шептал ветер.
- Придет время, - произнес Сансур, - придет время отобрать земли или получить их стоимость. А теперь надо спасать человека, надо сплотиться, организоваться, чтобы бороться против наших врагов, они еще сильны, очень сильны… Да, хотел спросить вас, не сможете ли вы поехать на Южное побережье? В ближайшее время?
- Когда?..
- Это зависит от вас, во всяком случае, нельзя допустить, чтобы живые забыли погибших на Северном побережье.
- Я могу уехать под таким предлогом: моя мать очень стара, больна. Тобу увезли, и за старухой некому ухаживать. Тоба - моя младшая сестра. Братья Досвелл увезли ее учиться в Соединенные Штаты. Они - адвокаты, были здесь, оформляли завещание Лестера Мида…
- Да…
- Под этим предлогом я смог бы поехать на побережье. Но, пожалуй, лучше послать телеграмму и попросить разрешения у патрона.
- Зеленый Папа по-прежнему в Чикаго?
- Говорят, из-за беспорядков в Бананере он собирался сюда приехать, однако его дочь звонила по телефону из Нового Орлеана управляющему и сказала, что отец не приедет. Поэтому-де и дом незачем ремонтировать.
- Ага, любопытно. Очень хорошо, что этот бандит не приедет. Именно это мы и хотели знать прежде всего. Поскольку вы отправляетесь на побережье, чтобы позаботиться о вашей сеньоре матери, нет нужды предупреждать Мейкера Томпсона, достаточно разрешения управляющего.
- Он не осмелится отпустить меня без согласия патрона. Этот человек больше всего на свете боится осложнений и ответственности.
- Сообщение о тяжелой болезни матери разжалобит даже камни…
Ликующий собачий лай заставил Хуамбо, разлегшегося на телеге, поднять голову. Увидев Юпера, он не мог удержаться от радостного восклицания - приятно было оторваться от тяжких воспоминаний.
- Ах ты, зверюга, - обратился он к псу. - Ну, будь благоразумен! Такой большой и такой шалун! Тише! Тише! Как ты узнал меня? Как нашел меня?
Юпер заливался лаем, прыгая вокруг повозки, и лай его рассекали спицы колес, которые, быстро вращаясь, чередовали, как в кинематографе, тени и лунный свет.
- Простите, что везу вас по этим местам, но здесь живут и работают угольщики. Мне надо скрываться - а здесь я долго жил и знаю места как свои пять пальцев.
Голос Сансура зазвучал громче. Юпер уже устал лаять на колеса - они не обращали на него никакого внимания - и только время от времени жалобно поскуливал и, зевая, подвывал.
- Ну-ка, Рогатый… Ну-ка, ленивец! - понукал быка Сансур.
Под ударами палки Рогатый свернул на проселочную дорогу. Вскоре они въехали в пустынную улочку, вдоль которой кое-где виднелись домишки.
- Мы едем к угольщикам?.. - в мигающей мгле звездной ночи тревожно прозвучал голос Хуамбо.
- Если играть с огнем опасно, то играть с горящими углями, пусть они даже покрыты золой, еще опаснее! - с тоской в голосе проговорил Сансур. - Вон там, чуть повыше, я останусь и буду ждать поезда на юг.
Из пепельно-серой низины появлялись какие-то белесые существа; они говорили, смеялись, закуривали сигареты и затем исчезали в той стороне, где, по-видимому, были дома. Единственный фонарь, подвешенный на столбе, выхватывал силуэты из тьмы. Как отличался пепельный цвет их лиц от белизны кожи тех, кто работает на известковых карьерах! Известковая пыль - сочная, живая, а этих лжепризраков, казалось, покрывал саван - пепел сгоревших углей.
Коты, попадавшиеся им по дороге, были будто поражены проказой: от золы шерсть слезала с них клочьями, они жалобно мяукали, а глаза их синевато светились от голода.
Сансур сплюнул и раздраженно бросил:
- Все по-старому! Здесь я вырос, а много лет спустя здесь же скрывался от полиции, которая начала разыскивать меня после расстрела этого… не помню уж, как его… многих расстреляли тогда… Как печально… они погибли героически, а мы даже не можем вспомнить, как их звали… И вот теперь возвращаюсь и вижу, что ничего тут не изменилось, все, все по-прежнему…
- А если вы останетесь, кто вернется назад с быками и телегой? - спросил Хуамбо. - Я-то умею править только мотокаром. Научился еще в Бананере.
- Не беспокойтесь, вернется сын сеньора Непо, и вы отправитесь вместе…
- Сын?.. Вы хотите сказать, внук?..
- Да, верно, внук. Старикан выглядит молодо, и в голове не укладывается, что он уже дед. А вы давно его знаете?
- Нет, знаю только, что у него когда-то были амуры с моей сестрой Анастасией.
- Вашей сестре мы ничего не скажем.
- Кое-что придется сказать…
- Что ж, тогда сообщим, что есть надежда вернуть землю, но об остальном - ни слова. Язычок у нее привязан слабовато, может проболтаться.
- Об этом я тоже подумывал. Но хорошо, что вы предупредили.
Одним прыжком Юпер выскочил на дорогу и залаял на летучих мышей и на далекие фигуры угольщиков, которые проходили, согнувшись под тяжестью мешков с золой, пепельно-серые, молчаливые. Юпер захлебывался от неистового лая - его выводили из себя летучие мыши, чертившие ночной воздух, неожиданно возникавшие и столь же неожиданно исчезавшие; его выводили из себя тени людей, сгибавшихся под тяжестью мешков с остывшей золой - ничего не бывает тяжелее мертвой пыли, - людей, ожесточенных тем, что им выпало на долю перетаскивать останки когда-то великолепных стволов, и ветвей, и целых лесов, превращенных в дрова и угли, а затем и в золу. Золу использовали как щелочь на мыловарнях, разносящих смрад. Неподалеку находилась скотобойня, где с утра до вечера лилась кровь, а по соседству с ней высилась тюрьма, где тоже готовилось кровопролитие…
Спускались тени со стороны великой реки переливающихся световых пятен - фонарей и автомобильных фар; высоко вверху огни словно увенчивали глубокий овраг, куда сбрасывали золу, здесь же, среди зарослей крапивы, стояли лачуги. Босиком, или в грубых самодельных сандалиях, или в старой, поношенной обуви угольщики один за другим спускались в овраг. Толстый ковер пыли поглощал звук их шагов. Они снимали с плеч веревки, которыми перевязаны были джутовые мешки, освобождались от мекапаля - кожаной ленты, перехватывавшей лоб и придерживавшей груз, и опорожняли мешки. Зола падала на золу беззвучно, как свет луны, только что поднявшейся на горизонте. Опустошив мешки, они вытряхивали их, кашляя, зевая и чихая; зола обжигала глаза, от нее пересыхало в горле, горело в носу, и быстро-быстро, будто опасаясь стервятников, зорко следивших, не свалится ли кто-нибудь из них замертво - это обещало хищникам пир горой, - угольщики исчезали в своих лачугах. Сооруженные из фанерных дощечек, обломков, каких-то брусков и картона, лачуги терялись среди серебряных морей - под лунным светом походили на моря необозримые мертвые пространства, покрытые белесой пылью сожженного угля.