Соседи и даже мать считали Ирену чудачкой: дочь бедняка, а мечтает стать учительницей. Ирена и сама это понимала. Но судьба улыбнулась ей. Когда Ирена кончила начальную школу, "Союз мазурских учителей" в награду за хорошую учебу разрешил ей готовиться к поступлению в гимназию бесплатно.
И вот экзамены позади. Ирена - гимназистка. Портниха шьет ей форменное платье синего цвета - подарок дяди Михаила из Гдыни. Радость Ирены понимали только отец да самая близкая подруга Леля.
Леля - дочь пана Граевского или, как его называли в городе, дяди Кости рыбака. Он родился, вырос и состарился в Гралеве, но воинскую повинность отбывал когда-то в далекой Галиции. Там Граевский влюбился в красивую румынскую еврейку Нину, женился на ней и привез в свой город. Здесь молодую женщину встретили недружелюбно, дав ей из-за необычной для этих мест цыганской внешности обидное прозвище - чаровница-ведьма. Поэтому Лелю дразнили в школе "ведьминой дочкой".
Нина так и не привыкла к суровому северному краю мужа. Она затосковала по своей родине, заболела и умерла молодой, оставив дяде Косте пятерых девочек. Леле шел тогда седьмой год.
После смерти Нины дядя Костя женился вторично на горбатой, но очень доброй и трудолюбивой девушке Паулине. Она родила дяде Косте еще троих девочек. Несмотря на такую ораву, Граевские сумели построить собственный домик над Дзялдувкой, развести огород, купить лодку. Паулина шила платья гралевским модницам, дядя Костя ловил и продавал рыбу. Рыбак любил выпить, а выпив, собирал вокруг себя толпу и жаловался:
- Господи, и за что это на меня напасть такая? Девять женщин в доме и ни одного наследника! Молился я богу, молился, чуть штаны на коленях не протер, - просил у него сына. Так нет, не дал! Лопнуло мое терпение! Не пойду больше в костел. Нет его, видно, бога-то!
- Совсем рехнулся старик! Бога не признает! Да не слушайте его. Мало ли что человек наговорит спьяна. Грех-то какой! Прости его боже! - крестились набожные гралевянки и уходили прочь. Мужики только посмеивались и говорили:
- Ладно, ладно, Костя, будет у тебя еще наследничек. Иди домой, поспи.
Леля - старшая из восьми дочерей пана Граевского. Озорная, смешливая, она совсем не походила на серьезную и мечтательную Ирену. Характером Леля пошла в отца. Девчонок она не терпела (исключение составляла только Ирена), любила водиться с мальчишками и была у них признанным вожаком. Мальчишки хотя уважали своего чернявого атамана в юбке, но колотили его, как равного. Леле это не нравилось, и она научилась давать сдачу. Мальчишки знали - если Лельку заденешь, она живо расправится с любым из них. Дралась она со своими обидчиками до полной победы и никогда не ревела от боли. Лелька водила своих друзей, куда только вздумается. Не было уголка ни в городе, ни около старого замка, который бы она не облазила с мальчишками. Она открывала на территории замка новые ходы и укрытия. И не раз босоногая ватага мальчишек, возглавляемая загорелой до черноты девочкой, совершала набеги на фруктовые сады городских богачей.
Училась Леля неважно, часто пропускала уроки. Была она способная, схватывала все на лету, но никак не могла усидеть долго на одном месте. Не помогали ни наказания учителей, ни просьбы тети Паулины, ни подзатыльники отца. Она все терпела, всех выслушивала, обещала исправиться или упрямо молчала и продолжала делать свое. Из всех уроков любила только уроки пения. Если бы не Ирена, которая чуть не силой заставляла Лелю учиться и помогала ей, сидеть бы Леле по два года в каждом классе.
* * *
Июль 1939 года был жаркий. Пообедав, Ирена с Лелей, отпросившись у матерей, брали с собой вязание и шли гулять. Переходили деревянный скрипучий мост через Дзялдувку и взбирались на пологий холм у старого замка. Там было тихо и безлюдно. Дни будничные: кто в поле, кто на покосах, а кто на выкопке торфа. Приятный, теплый ветерок пробегает по высокой траве холма и разгоняет сонных жирных шмелей, прилипших к золотым сердцевинам ромашек. Пахнет клевером и шиповником. Гралево с холма словно на ладони…
Вязать было лень. Подруги отложили спицы в сторону.
- Давай лучше смотреть, что в городе делается, - предложила Леля.
- Давай! Только пересядем вон на тот камень. Оттуда все видно.
И Ирена потянула подругу к большому валуну, что на краю холма.
- Гляди, - сказала Леля, когда они уселись рядышком на горячем камне, - вон едет в своей бричке наш молодожен бургомистр. Только почему он один? Куда делась его новая молодая жена? Видно, удрала от него в казино, к офицерам на танцы. Так ему и надо! Она танцует, а он с горя едет на озеро Мамры рыбу удить. - И Леля засмеялась звонко, раскатисто.
Мимо замка прошел судья вместе с суетливым и тощим, как палка, адвокатом. Поодаль, на рынке, у открытого кафе, под полосатым зонтом, виднелся бочкообразный владелец единственной в городе аптеки. Он пил пиво и о чем-то оживленно спорил с подсевшим к нему врачом. Вот идут по улице три ксендза. Среди них и ксендз Мишевский, который учил Ирену и Лелю в школе закону божьему. Ксендзы, несмотря на жару, одеты в длинные черные сутаны и подметают ими каменные плиты тротуаров. Священники взволнованно размахивают руками, что-то доказывая друг другу. От их резких движений нагрудные распятия отлетают в стороны.
- Гляди, какие они сердитые, - заметила Ирена. - Видно, злятся, что мазуры стали реже ходить в костел.
- Мой тато с весны тоже перестал ходить в костел, - сказала Леля. - Он говорит, что и так слишком долго вымаливал у бога лучшую жизнь.
- И у нас ходят в костел только мама с Халиной и Ядькой. А тато в это время надевает красные в синюю полоску штаны, коричневый бархатный кафтан, натягивает праздничные сапоги и уходит в пивную, - заговорила доверительно Ирена. - Ты ведь знаешь, в пивной пана Гедамского всегда шумно и весело. А на днях мама сказала: мы бедны потому, что о боге забываем, и что ксендз не придет к нам колядовать на Рождество. Он не хочет нас больше знать и не будет отвечать на наши поклоны.
Тут тато не вытерпел и как закричит на маму: "Не нужен нам твой ксендз и его колядование! Он только и ждет, когда звякнешь об его тарелку злотым!"
Ой, что тут было! Мама расплакалась, Халина и Ядька ревут в голос. Мы с Юзефом тоже испугались. А тато, сердитый, как никогда, говорит, что он теперь председатель мазурской народной партии в нашем городке, и его семья должна забыть дорогу в костел.
- И правильно! Наша тетя Паулина ходит в костел только по большим праздникам, а пани Ольшинская - два раза в неделю.
- Мне жалко маму, - вздохнула Ирена. - Она же, кроме костела, ничего не видит.
- Конечно, если бы не костел, в нашем Гралеве можно подохнуть от скуки, - согласилась Леля.
Жарко. Молчит старый замок. Только внизу под ногами журчит по камешкам обмелевшая за лето Дзялдувка. Вода прозрачная, чистая. Лишь у моста застряли прибитые течением ветки и бревна. Они образовали широкий плотный настил, поросший зеленью. Река там узкая. Но в этом месте много всякой рыбы. Если встать посреди моста, то можно увидеть песчаное дно реки, а в воде юрких ельцов и бычков. Изредка и окунь блеснет золотистыми полосками или линь мигнет красноватым толстым туловищем. Берега Дзялдувки затканы шелковистой голубизной незабудок. Что-то тихо шепчут вековые липы, растущие вдоль реки, стрекочут в траве кузнечики, жужжат шмели. Высокая трава хорошо защищает их от жары. А вот аистам жара нипочем. Аист и аистиха стоят в своем гнезде на крыше старого замка и клекочут радостно и победно на всю околицу.
- Скоро первое сентября, а мне не верится, что я буду учиться в этой гимназии, - заговорила мечтательно Ирена, кивнув головой в сторону белого нарядного здания.
- Вот дурочка! - засмеялась Леля. - Ведь уже все решено. Кончишь гимназию, потом лицей и станешь учительницей. Ну, а я подамся в Варшаву, к тете, она живет хорошо - и поступлю в музыкальную школу. Хочу научиться играть на скрипке, как наш учитель пения. Поверишь, Ирка, когда я слушаю его, мне даже плакать хочется. Спать потом не могу. Все слышится его игра. А когда выучимся, поедем путешествовать по Польше. Ты представляешь, поезд мчится, мелькают за окном телеграфные столбы, леса, поля, деревни, большие и малые города, а мы стоим у открытого окна и дивимся, до чего красива наша страна. Наша Польша…
Ирена удивленно посмотрела на подругу. Леля была сейчас такая восторженная, милая, задумчивая. С нее слетела обычная занозистость и присущая ей насмешливость. Ирене передалось ее волнение.
- Вот будет здорово! - воскликнула она. - И еще непременно поедем к морю и привезем по кусочку янтаря. Тато говорит, что его много на Балтике. Рыбаки Кашубы, что живут на побережье, делают из янтаря браслеты, бусы и перстни. Люди их покупают и носят, как талисманы. Мне тоже хочется найти кусочек этого счастливого камня. Я бы подарила его отцу, чтобы у него всегда была работа…
- Мы его найдем, Ирка, - сказала убежденно Леля. - Найдем!
По реке, то и дело застревая на мели, плывут в утлой лодчонке какие-то мальчишки. Видно, что ребята устали. Лодка ткнулась носом в песчаную кромку берега, мальчики выскочили на песок и побежали к рыбачьему домику.
- Пожалуй, пора домой, - сказала Леля, вставая. - Я уже проголодалась.
Недалеко от замка им встретилась тетя Паулина. Она шла с речки с полной корзиной мокрого белья. Ирена и Леля помогли донести корзину и развесить во дворе белье. Тетя Паулина сказала Ирене:
- Оставайся ужинать. Я окуньков нажарила.
- Спасибо, тетя Паулина. Боюсь, мама заругается. С обеда дома не была.
- Не заругается! Я тебя потом провожу, Ирка. - Леля потянула подругу в дом.
Они кончали ужинать, когда к Граевским примчался явно чем-то испуганный Юзеф.
- Мама велела позвать Ирку домой! Я думал, что они с Лелькой еще в замке, побежал туда и вот смотрите, что нашел в траве. Читайте!
И Юзеф подал дяде Косте свежую листовку с большим черным орлом, державшим в лапах свастику. Листовка была обращена к местным немцам, в ней говорилось о близком дне их освобождения.
- Неужто начнется война? - озадаченно сказал дядя Костя, дочитав листовку до конца. Она была напечатана на двух языках: польском и немецком.
- О, Езус, Мария! - перекрестилась тетя Паулина. - То-то на базаре только и разговоров, что войны с Гитлером нам не миновать.
- Все может быть. Кто знает, что у этого Гитлера на уме? Немцы давно зарятся на Мазуры, Гданьск. И в Гралеве полно немцев, которые ждут не дождутся прихода своих. Вот беда! - Дядя Костя вздохнул.
Леля с Иреной переглянулись. Они еще не понимали, что такое война, и листовка эта их не испугала. Но хорошего настроения, с которым они вернулись из замка, как не бывало.
Дома Ирену ждало письмо из Бурката. Тетя Марта, сестра отца, просила, чтобы Ирена приехала к ней на недельку-другую помочь в жатве. Ирена обрадовалась - она давно не была в Буркате. Отец отвез ее туда на велосипеде.
Деревня Буркат в тридцати километрах от Гралева. Она раскинулась на краю глубокого оврага, заросшего пышным ивняком. На дне оврага поблескивает ручей с родниково-прозрачной водой. Сразу же за оврагом начинаются густые леса, которые тянутся на десятки километров к юго-западу. Обширные поля и луга - владения самого крупного помещика Гралевского района пана Дверского. В центре Бурката стоит его белый с лепными украшениями и балюстрадами двухэтажный дом. Пан Дверский с семьей жил в нем только летом, остальное время года господа проводили либо в Варшаве, либо за границей. На помещика работала чуть ли не вся деревня: свои небольшие полоски земли, отвоеванные у леса, не могли прокормить буркатских крестьян.
Тетя Марта жила вместе с взрослым сыном, деревенским ковалем, в новой, недавно построенной избе. Изба была большая и светлая. Она еще пахла смоляными сосновыми досками, сквозь три чисто вымытых окна в нее щедро лилось солнце.
Чуть свет деревня пустела - жатва была в разгаре. Хлеб убирали вручную, ведь батраков у помещика Дверского много и ему не к чему тратиться на покупку машин. Тетя Марта с Иреной нанялись вязальщицами снопов. Работа эта нелегка, особенно для городской. Превозмогая усталость, Ирена старается не отстать от тетки. Стебли колючие и ломкие от длительной жары. Хлеб начал осыпаться, и люди спешат.
Ирена набирает большую охапку пахнущих пылью и солнцем стеблей, кладет их у ног, потом скручивает прясло, поддевает его под низ собранной охапки, стягивает крепко-накрепко, помогая себе при этом коленкой, завязывает и откидывает готовый сноп в сторону. Уже целый ряд лежит за ее спиной, и выглядят они не хуже, чем те, что связала Марта. Ирене хочется услышать от нее похвалу. Она распрямляет на миг вспотевшую, ноющую от усталости спину и спрашивает тетку:
- Ну как?
- Хорошо, деточка, хорошо! - хвалит тетя Марта. - Глядишь, за такую работу управляющий в конце недели отсыплет тебе мешок зерна. Поможешь отцу.
Девушка довольна. Пот щиплет глаза, капает с кончика носа. Исколотые стерней руки саднит до самых плеч, но Ирена не обращает на это внимания. Ведь она получит целый мешок пшеницы. Отец свезет пшеницу на мельницу, а мать напечет из ее муки вкусные хрустящие оладьи…
Работали обычно до полной темноты. С одиннадцати до трех дня солнце пекло так невыносимо, что люди были вынуждены уходить с поля. Поев, они расстилали в тени деревьев дерюжки и отдыхали. Когда жара немного спадала, снова шли в поле.
В полдень и деревня замирала. Не было слышно даже привычного тявканья дворняжек, которые тоже прятались от жары. И лишь в дальнем конце села, в тени крохотной дубовой рощи, несколько полуголых, чумазых ребятишек гоняли тряпичный мяч.
К вечеру Буркат оживал. Пригоняли с пастбища огромное помещичье стадо коров, коз и овец, слышалось посвистывание пастушьего кнута, скрип цепей у колодцев. Над избами начинал виться еле заметный дымок: хозяйки готовили ужин. На завалинках хат сидели старики, молча посасывая длинные трубки. Из леса тянуло свежестью.
Время летело незаметно. Ирена втянулась в работу и уже не уставала так сильно, как в первые дни. Уезжая из Бурката, Ирена везла с собой заработанный мешок жита и бидон пчелиного лесного меда - подарок тети Марты.
Война
Хотя о войне говорили давно, началась она все равно неожиданно, как всякое бедствие.
Первого сентября Ольшинских разбудил на заре далекий, но все нарастающий гул. Потом внизу громко хлопнула дверь, и женский голос закричал: "Война! Война! Немцы в городе!"
Пан Ольшинский наспех оделся, открыл окно и увидел, как со стороны Мазурских ворот в город входили гитлеровцы. Вскоре все вокруг наполнилось ритмичным топотом тысяч окованных сапог, громким барабанным боем, лязгом самоходных орудий, треском мотоциклов.
Заметались в панике проснувшиеся гралевцы. Кое-кто спрятался в подвалы в надежде переждать самое страшное - бои на улицах. Но ничего такого не случилось. Гитлеровцы заняли Гралево без единого выстрела.
Местные немцы ликовали. Они уже успели вывесить на своих домах фашистские флаги. Немки спешили к ратуше с цветами, корзинами фруктов, вином, приветствовали солдат восторженными возгласами:
- Хайль Гитлер! Хайль зиг! Слава, вам, слава, слава!
Ирена обрадовалась, когда отец сурово и твердо сказал матери:
- Собирайся, Настка! Пока эти оголтелые фашисты орут на весь город и целуются с гралевскими фольксдейчами, порази их всех, ясная молния, мы попробуем выбраться из города. Поедем на восток за Вислу. Думаю, туда германца не пустят… Сама понимаешь, здесь нам оставаться нельзя.
- Сейчас, Бронек, сейчас, - согласилась мать и продолжала неподвижно сидеть. Губы ее шептали молитву.
- Настка!
От окрика мать точно проснулась.
- Куда же мы побежим с детьми?
- Куда побежим! - взорвался отец. - Ты не кудахчи, а собирайся, да поскорей, пока они не одумались, расшиби их, ясная молния!
- Но ведь у нас нет хлеба, нет денег. Дома хоть картошки вволю… О, господи! - запричитала мать.
Отец уже вязал узлы, выносил их во двор и укладывал на тележку. Мать, не переставая плакать, посадила на узлы Ядвигу и Халинку, а Юзефа крепко держала за руку. Ирена суетилась вокруг тележки и торопила:
- Скорей, скорей, тато! А то немцы не выпустят нас из города.
- Не путайся под ногами! Сбегай лучше в дом, поищи ведро, - приказал отец. - В дороге без воды нельзя.
Ирена бросилась в дом. Он был похож на растревоженный улей. Голая и жалкая мебель, всюду обрывки бумаги и солома, вывалившаяся из тюфяков. На стеклах окон плясали красноватые, зловещие блики полыхающих уже кое-где пожаров. Дом показался Ирене чужим. Она нашла ведро и выбежала на улицу.
Дворами, закоулками Ольшинские выбрались за город. Там, минуя тенистое Грюнвальдское шоссе, двинулись по пыльной проселочной дороге на Млаву. "Все! Нет у нас теперь дома. Мы беженцы, - подумала Ирена. И вдруг вспомнила Лелю. - А ведь мы даже не попрощались!"
Было знойно. Страшно хотелось пить. Впереди Ольшинских и за ними тащились уже сотни таких семей из пограничных местечек и деревень. Все шли на восток к Висле. Шли молча, будто стыдясь чего-то. Над головами беженцев повисла плотная завеса пыли. Пот заливал глаза, немилосердно жгло желтое маслянистое солнце. Плакали дети, жалобно мычали недоенные, привязанные к тележкам коровы. А дороге, казалось, не было ни конца, ни края. Над притихшими, недавно убранными полями и лугами дрожало зыбкое марево. Далеко-далеко маячила сизая, еле видная полоска леса.
А тем временем по залитому асфальтом Грюнвальдскому шоссе беспрерывным потоком двигались немецкие колонны, танки, самоходные орудия. Они тоже шли на Млаву.
Халина и Ядвига уснули на узлах. Мать прикрыла их от солнца платком. Девочки все время вздрагивали во сне и всхлипывали. Ольшинский устал, толкая тяжелую тележку. Он еле передвигал ноги, обутые в грубые яловые сапоги, рубашка его потемнела от пота.
- К вечеру будем в Илове. В этой деревне и заночуем. Крепись, Настка, - бормотал он.
Лес, за которым начиналось Илово, был уже близко. Но неожиданно, сотрясая воздух, пронеслось несколько фашистских бомбардировщиков. Они шли так низко, что их черные тени скользили по убранным полям, по дороге. Вдруг что-то ухнуло, задрожала земля. И сразу к небу поднялся огромный султан пыли, полетели комья глины, камни. Люди попадали прямо в дорожную пыль или в канавы, под мясистые листья лопухов. Послышались плач, стоны. Рядом с приникшей к земле семьей Ольшинских рухнуло громадное дерево. Потом стало совсем тихо. Оглушенная Ирена увидела над собой встревоженное лицо отца.
- Тебя не ранило?
Было уже далеко за полдень, когда они, наконец, добрались до леса. Но не успели пройти и километра, как дорогу преградили мотоциклисты. Немцы кричали:
- Возвращайтесь назад, польские собаки, не то всех перестреляем! Назад!
Ольшинский вышел вперед и попытался было возразить немцам. Они молча направили на него автоматы.
- Бронек!..
Ольшинская кинулась к мужу и потянула его назад…
Поздним вечером голодные и смертельно усталые Ольшинские вернулись домой.
Немцы считали Гралево своим, и поэтому уже через два дня вывели войска, оставив лишь около сотни солдат.