- Кончай базар, ребята! Бабы с плота табуном подрали. Пускай рыба-то в прорези плавает, а то уснёт. Закуривай!
Он, посмеиваясь, сел на тачку и вынул кисет.
Василиса стояла посредине плота и озиралась, теребя дрожащими руками кофту. С судорогами в лице она рванулась к оставшимся резалкам. Тачковозы стояли у своих тачек, свёртывали цыгарки, и видно было, что у них даже бороды смеялись. Из сумеречных ворот лабаза смотрели солильщики в парусиновых фартуках. На плоту стало пусто и угрожающе тихо. Несколько молодых рабочих пошагали вслед за резалками.
Василиса побежала за женщинами по бугристому песку с руками на отлёте, и мне казалось, что тяжёлые её бёдра мешали ей бежать. Рабочие свистели ей вслед и хохотали.
Разрезая волны и разбрызгивая их в стороны, плыл к промыслу белопарусник с пришвартованной прорезью.
XXIV
Белоштанная толпа женщин шла через двор молчаливо с ножами и багорчиками в руках, и никто из них не оборачивался на угрожающие крики подрядчицы, которая бежала в сторонке, обливаясь потом.
- Остановись, Прасковея! Не поздоровится вам за это… Полицию вызовем… Не сидели в тюрьме - посидите.
Но женщины шли, позвякивая ножами о багорчики, как под музыку. Прасковея шла впереди, высокая, с уверенно закинутой головой, а около неё легко и празднично шагала мать с застывшей улыбкой. Я никогда не видел её в таком потрясении: она, должно быть, переживала минуты ослепительной свободы и впервые чувствовала, что и она - сила, что в этой горячей толпе она сейчас родилась заново, и ей открылся какой-то новый мир счастья. Но в то же время в глазах её вспыхивала неосознанная тревога, как у слепой, идущей по краю обрыва в толпе таких же слепых, как она. Иногда она оглядывалась, прижималась к Прасковее, и эта странная тревога таяла в её глазах.
Оксана шла об руку с Прасковеей и Галей, безмятежно, с обычной спокойной ясностью в глазах, будто ничего не случилось, будто женщины шли с плота в обычный обеденный час. А Наташа шагала грузновато, словно нехотя, молчаливая, угрюмая. Но когда она встретила мой взгляд, то неожиданно улыбнулась, и эта улыбка сразу сделала её крупное лицо миловидным и добрым. Марийка всё время была весёлая, оживлённая, оглядывалась на женщин и смеялась.
На надсадные крики подрядчицы Прасковея не обращала внимания. Только однажды она обернулась к женщинам и сказала с усмешкой:
- Пускай орёт, пока не надорвётся. Не ругайтесь с ней и ни слова не говорите. Передайте другим, чтобы скандала не было.
И женщины охотно, с удовольствием передавали приказание Прасковеи. А Василиса, вся красная, мокрая от пота, тряслась сбоку толпы и, задыхаясь, кричала охрипшим голосом:
- Я знаю, кто смутьянит! Ишь, на штрафы изобиделись! Вот сейчас увидит управляющий, как вы бунтуете, и не пощадит: в момент выбросит с промысла. В последний раз вам говорю: поворачивайте назад!
Она остановилась, вытащила из кармана юбки платок и, вытирая лицо, побежала в контору.
Прасковея проследила за ней сердитым взглядом и вдруг засмеялась.
- Смотрите, товарки, как мы её испугали: ног под собой не чует - на ровном месте спотыкается.
Когда мы проходили мимо бондарни, из чёрной пустоты мастерской вышел Гриша в парусиновом фартуке с нагрудником, с мелкими стружками в кудрях. Он помахал нам рукой и, поднимая с весёлым удивлением брови, широко зашагал к нам.
Прасковея обернулась к толпе и подняла обе руки.
- Стойте! - по-мужски сильным голосом скомандовала она. - Стойте, не расходитесь, товарки!
Мать и Марийка тоже замахали своими багорчиками и ножами.
В распахе двери бондарни сгрудились мастера в фартуках и с любопытством смотрели на толпу женщин. Впереди стоял Харитон, сложивши на груди руки с засученными до локтей рукавами. Смотрел он хмуро, как будто неодобрительно, но я издали видел в глазах его усмешку. Бондари позади него смеялись и живо переговаривались между собою. Вероятно, к Харитону обращались с вопросами: он кивал головой и осаживал товарищей назад.
Женщины остановились и загалдели, не понимая, что случилось, потом хлынули вперёд и окружили Прасковею с Гришей. Я тоже очутился рядом с матерью и Марийкой, стиснутый телами резалок, пропахшими рыбой. Все были в тревоге и нетерпеливо протискивались в середину. Обветренные лица с широко открытыми глазами мелькали передо мною. Одни смеялись, другие злились, иные озабоченно ждали чего-то, но все жадно прислушивались к голосам Прасковеи и Гриши. С разных сторон раздавались истошные крики, но понять было трудно, о чём возмущённо и требовательно кричали женщины. Долетали только отдельные слова: "Штрафы!.." "Штрафы драли!.." "Грабители!.."
Гриша говорил с Прасковеей спокойно, засунув руки под нагрудник. А она отвечала ему короткими фразами, решительно, убеждённо, но голос её вздрагивал от возбуждения, а твёрдые глаза переливались горячей влагой.
Гриша с весёлой рассудительностью посоветовал:
- Вы, женщины, покамест одни шуруйте! А надо будет, и мы не за горами. В обиду не дадим. А сейчас веди их, Прасковея, к конторе, к управляющему. Будут вас уговаривать да посулами улещать - не поддавайтесь. Требуйте, чтобы сразу же штрафы отменили и пайки не удерживали.
Прасковея волновалась: у неё дрожали руки, и она трудно вздыхала, упрямо сдвигала густые брови. Должно быть, ей и приятно было, и страшно вести за собою всю эту толпу женщин. Она сама взбудоражила их и невольно оказалась их вожачкой. Она переживала в эти минуты большое испытание, выдержать которое может только человек отчаянный, ожесточённый обидами и ненавистью к недругам.
- Пойдёмте, товарки! К конторе идём! Все за мной! Настя, Наташа, Оксана, держитесь ближе ко мне! Галя!..
Мать с Марийкой притиснулись к ней с одной стороны, а Оксана с Галей - с другой. Наташа с сосредоточенным лицом шагала позади них вместе с другими резалками.
Я чувствовал себя таким лёгким и радостно свободным, что всё передо мною горело солнцем и ликовало, как во время катанья на масленице. Мне очень хотелось, чтоб на крыльцо выбежал Гаврюшка: он ошалел бы от удивления, а может быть, подбежал бы ко мне и стал допытываться, зачем пришла толпа и почему я участвую в этом приключении взрослых. Но он, вероятно, был в школе.
Толпа женщин ещё не успела подойти к широкому крыльцу конторы, как из открытой двери вышел тщедушный, сутулый управляющий с больным лицом, с русой бородкой, с острым горбатым носом и недобрыми глазами. За ним тяжело переваливался с ноги на ногу Матвей Егорыч. Он был трезвый и угрюмый, но в умных глазах его я заметил смятение, словно его оглушил какой-то удар и он не может очухаться. Подрядчица с красными пятнами на лице, осовелая, растерянная, бормотала что-то. Её глаза прыгали из стороны в сторону, и она жадно ловила ими женщин, которые шли впереди. Толпа остановилась и как будто сконфузилась и заробела. Мне показалось, что многие резалки стали прятаться за спины товарок. Густой и плотной кучей все застыли перед высоким крыльцом. Прасковея тоже как будто смутилась и с тревогой в глазах озиралась по сторонам. Ни матери, ни Марийки я не видел: маленькие ростом, они исчезли за рядом голов в белых платках, а я стоял со своим багром поодаль от толпы.
Управляющий, будто нехотя, с холодным равнодушием оглядел гурьбу женщин и строго, с угрозой, спросил неожиданно гулким голосом:
- Почему вы бросили работу и самовольно ушли с плота? Разве вы не знаете, что в разгар путины нельзя прерывать дневной работы даже на час? Какой смутьян подбил вас на это?
Надорванный голос Прасковеи крикнул:
- Вон она, смутьянка-то - рядом с вами стоит, управляющий!
Со всех сторон закричали женщины, и несколько рук взлетели над головами и протянулись в сторону подрядчицы. Управляющий повернулся к ней, но, должно быть, ему показался смешным ответ Прасковеи, и он улыбнулся.
- Это для меня новость: я и не предполагал до сих пор, что ваша подрядчица способна подбивать своих работниц на бунт. Каким же это образом произошло? Объясните. Говори ты! - он ткнул пальцем вниз, на Прасковею. - Я вижу, ты здесь атаманша.
Прасковея взволнованно посмотрела по сторонам, как будто требуя поддержки у женщин, и, подняв голову, срывающимся голосом проговорила:
- Она и взбунтовала: штрафами взбунтовала. Она только и думает, как бы штраф содрать. А кому же задарма работать на нее охота? Вот и сегодня почесть всех дневного заработка лишила. А на Настю двойной штраф наложила за парнишку.
Подрядчица рванулась вперёд и заорала:
- Не бросайте работы, мерзавки! Вас на плот пригнали не для потехи. Ишь, сорвались с места, чтобы поглазеть, как балбесы дурака валяют. Ну, и поплатились. Дай вам волю, вы всё вверх дном перевернёте.
Управляющий с насмешкой в холодных глазах оглядывал резалок и костлявыми пальцами теребил бородку.
- Кто же это вам потеху такую устроил, что вы о работе забыли?
Смешливый голос Гали смело прозвенел:
- А рыбак Корней… Приказчик не хотел принимать у него рыбу - подачку хотел содрать, а Корней кувырнул его в море. Как тут не полюбоваться? Ведь Курбатов-то вылез, как мокрый кот. - И засмеялась.
Засмеялись впереди ещё несколько женщин. Матвей Егорыч трясся от немого хохота.
Управляющий опять улыбнулся.
- А вы не утерпели и устроили ералаш?
- Да как же не поглядеть? - крикнула Галя. - Очень даже интересно, господин управляющий. Ежели бы вы на плоту были, тоже не утерпели бы.
Тут уже дружно захохотали все женщины. Но Прасковея повернула к ним сердитое лицо и сдвинула брови.
- Ну, так вот… - строго сказал управляющий, опираясь обеими руками о перила. - За зрелище платят. А за то, что вы бросили плот, смутьянов уволю.
- Взыскивайте не с нас, а с Курбатова, - смело перебила его Прасковея, - да вот с подрядчицы. За штрафы мы не будем работать.
- Не твоё дело судить, с кого взыскивать, - закричала во всё горло подрядчица. - Ишь, обнахалилась, храбрая какая стала!
Управляющий строго взглянул на неё через плечо.
Прасковея осадила её:
- Не лай, собака, не страшно. Ты своими штрафами Маланью уморила. Ты её до могилы довела. - Потом повернулась к управляющему и небоязливо потребовала: - Прикажи, господин управляющий, штраф нынешний отменить, тогда и на плот пойдём. И чтобы она штрафами больше не баловалась. Она, вишь, какой жир штрафами накопила.
Этот её негодующий и требовательный голос словно ударил резалок: они забудоражились, закричали, замахали руками; некоторые, посмелее, стали рваться вперёд, расталкивая товарок. Матвей Егорыч стоял, заложив руки за спину, и смотрел на взбудораженную толпу с угрюмым любопытством и судорожно двигал клочковатыми бровями, словно не веря, что перед ним те самые женщины, которые сидели на плоту, всегда безгласные, покорные, и не смели поднять на него глаз, когда он проходил мимо. В кожаной куртке, в рыбачьих сапогах, в кожаном картузе, надвинутом на лоб, он казался металлическим, тяжёлым. И я ждал, что он снимет свой картуз и, как у себя в комнате, станет вдруг добродушным, простым и улыбнётся всем этим женщинам с лукавым огоньком в глазах. Но он стоял неподвижно, молча, бездушно.
Управляющий ударил костлявой рукой о перила, а другой отмахнул от себя крики женщин. Сухонький, хитрый, он крикнул примирительно:
- Идите, бабы, на плот, а мы тут разберёмся.
Ему, вероятно, надоело возиться с женщинами, он болезненно поморщился, оторвался от перил и, повернувшись к Матвею Егорычу, приказал сердито:
- Разберитесь, пожалуйста, в этой суматохе. Ведите резалок на плот и там с подрядчицей договоритесь.
И, сутулясь, он направился к двери. Но его остановила своим криком Прасковея:
- Это как же, управляющий? Только это от тебя и слыхали?
Он усмехнулся, и у него странно перекосилось чахоточное лицо.
- А что же ещё вам надо? Идите на плот, садитесь за работу, а там видно будет.
Прасковея гневно повернулась if толпе:
- Товарки, идём али не идём на плот-то? Они нас обдурить хотят. Ежели мы поддадимся, они ещё больше терзать нас будут.
Женщины присмирели и сдержанно загомонили, растерянно оглядываясь друг на друга. Прасковея будто испугалась этой тишины и, бледная, смотрела на толпу в тревожном ожидании. Но Наташа твёрдо и решительно сказала низким голосом:
- В казарму пойдём, а не на плот. С чем мы на плот-то воротимся? Дурами, что ли, побитыми пойдём?
Её голос погас в криках Марийки, Гали и матери:
- В казарму, девки!.. Раз башки подняли, не подставляй под нож. Управитель да подрядчица только дурачатся… Ишь, судьи какие!
И они зазвякали ножами о багорчики. Толпа зашевелилась, закишели белые платки, и звяканье ножей рассыпалось во все стороны.
Управляющего будто сильным ударом отшибло назад. Он даже поправил шляпу и передёрнул плечами. В глазах его уже не было хитренькой усмешки и брезгливой скуки: в них вспыхивало удивление, гнев, испуг и презрение.
- Оказывается, у вас атаманша опытная, - съязвил он пренебрежительно. - Тут уж не простая толкотня, а обдуманное действие - подпольная работа, подготовленная смута. Вот я сейчас вызову полицию, и она этой вашей атаманше и её подружкам скрутит белые ручки.
Звяканье ножей оборвалось, и толпа застыла, оглушённая властным и угрожающим голосом управляющего. Даже Прасковея растерялась и онемела. Некоторые женщины стали пятиться назад и прятаться за спины товарок.
Подрядчица ухмылялась, щёки её лоснились от удовольствия, она рыхло топталась на месте.
- Ага, достукались! Нанижут вас на чалку, как воблу. Спасибо господину управляющему - подсёк под корешек. Усмирят вас, дурёх, за милую душу. А то, ишь, как на дыбы поднялись да ножами забрякали!..
Матвей Егорыч стоял попрежнему угрюмый, с надвинутым на лоб картузом, и смотрел на толпу, заложив руки за спину. Но подрядчица будто хлестнула его по лицу своим криком; он тяжело повернулся к ней и свирепо вытаращил белки, потом склонился к шляпе управляющего и что-то зашептал ему в шею. Управляющий обозлено оглядел толпу, дёрнул плечом, строго пробормотал что-то и быстро исчез в распахнутой двери конторы. Матвей Егорыч оттолкнул подрядчицу локтем и снял свой кожаный картуз.
- Вот что я скажу вам, бабы… - Матвей Егорыч поворошил пальцами свои седеющие кудри и затеребил растрёпанную бороду. - Насчёт штрафов. Штрафы бывают разные: одни штрафы - на пользу промыслу, для острастки, для порядка, чтобы люди хорошо работали, другие штрафы - от дурьего ума и жадности.
Подрядчица затряслась от негодования и подскочила к Матвею Егорычу, но он осадил её взглядом.
- Я вот штраф-то на тебя наложу, подрядчица: ты и работу сорвала, и улов погубила. Сейчас по твоей милости Курбатов без штанов сидит…
- Я, что ли, с него штаны содрала? - обиделась Василиса. - Он тебе, а не мне подчиняется.
Матвей Егорыч подмигнул женщинам и, встряхивая плечами от смеха, пояснил:
- Он-то мне подчиняется, а штаны ты ему починяешь.
Резалки захохотали, озорно вскрикивая, и уже не было в их лицах тревоги: все развеселились и посвежели. А Прасковея поблёскивала зубами от усмешки и время от времени строго сдвигала брови, поглядывая на товарок: должно быть, она старалась внушить им, чтобы они не попадались на удочку.
К плотовому относились терпимо, как к человеку пьющему, и помнили, что в прошлом он был в среде простых рабочих. Но слушали недоверчиво, как хозяйского распорядителя, и к шуткам его относились, как к хитрой уловке.
- А теперь я вам, девчата, вот что скажу. - Матвей Егорыч протянул вперёд правую руку и зашевелил волосатыми пальцами, а левой бросил на голову картуз. - Сейчас, что ли, сказать, аль на плоту? - Он лукаво усмехнулся и зашевелил бровями. - Однако сейчас надо вас подстрелить, чтобы вы меня сами не слопали. С вами сейчас надо быть хорошим охотником. Так вот, поведу я вас сейчас на плот…
Но резалки не дали ему говорить: заволновались, замахали руками и закричали не поймёшь что.
- Ну, я так и знал! - Он затрясся от смеха и поманил женщин к себе рукой. - Штрафы разобьём на графы: в первой графе поставим Курбатова. Во второй графе - подрядчицу…
- Чего, чего? - крикнула Василиса, упирая кулаки в бёдра. - Ишь, как ловко разграфил! Не ты нанимал работниц, не тебе и распоряжаться. Они мои - как хочу, так их и проучу. А твоё дело на плоту за порядком глядеть да за рыбой.
- Во второй графе - подрядчицу, - настойчиво повторил Матвей Егорыч, - за то, что работниц разыграла, арестовала ножи да багорчики и за них выкуп наложила. Курбатов рабочих взбулгачил, а подрядчица - резалок. Разыграли, как по нотам. С плота женщин согнали, а рабочие там толкаются без дела - скучно им без баб-то. Так вот какой оборот: подрядчица промысел в убыток ввела и весь порядок нарушила. А мне велено этот порядок восстановить и людей успокоить. Нам сейчас в дни путины играть не годится. Я вам прямо скажу: хозяину невыгодно в горячие дни скандалами заниматься. Рыба не ждёт, а убытка никакой хозяин не потерпит. А я ведь хозяину служу: барыш ему обеспечиваю. То-то вот!
Это были неслыханные слова: они поразили не только резалок, но и подрядчицу. Матвей Егорыч оглушил её, и она стояла, раскинув руки, с открытым ртом, без памяти. А резалки перешёптывались, толкали друг друга плечами и, улыбаясь, не отрывали глаз от Матвея Егорыча. Прасковея хмурила брови и, обернувшись к резалкам напряжённо думала о чём-то. С каждым словом Матвея Егорыча она становилась всё строже и задумчивее.
Под конец он ошеломил всех неожиданной выходкой. Он протянул руку в мою сторону и поманил меня пальцем.
- Эй ты, путешественник, иди-ка сюда! С багром иди! Не бойся.
Я весь похолодел, подчиняясь его властному голосу. Шёл я, как во сне, не сознавая, что происходит. Видел я только одного его, но чувствовал, что все женщины смотрят на меня с ожиданием и любопытством. Взбирался я по ступенькам крыльца трудно, словно нёс на себе большую тяжесть. А когда остановился со своим багром перед Матвеем Егорычем и взглянул на него, встретил те же лукавые, пронизывающие глаза и добрые морщинки на висках.
- Ну что, милок, и тебя оштрафовали? Чем же ты платить-то будешь? Работал ты даром, для своего удовольствия, и не отставал от любого сортировщика. Чем же ты проштрафился перед подрядчицей?
Василиса опамятовалась и, вся красная и потная, забунтовала:
- Ну, довольно дурака валять! Я управляющему жалобу подам.
Матвей Егорыч положил руку на моё плечо и, не обращая внимания на возмущение подрядчицы, повторил свой вопрос:
- Так чем же ты перед подрядчицей проштрафился?
Я хонфуженно, но звонко ответил:
- А я у неё всю кучу ножей и багорчиков расшвырял. Резалки-то боялись подойти. А потом мама с Наташей подошли. Тут все и начали свои ножи да багорчики подбирать.
Матвей Егорыч строго прохрипел:
- За озорство, хоть и полезное, я наказываю тебя: работать на плоту запрещаю. Давай сюда багор! - Он взял у меня багор и опёрся на него, как на падог. - А теперь скажи, правдолюб: пойдут сейчас со мной резалки на плот аль нет?
Я уже осмелел, а задорные лица резалок и испуганное ожидание в глазах матери подстегнули меня к дерзости.
- Не обманешь, так пойдут.
Я не помнил, как сбежал с крыльца и как очутился в руках Прасковеи. Она похлопала меня по плечу и сказала с необычайной для меня лаской.
- Молодчина-то какой! Лучше и не скажешь!
Матвей Егорыч сошел с крыльца и толкнул Прасковею в плечо: