Снова появилась мадам Ружерон; было уже почти шесть часов. Она успела приготовить суп детям на ужин и устроила у себе в комнате постель для обеих девочек. Троим мальчикам она постелила на полу в коридоре; Хоуарду отвели отдельную спальню. Он поблагодарил хозяйку за хлопоты.
- Прежде всего надо уложить детишек, - сказала она. - А потом поговорим и что-нибудь придумаем.
Через час все дети были накормлены, умыты и уложены в постель. Хоуард и мать с дочерью сели ужинать; он поел густого мясного супа, хлеба с сыром, выпил немного разбавленного красного вина. Потом помог убрать со стола и закурил предложенную ему непривычно тонкую черную сигару из коробки, оставленной отсутствующим хозяином.
Потом он заговорил:
- Сегодня на досуге я все обдумал, мадам. Едва ли мне следует возвращаться в Швейцарию. Думаю, лучше попробовать проехать в Испанию.
- Уж очень далекий путь, - возразила мадам Ружерон.
Некоторое время они это обсуждали. Трудности были очевидны: если он и доберется до испанской границы, нет никакой уверенности, что удастся ее перейти.
- Я тоже много думала, но у меня совсем другое на уме, - сказала Николь. И повернулась к матери. - Жан-Анри Гиневек, - сказала она так быстро, что первые два имени слились в одно: Жанри.
- Может быть, Жан-Анри уже уехал, ma petite, - тихо сказала мать.
- Кто это? - спросил Хоуард.
- Рыбак из селения Леконке, - объяснила Николь. - Это в Финистере. У него очень хорошая лодка. Он большой друг моего отца, мсье.
Они рассказали Хоуарду об этом человеке. У полковника за тридцать лет вошло в обычай каждое лето ездить в Бретань. Для француза это большая редкость. Его привлекал этот суровый скалистый край, домики, сложенные из камня, дикий берег и освежал буйный ветер с Атлантического океана. Морга, Леконке, Брест, Дуарненез, Одьерн, Конкарно - вот его любимые места, он всегда проводил там лето. Он обзавелся для этого подходящей одеждой. Отправляясь в море на рыбачьей лодке, одевался как любой бретонский рыбак: парусиновый комбинезон линяло-кирпичного цвета, черная шляпа с широкими отвислыми полями.
- Сначала, когда мы поженились, он и в сабо пробовал ходить, - кротко сказала его жена. - Но натер мозоли, и пришлось от этого отказаться.
Жена и дочь ездили с ним каждый год. Останавливались в каком-нибудь маленьком пансионе и, немножко скучая, гуляли по берегу, пока полковник выходил с рыбаками в море или подолгу сидел с ними в кафе и разговаривал о том о сем.
- Нам бывало не слишком весело, - сказала Николь. - На одно лето мы даже поехали в Пари-пляж, но на следующий год вернулись в Бретань.
За эти годы Николь хорошо узнала рыбаков - приятелей отца.
- Жанри поможет нам вас выручить, мсье Хоуард, - сказала она уверенно. - У него отличная большая лодка, на ней вполне можно переплыть Ла-Манш.
Хоуард серьезно, внимательно слушал. Он знавал бретонских рыбаков: когда-то он был адвокатом в Эксетере, и ему случалось вести их дела, когда кто-нибудь из них ловил рыбу в трехмильной запретной зоне. А иногда они заходили в бухту Торбэй укрыться от непогоды. Несмотря на браконьерские грешки, в Девоне охотно их привечали; то были рослые, крепкие люди, и лодки их были тоже большие и крепкие; моряки они отменные и говорят на языке, очень похожем на гэльский, так что жители Уэльса их немного понимают.
Некоторое время Хоуард и женщины обсуждали эту возможность; безусловно, это казалось более надежным, чем любая попытка вернуться домой через Испанию.
- Только очень далекий путь, - сказал он невесело.
Это верно: от Шартра до Бреста около двухсот миль.
- Может быть, удастся доехать поездом.
Чем дальше от Парижа, тем лучше, думал он.
Обсудили все возможности. Очевидно, оставаясь в Шартре, не удастся выяснить, где Жан-Анри и что с ним; узнать это можно лишь одним способом - отправиться в Брест.
- Даже если Жанри уехал, там есть и еще люди. Если они узнают, что вы друг моего мужа, кто-нибудь непременно вам поможет.
Мадам Ружерон сказала это очень просто, без тени сомнения. И Николь подтвердила:
- Кто-нибудь непременно поможет.
- Большое вам спасибо за совет, вы очень добры, - сказал наконец старик. - Только дайте мне несколько адресов… и я завтра же пойду с детьми в Брест… - Он чуть замялся, потом прибавил: - Чем скорее, тем лучше. Немного погодя немцы, пожалуй, станут бдительнее.
- Адреса мы вам дадим, - сказала мадам Ружерон.
Становилось поздно, и вскоре она поднялась и вышла. Через несколько минут дочь вышла следом; Хоуард остался в гостиной, из кухни до него доносились их приглушенные голоса. О чем они говорят, он не мог и не старался расслышать. Он был бесконечно благодарен им за помощь и за ободрение. С тех пор как он расстался с капралом и шофером "лейланда", он сильно пал духом, а теперь в нем опять пробудилась надежда вернуться на родину. Правда, сначала надо пробраться в Бретань. Наверно, это совсем не просто; единственный его документ - английский паспорт, а у детей вовсе нет никаких документов. Если немцы остановят его и станут допрашивать, все пропало, но до сих пор его ни разу не останавливали. Если никто его не заподозрит, быть может, все и обойдется.
Николь вернулась из кухни одна.
- Мама пошла спать, - сказала она. - Она встает очень рано. Она желает вам доброй ночи.
Он вежливо сказал что-то подобающее случаю.
- Пожалуй, и мне лучше лечь, - прибавил он. - Последние дни для меня, старика, были довольно утомительны.
- Я понимаю, мсье, - сказала Николь. На минуту запнулась и смущенно докончила: - Я говорила с мамой. Мы обе думаем, что мне следует проводить вас до Бретани, мсье Хоуард.
Наступило короткое молчание, старик ничего подобного не ждал.
- Это очень великодушно с вашей стороны, - сказал он не сразу. - Весьма великодушное предложение, мадемуазель. Но, право, я не могу его принять. - Он улыбнулся девушке. - Поймите, у меня могут выйти неприятности с немцами. Мне совсем не хочется и на вас навлечь беду.
- Я так и думала, что вы это скажете, мсье, - возразила Николь. - Но, поверьте, мы с мамой все обсудили, и я поеду с вами, так будет лучше. Это уже решено.
- Не спорю, вы мне оказали бы неоценимую помощь, мадемуазель, - сказал Хоуард. - Но такие вещи нельзя решать наспех. Тут надо серьезно подумать, давайте отложим до утра: утро вечера мудренее.
Смеркалось. В полутемной комнате ему почудилось - у Николь влажно блестят глаза и она как-то странно мигает. Наконец она сказала:
- Пожалуйста, не отказывайтесь, мсье Хоуард. Я так хочу вам помочь.
Старик был тронут.
- Я думаю только о вашей безопасности, мадемуазель, - мягко сказал он. - Вы уже и так очень много для меня сделали. Чего ради утруждать себя еще больше?
- Ради нашей старой дружбы, - сказала она.
Он сделал последнюю попытку ее отговорить:
- Я высоко ценю вашу дружбу, мадемуазель, но… в конце концов, мы были всего лишь знакомы как соседи по гостинице. Вы и так сделали для меня много больше, чем я смел надеяться.
- Как видно, вы не знали, мсье. Мы с вашим сыном… с Джоном… мы были большие друзья.
Наступило неловкое молчание. Николь отвернулась.
- Итак, решено, - сказала она. - И мама вполне со мной согласна. А теперь, мсье, я вас провожу в вашу комнату.
Она прошла с ним по коридору и показала отведенную ему комнату. Здесь уже побывала ее мать и положила на постель длинную полотняную рубашку, ночное одеяние полковника. На туалетном столике она оставила опасную бритву, ремень, тюбик с остатками крема для бритья и флакон одеколона под названием "Fleurs des Alpes".
Девушка осмотрелась.
- Кажется, тут есть все, что вам может понадобиться, - сказала она. - Если мы что-нибудь упустили, позовите меня, я здесь рядом. Позовете?
- Мне здесь будет как нельзя лучше, мадемуазель, - заверил Хоуард.
- Утром не торопитесь, - продолжала Николь. - Надо еще приготовиться в дорогу, и нужно кое-что разузнать… потихоньку, понимаете. Мы с этим справимся лучше, мама и я. А вы полежите подольше в постели и отдохните.
- Да, но дети… - возразил Хоуард. - Я должен за ними присмотреть.
- Разве в Англии, когда в доме две женщины, за детьми смотрят мужчины? - с улыбкой спросила Николь.
- Гм… да, но… я не хотел бы обременять вас этими заботами.
Она снова улыбнулась.
- Полежите подольше в постели, - повторила она. - Часам к восьми я принесу вам кофе.
Она вышла и затворила за собой дверь; несколько минут Хоуард задумчиво смотрел ей вслед. Престранная молодая особа, думал он. Просто невозможно ее понять. По Сидотону он помнил юную лыжницу, крепкую, очень застенчивую и сдержанную, как почти все молодые француженки из средних слоев. Ему особенно запомнилось, как странно противоречила ее наружности - изящной головке с коротко стриженными, тщательно завитыми волосами, тонким выщипанным бровям, наманикюренным пальчикам - устрашающая быстрота, с какою она летела на лыжах вниз по самым крутым горным склонам. Джон, и сам первоклассный лыжник, говорил отцу, что ему стоило немалого труда держаться впереди нее. Она легко брала препятствия, которые он старался обойти, и ни разу не упала и не расшиблась. Но дорогу разбирала неважно и подчас отставала на ровном месте, где Джон уносился далеко вперед.
Вот, в сущности, и все, что старик сумел припомнить о Николь Ружерон. Он отвел глаза от двери и стал раздеваться. По-видимому, она очень изменилась, эта девушка. Так мило и так неожиданно, со странной французской пылкостью сказала она, что они с Джоном были большие друзья; очень славная девушка. Обе - и мать и дочь - бесконечно добры к нему, а самоотверженная готовность Николь проводить его в Бретань - это уже поистине донкихотство. И отказаться нельзя, попытка отказаться, по-видимому, сильно ее огорчила. Не станет он больше отказываться; притом с ее помощью он, пожалуй, и правда сумеет вывезти детей в Англию.
Он натянул длинную ночную рубашку и лег, после двух ночей, проведенных на сеновалах, такое наслаждение - мягкий матрас и гладкие простыни. С самого отъезда из Сидотона он ни разу не спал по-человечески, в постели.
Да, она сильно изменилась, эта Николь. Ее короткие кудри все так же уложены по моде, и выщипаны брови, и ногти безупречно отделаны. Но весь облик иной. Она словно стала лет на десять старше; под глазами легли темные тени, под стать черному шарфу на шее. И вдруг подумалось - а ведь она напоминает молодую вдову. Она не замужем, совсем юная девушка, и все-таки отчего-то похожа на молодую вдову. Быть может, на войне погиб ее fiance? Надо будет осторожно спросить у матери; если знать правду, он сумеет избежать в разговоре всего, что может причинить ей боль.
Да, очень странная девушка. Никак ее не поймешь… Но наконец усталое тело расслабилось, мысль работала все медленнее, и Хоуард погрузился в сон.
Он проспал всю ночь напролет - небывалый случай для человека его возраста. Он еще спал, когда около четверти девятого утра Николь принесла на подносе булочки и кофе. Он сразу проснулся, сел в постели и поблагодарил ее.
Она была совсем одета. Позади нее в коридоре, заглядывая в дверь, толпились дети, одетые и умытые. Пьер вышел немножко вперед.
- Доброе утро, Пьер, - серьезно сказал старик.
Мальчик прижал руку к животу и отвесил низкий поклон.
- Bonjour, мсье Хоуард.
Николь расхохоталась и погладила Пьера по голове.
- Он bien eleve, этот малыш. Не то что другие ваши питомцы.
- Надеюсь, они не слишком вас беспокоили, мадемуазель? - встревожился старик.
- Дети никогда не доставят мне беспокойства, мсье, - был ответ.
Престранная молодая особа и престранно выражается, снова подумал Хоуард.
Николь сказала, что мать уже пошла в город за покупками и наведет кое-какие справки. Примерно через полчаса она вернется, и тогда они составят план действий.
Затем Николь принесла ему отцовский серый костюм, довольно жалкий и потрепанный, пару старых коричневых парусиновых туфель, ужасную лиловую рубашку, пожелтевший от времени целлулоидный воротничок и безобразный галстук.
- Все это не слишком элегантно, - сказала она извиняясь. - Но вам лучше одеться так, мсье Хоуард, в этом вы будете выглядеть как самый заурядный обыватель. А о своем костюме не беспокойтесь, мы его сбережем. Мама положит его в кедровый сундук вместе с одеялами, и моль его не тронет.
Спустя три четверти часа Хоуард, совсем готовый и одетый, вошел в гостиную, и Николь придирчиво его оглядела.
- Напрасно вы опять побрились, - сказала она. - Это портит впечатление.
Он извинился за свою оплошность. Потом заметил, что и сама Николь выглядит необычно.
- Вы и сами оделись похуже, чтобы меня проводить, мадемуазель. Это очень великодушно с вашей стороны.
- Мари, служанка, одолжила мне свое платье, - объяснила Николь.
На ней было очень простое черное платье, длинное, ничем не украшенное. Да еще неуклюжие башмаки на низком каблуке и грубые черные чулки.
Вошла мадам Ружерон и поставила на стол в гостиной корзинку.
- В полдень идет поезд на Ренн, - невозмутимо сказала она. - У guichet стоит немецкий солдат. Там спрашивают, зачем вы едете, но документы не смотрят. И очень все вежливы. - Она чуть помолчала. - Но вот еще новость. - Она достала из кармана сложенную листовку. - Сегодня утром немецкий солдат оставил это у консьержки. По такой вот бумажке на каждую квартиру.
Листовку разложили на столе. Она была отпечатана по-французски и гласила:
"Граждане республики!
Вероломные англичане, которые навязали нам эту войну, обращены в беспорядочное бегство и изгнаны из нашей страны. Настало время подняться и истребить этих толстосумов, подстрекателей войны, где бы они ни скрывались, иначе они ввергнут Францию в новые бедствия.
Эти негодяи рыщут по стране и скрываются в наших домах, точно мерзкие паразиты; они готовят акты саботажа и шпионажа и сеют раздор между нами и немцами, которые заботятся только о том, чтобы установить мирный режим в нашей стране. Если действиям этих тайных агентов и гнусных шпионов не воспрепятствовать, немцы задержат наших отцов, наших мужей и сыновей в длительном плену. Помогите вернуть наших мужчин, искореняйте эту заразу!
Если вам известен скрывающийся англичанин, ваш долг сообщить о нем жандармам или первому же германскому солдату. Это очень просто, так может поступить каждый, кто хочет принести мир и свободу нашему возлюбленному отечеству.
Всякого, кто укрывает этих негодяев, ждет суровая кара.
Да здравствует Франция!"
Хоуард дважды спокойно прочитал листовку. Потом сказал:
- Видно, и я один из этих негодяев, мадам. Если так, я полагаю, лучше мне уйти одному с детьми.
Об этом нечего и думать, сказала она. И потом, Николь ни за что не согласится.
- Ну еще бы, - сказала девушка. - Все складывается так, что вам просто невозможно ехать одному. Вы далеко не уйдете, немцы быстро догадаются, что вы не француз, хоть вы и переоделись. - Она с отвращением скомкала листовку. - Это сочиняли немцы. Не думайте, мсье Хоуард, французы так не говорят.
- Это очень близко к истине, - сказал он горько.
- Это гнусная ложь! - возразила Николь и вышла из комнаты.
Старик, пользуясь удобным случаем, обратился к матери:
- Ваша дочь сильно изменилась с тех пор, как мы были в Сидотоне, мадам.
Та подняла на него глаза.
- Она много выстрадала, мсье.
- Мне крайне прискорбно это слышать, - сказал Хоуард. - Может быть, вы мне что-то объясните… тогда я постараюсь избежать в разговоре всего, что могло бы ее огорчить.
Мадам Ружерон изумленно посмотрела на него:
- Так вы ничего не знаете?
- Как же я мог узнать что-либо о горе вашей дочери, мадам? - спросил он мягко. - Вероятно, это случилось уже после нашей встречи в Сидотоне.
С минуту женщина колебалась. Потом сказала:
- Она любила одного молодого человека. Но все тогда было еще очень неопределенно, и теперь она со мной об этом не говорит.
- Молодежь вся одинакова, - негромко сказал Хоуард. - Мой сын был такой же. Этот молодой человек, вероятно, попал в плен к немцам?
- Нет, мсье. Он погиб.
Быстро вошла Николь с фибровым чемоданчиком в руках.
- Это мы положим в вашу коляску, мсье, - сказала она. - Ну, вот, я готова.
Больше некогда было разговаривать с мадам Ружерон, но Хоуард понимал - главное ясно; в, сущности, именно этого он и ожидал. Тяжелый удар для бедняжки, очень тяжелый; пожалуй, их путешествие, хоть и небезопасное, отчасти пойдет ей на пользу. Немного отвлечет мысли, а тем самым приглушит боль.
Пора было двинуться в путь, поднялась суета. Все гурьбой спустились по лестнице; многочисленные свертки с провизией, которые приготовила мадам Ружерон, уложили в коляску. Дети толпились вокруг и мешали.
- Мы пойдем туда, где танки, мистер Хоуард? - спросил Ронни по-английски. - Вы говорили, мне можно будет покататься с немцами.
- Это в другой раз, - по-французски сказал Хоуард. - Пока с нами мадемуазель Ружерон, старайся говорить по-французски, Ронни; не очень любезно разговаривать так, чтобы другие люди не могли понять.
- Правда, правда, мсье! - поддержала Роза. - Я сколько раз говорила Ронни, это невежливо - говорить по-английски.
- Очень неглупо, - тихо сказала дочери мадам Ружерон.
Девушка кивнула.
- Я не говорю по-английски, мсье, - вдруг сказал Пьер.
- Да, Пьер, ты очень вежливый мальчик, - сказал Хоуард.
- А Биллем тоже вежливый? - спросила Шейла, она говорила по-французски.
- Вы все вежливые, все tres bien eleves, - сказала Николь. - Ну, вот мы и готовы. - Она обернулась и поцеловала мать. - Не волнуйся, - ласково попросила она. - Через пять дней… ну, может быть, через неделю я опять буду дома. Ради меня, мама, не горюй.
Мать бросило в дрожь, казалось, она разом постарела.
- Prenez bien garde, - в ее голосе послышались слезы. - Эти немцы такие злые и жестокие.
- Успокойся, - мягко сказала Николь. - Ничего со мной не случится. - И повернулась к старику. - En route done, Monsieur Хоуард. Пора.