- Право занять подобающее место среди коммерсантов страны. Это место мой сын заработал сам, собственным трудом. Куда бы вы ни поехали - я имею в виду не только Англию, но и Европу, - имя Джона Торнтона из Милтона известно и уважаемо среди деловых людей. Конечно, оно не известно в светских кругах, - продолжила она пренебрежительно. - Праздные дамы и господа вряд ли пожелают знакомиться с милтонским промышленником, пока он не попадет в парламент или не женится на дочери лорда.
Мистер Хейл и Маргарет почувствовали неловкость - они сами никогда не слышали этого великого имени, пока мистер Белл не написал им, что мистер Торнтон будет для них хорошим другом в Милтоне. Мир промышленности и торговли, положением в котором так гордилась миссис Торнтон, разительно отличался от знакомого им мира Харли-стрит или мира сельских священников и хэмпширских помещиков. Но лицо Маргарет, несмотря на все ее старания сохранить невозмутимость, все ясно рассказало наблюдательной миссис Торнтон.
- Я полагаю, вы никогда не слышали о моем замечательном сыне, мисс Хейл. Вы думаете, я старая женщина, чьи суждения ограничены Милтоном, вы полагаете, что я - самая белая ворона, какую вы только видели.
- Нет, - сказала Маргарет с каким-то воодушевлением. - Это правда, я не слышала имени мистера Торнтона до приезда в Милтон. Но с тех пор как я здесь, я слышала достаточно, чтобы уважать и восхищаться им и знать, сколь справедливо все то, что вы сказали о нем.
- Кто вам говорил о нем? - спросила миссис Торнтон, немного успокоившись, но все же ревнуя.
Маргарет замешкалась, прежде чем ответить. Ей не понравился властный тон, которым был задан этот вопрос. Мистер Хейл пришел к ней на помощь:
- Из того, что мистер Торнтон рассказал сам, мы могли судить о нем. Разве нет, Маргарет?
Миссис Торнтон выпрямилась и сказала:
- Мой сын не из тех, кто рассказывает о своих заслугах. Могу я вас спросить, мисс Хейл, с чьих слов у вас сложилось благоприятное мнение о нем? Мать пытлива и жаждет услышать похвалу в адрес своих детей, знаете ли.
Маргарет ответила:
- По большей части из рассказа мистера Белла о прошлой жизни мистера Торнтона. Благодаря этому мы поняли, почему вы так гордитесь им.
- Мистер Белл! Что он может знать о Джоне, этот ленивый профессор из сонного колледжа? Но я обязана вам, мисс Хейл. Многие молодые девушки отказались бы доставить старой женщине удовольствие и поведать, что о ее сыне хорошо отзываются.
- Почему? - удивилась Маргарет.
- Почему? Потому что, я полагаю, у них заговорила бы совесть, удерживающая их от этого, потому что они сознавали бы, что так они заручаются поддержкой старой матери в случае, если имеют виды на ее сына.
Миссис Торнтон улыбнулась мрачной улыбкой: она была довольна прямотой Маргарет и, возможно, чувствовала, что зашла слишком далеко в своих расспросах. Но Маргарет в ответ рассмеялась так весело, что это резануло слух миссис Торнтон, которой показалось, что девушка смеется над ее словами.
Маргарет тотчас же замолкла, увидев обеспокоенный взгляд миссис Торнтон.
- Прошу прощения, сударыня. Но я действительно буду очень вам обязана, если вы позволите мне не претендовать на сердце мистера Торнтона.
- До сих пор все молодые леди претендовали на него, - сказала миссис Торнтон сухо.
- Надеюсь, мисс Торнтон чувствует себя хорошо, - вставил мистер Хейл, желая сменить тему разговора.
- Она чувствует себя как обычно. Она не крепка здоровьем, - кратко ответила миссис Торнтон.
- А мистер Торнтон? Полагаю, я могу надеяться увидеть его в четверг?
- Я не могу отвечать за моего сына. В городе в среде рабочих то и дело вспыхивает недовольство, грозящее забастовкой. Если так, его опыт и добрый совет могут понадобиться его друзьям. Но я думаю, он смог бы прийти в четверг. Разумеется, он сообщит вам, если не сможет.
- Забастовка?! - воскликнула Маргарет. - Из-за чего? Почему они собираются бастовать?
- Из-за зависти к чужой собственности и власти, - ответила миссис Торнтон, презрительно фыркнув. - Это всегда не дает им покоя. Если рабочие моего сына начнут забастовку, я только скажу, что они - свора неблагодарных негодяев. Но я не сомневаюсь, что они забастуют.
- Я полагаю, они хотят больше зарабатывать? - спросил мистер Хейл.
- Это только прикрытие. Но на самом деле им самим хочется быть хозяевами, а хозяев превратить в рабов. Они всегда лелеют подобные мысли, и каждые пять или шесть лет случается столкновение между хозяевами и рабочими. Я предполагаю, что на этот раз им придется столкнуться с чем-то новым. Если они забастуют, то не смогут вернуться обратно на свои рабочие места. У хозяев есть одна-две идеи, как надолго отбить у рабочих охоту бастовать.
- Разве это не накалит атмосферу в городе? - спросила Маргарет.
- Несомненно, но уверена, вы не трусиха, не так ли? Милтон не место для трусов. Как-то раз мне пришлось прокладывать дорогу через толпу разъяренных мужчин, которые клялись, что убьют Макинсона, если он рискнет высунуть свой нос с фабрики. А он не знал ничего об этом, и нужно было его предупредить, иначе он бы погиб. Для такого дела лучше подходила женщина, поэтому пошла я. А когда я вошла, то не могла выйти. Тогда я поднялась на крышу, где были сложены камни, чтобы кидать их на головы толпы, если они попытаются взломать двери фабрики. И я бы подняла эти тяжелые камни и бросила бы их так же хорошо, как и мужчина, но я упала в обморок из-за всего того напряжения, через которое мне пришлось пройти. Если вы живете в Милтоне, вы должны научиться быть храброй, мисс Хейл.
- Я сделаю все, что смогу, - ответила Маргарет, сильно побледнев. - Я не знаю, храбрая я или нет, пока не испытаю себя. Но боюсь, что я, должно быть, трусиха.
- Южане часто боятся того, что наши жители Даркшира называют жизнью и борьбой. Но когда вы проживете десять лет среди людей, которые давно затаили на вас злобу и только и ждут возможности расплатиться, вы узнаете, трусиха вы или нет, помяните мое слово.
Мистер Торнтон в тот же вечер пришел к мистеру Хейлу. Его провели в гостиную, где мистер Хейл читал вслух жене и дочери.
- Я принес записку от матери, и, кроме того, я хотел извиниться за то, что не нашел вчера времени прийти к вам. В записке - адрес доктора Дональдсона, который вы просили.
- Спасибо, - сказала Маргарет поспешно, протягивая руку, чтобы взять записку: ей не хотелось, чтобы мама слышала, что они интересовались адресом доктора.
Она была рада, что мистер Торнтон, казалось, немедленно понял ее. Он отдал ей записку без единого лишнего слова.
Мистер Хейл заговорил о забастовке. Мистер Торнтон тут же помрачнел, и его лицо стало таким же упрямым и суровым, как лицо миссис Торнтон в худшие минуты. Эта перемена не ускользнула от взгляда Маргарет и не обрадовала ее.
- Да, дураки будут бастовать. Пускай. Это нас вполне устраивает. Мы дали им шанс. Они считают, что торговля процветает, как в прошлом году. Мы видим шторм на горизонте и приспускаем паруса. Но из-за того что мы не объясняем причины наших поступков, они не верят, что мы действуем разумно. Кое-кто считает, что мы должны предоставить им видимость свободы и рассказать, собираемся ли мы тратить или экономить деньги. Хендерсон попытался обмануть своих рабочих в Эшли, но ему это не удалось. Ему, скорее всего, нужна была забастовка, это вполне совпадало с его планами. Поэтому, когда его рабочие пришли требовать пять процентов надбавки к зарплате, он сказал им, что подумает об этом и даст им ответ в день зарплаты. Конечно, зная заранее, каким будет его ответ, он думал, что таким образом усилит их самомнение. Однако он не до конца их понял, они что-то слышали о трудностях торговли. Поэтому они пришли в пятницу и отказались от своих требований, и теперь фабрика продолжает работать. Но мы, милтонские промышленники, сегодня сообщили рабочим о своем решении. Мы не повысим зарплату ни на пенни. Больше того, мы говорим им, что будем вынуждены снизить зарплату. Вот как обстоят дела, теперь мы ожидаем их следующих действий.
- И что будет? - спросил мистер Хейл.
- Я полагаю, всеобщая забастовка. Представьте, мисс Хейл, через несколько дней вы не увидите в Милтоне дыма.
- Но почему? - спросила она. - Разве вы не могли им объяснить причины, из-за которых торговля идет плохо? Я не знаю, правильно ли я выразилась, но вы поймете, что я имела в виду.
- Вы отчитываетесь перед вашими слугами за ваши расходы или за экономию ваших собственных денег? Мы - собственники капитала, и у нас есть право решать, что делать с деньгами.
- Человеческое право, - ответила Маргарет очень тихо.
- Прошу прощения, я не слышал, что вы сказали.
- Я бы не хотела повторять свои слова, - сказала она, - они относятся к чувству, которое, я думаю, вы не разделяете.
- Почему бы вам не испытать меня? - попросил он.
Ему вдруг захотелось осмыслить, что она сказала. Она подосадовала на его упрямство, но не стала упорствовать, чтобы не привлекать лишнего внимания.
- Я сказала, что у вас есть человеческое право. Я имела в виду, что, кажется, нет никакой причины, кроме религиозной, почему вы не должны делать то, что нравится, с вашими деньгами.
- Я знаю, мы различаемся в нашем понимании религии, но разве вы не будете уважать меня за то, что у меня тоже есть мнение, хотя и не такое, как ваше?
Он говорил приглушенным голосом, как будто бы для нее одной. Маргарет не хотелось, чтобы он обращался исключительно к ней. Она ответила, повысив голос:
- Думаю, мне проще будет понять ваши религиозные суждения, когда я увижу их в деле. Я согласна, нет такого человеческого закона, который помешал бы работодателям тратить свои деньги согласно своим желаниям. Но в Библии есть несколько отрывков, которые убеждают меня, что, поступая так, вы скверно выполняете свой долг руководителя этих людей. Тем не менее я так мало знаю о забастовках, о зарплате, о капитале и труде, что мне лучше не говорить об этом с таким политическим экономистом, как вы.
- Нет, тем больше причин поговорить, - сказал он пылко. - Я буду только рад объяснить вам все, что может показаться неправильным или непонятным незнакомцу, особенно в такое время, когда наши поступки обсуждаются любым писакой на страницах газет.
- Спасибо, - холодно ответила она. - Конечно, в первую очередь я спрошу совета у отца о том, как мне следует поступать, живя в таком странном обществе.
- Вы считаете его странным. Почему?
- Я не знаю, наверное, я еще не привыкла к здешним обычаям. Я вижу два класса, которые зависят друг от друга во всем и в то же время всегда поступают так, чтобы нанести максимальный ущерб друг другу. Я прежде никогда не слышала, чтобы две группы людей отзывались друг о друге с таким пренебрежением.
- От кого вы слышали пренебрежительный отзыв о владельцах фабрик? Я не спрашиваю, от кого вы слышали пренебрежительный отзыв о рабочих, потому что вижу, что вы решительно не желаете понимать того, о чем я говорил во время прошлого визита к вам. Но от кого вы слышали о жестокости хозяев?
Маргарет покраснела, потом, улыбнувшись, ответила:
- Я не люблю, когда меня допрашивают. Я отказываюсь отвечать на ваш вопрос. Кроме того, это не имеет отношения к делу. Поверьте мне на слово, я слышала об этом от самих рабочих или, может быть, только от одного рабочего. Он говорил, что не в интересах работодателей платить ему больше, иначе он сможет иметь свой счет в сберегательном банке, а это сделает его более независимым.
- Наверное, это был тот человек, Хиггинс, это он говорил тебе про все это, - сказала миссис Хейл.
Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал имя, которое Маргарет явно желала скрыть. Тем не менее он прекрасно его расслышал.
- Кроме того, я полагаю, что хозяева предпочитают иметь у себя необразованных рабочих, а не лжезаконников. Так капитан Леннокс обычно называет тех людей в своем полку, которые сомневаются и раздумывают над каждым приказом.
Последнюю фразу она адресовала больше своему отцу, чем мистеру Торнтону. "Кто такой капитан Леннокс?" - спросил себя мистер Торнтон со странным чувством неудовольствия, что помешало ему сразу же ответить на ее вопрос. Мистер Хейл вступил в разговор:
- Ты никогда не интересовалась работой школ, Маргарет, иначе ты бы знала, как много сделано для образования в Милтоне.
- Нет! - ответила она с внезапной покорностью. - Да, я мало знаю о школах. Но невежество, о котором я говорила, не имеет отношения к умению читать и писать. Обучить ребенка может каждый. Я имела в виду, скорее, отсутствие благоразумия, отсутствие ясно осознанной цели в жизни. Я едва ли могу объяснить, что это такое. Но он, тот рабочий, говорил, что владельцы фабрик хотели бы, чтобы их работники были просто большими детьми, живущими настоящим, слепо и безрассудно подчиняясь своим хозяевам.
- Короче говоря, мисс Хейл, совершенно очевидно, что ваш информатор нашел довольно внимательного слушателя и смог беспрепятственно выложить вам всю ту клевету, которую он сочинил против хозяев, - заметил мистер Торнтон с искренней обидой в голосе.
Маргарет не ответила. Она была недовольна, что мистер Торнтон воспринял ее слова как личную обиду.
Мистер Хейл снова решил вмешаться в разговор:
- Я должен признать, что, хотя я и незнаком с рабочими так близко, как Маргарет, я также с первого взгляда был поражен враждой между работодателем и работниками. Некоторые ваши слова, сказанные мне на наших занятиях, подтверждают это наблюдение.
Мистер Торнтон немного помолчал, прежде чем ответить. Маргарет вышла из комнаты, и он был рассержен тем, что они снова не смогли понять друг друга. Тем не менее чувство досады, из-за которого он старался говорить невозмутимо и взвешенно, придало его речи больше достоинства.
- Я полагаю, что мои интересы идентичны интересам моих рабочих, и наоборот. Такова моя теория. Мисс Хейл, я знаю, вам не нравится слышать, когда людей называют "рабочие руки", поэтому я не буду использовать это выражение, хотя оно наиболее подходит как технический термин и его происхождение, каким бы оно ни было, относится к моему времени. Когда-нибудь в будущем, через несколько тысячелетий, в Утопии хозяева и рабочие заключат нерушимый союз, и я готов приветствовать его, так как считаю республику самой совершенной формой правления.
- Мы возьмемся за "Республику" Платона, как только закончим Гомера.
- Ну, живи мы во времена Платона, возможно, мы все - мужчины, женщины и дети - подходили бы для республики, но давайте возьмем конституционную монархию в нашем нынешнем государстве, с нашими нравами и развитием разума. В младенчестве всем нам необходимо мудрое наставление, для того чтобы направлять нас. На самом деле длительное младенчество, детство и юность - самое счастливое время, и этим счастьем дети во многом обязаны игу законов, а также рассудительной и твердой власти. Я согласен с мисс Хейл, что многие рабочие по своему развитию находятся на уровне детей, хотя я отрицаю, что мы, хозяева, делаем все, чтобы они оставались такими. Я утверждаю, что деспотизм - самый лучший вид управления ими. Поэтому в те часы, когда я общаюсь с ними, я должен быть деспотом. Я использую всю свою проницательность - без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере было с избытком, - чтобы создать мудрые законы и прийти к справедливым решениям в руководстве фабрикой, - законы и решения, которые работают для моей пользы в первую очередь и для них - во вторую. И рабочие никогда не заставят меня ни объяснять причины своих поступков, ни отступаться от того, что я уже объявил своим решением. Пусть попробуют забастовать! Я буду страдать так же, как они, но в конце они поймут, что я не дал слабину и ни на йоту не отступил от своих решений.
Маргарет вернулась в комнату и взяла рукоделие, но не вступала в разговор. Мистер Хейл ответил:
- Осмелюсь сказать, я мало знаю то, о чем мы говорим. Но, исходя из того малого, что мне известно, я бы рискнул предположить, что народные массы уже достигли того беспокойного возраста, который находится между детством и зрелостью. Настаивать на послушании без рассуждений - ошибка, которую многие родители совершают в обращении с детьми в это время. Все, что нужно делать детям, - выполнять свои обязанности, слушать простые приказы: "Иди, когда тебя зовут" и "Делай, что тебе говорят!" Но мудрый родитель потакает желанию независимости и постепенно превращается из господина и повелителя в друга и советчика для своего ребенка. Если я ошибаюсь в моих рассуждениях, вспомните, это именно вы приняли аналогию.
- Недавно я услышала историю, которая случилась в Нюрнберге три или четыре года назад, - сказала Маргарет. - В огромном особняке, что был когда-то одновременно и жильем, и складом, жил одинокий богатый человек. Говорили, что у него был ребенок, но никто не знал этого определенно. В течение сорока лет этот слух то возобновлялся, то затихал, никогда полностью не пропадая. После смерти владельца особняка выяснилось, что это правда. У него действительно был сын, взрослый человек с неразвитым умом маленького ребенка. Отец воспитал сына таким странным образом, желая спасти его от искушений и ошибок. Но конечно, едва этот великовозрастный ребенок вернулся в мир, оказалось, что каждый дурной советчик имеет полную власть над ним. Бывший затворник не мог отличить добро от зла. Его отец сделал грубую ошибку, воспитав его в неведении, полагая, что тем самым сохранит его невинность. А спустя четырнадцать месяцев городские власти вынуждены были взять над найденышем опеку, чтобы спасти его от голода. Он даже не мог просить милостыню.
- Я сам использовал сравнение, предложенное вами, мисс Хейл, так что я не должен жаловаться, если ваша улыбка превратится в оружие против меня. Но, мистер Хейл, когда вы привели нам в пример мудрого родителя, вы сказали, что он потакает своим детям в их стремлении к независимости. Сейчас, конечно, не то время, чтобы стремиться к независимости во время работы. Я едва ли понимаю, что вы тогда имели в виду. Но я скажу, что, если хозяева будут посягать на независимость своих рабочих за стенами фабрик, я первый воспротивлюсь этому. То, что рабочие трудятся на нас по десять часов в день, не дает нам права вмешиваться в их личную жизнь. Я ценю мою собственную независимость так высоко, что не могу представить себе большего унижения, чем вмешательство постороннего человека, беспрестанно указывающего, советующего и поучающего меня, даже тщательно планирующего мои действия. Он мог бы быть самым мудрым из людей, самым влиятельным, я бы равно воспротивился и возмутился его вмешательством. Я полагаю, что это чувство сильнее на севере Англии, чем на юге.
- Простите, но не из-за того ли это происходит, что нет и не было никакого равенства, ничего подобного дружбе между тем, кто советует, и тем, кто слушает эти советы? Потому что, если каждый человек вынужден сражаться в одиночку, если его преследуют зависть и ревность собратьев, ему трудно оставаться христианином.
- Я только констатирую факт. С сожалением я должен сообщить, что у меня встреча в восемь часов и я должен просто принять факты как есть, не пытаясь объяснить их; здесь нет выбора - факты должны быть приняты.
- Но, - сказала Маргарет тихим голосом, - мне кажется, это существенно меняет дело.