- Он не мог сказать ни слова. Он так дрожал от утомления, что я не могла даже смотреть на него. Я слышала, как он тяжело дышит, и в какой-то момент даже подумала, что он рыдает. Но когда отец сказал, что сдаст его полиции, он закричал, ударил отца кулаком в лицо и вылетел как молния. Отец сначала был оглушен, поскольку не ожидал, что Баучер - такой слабый в выражении чувств - может его ударить. Отец немного посидел, приложив руку к глазам, а потом направился к двери. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, но я вскочила со скамьи и вцепилась в него. "Отец! Отец! - закричала я. - Ты никогда не донесешь на этого беднягу, обезумевшего от голода. Я не отпущу тебя, пока ты мне не скажешь, что не будешь этого делать". - "Не будь дурочкой, - ответил он, - слова действуют на некоторых сильнее, чем поступки. Я и не думал доносить полиции на него, хотя, клянусь, он этого заслуживает. Я не собираюсь делать ничего подобного, если кто-то, кроме меня, уже не сделал эту грязную работу и не сдал его. Но сейчас он ударил меня, я мог бы ответить, чтобы научить других не ссориться со мной. Но если когда-нибудь он перестанет голодать и будет в силах, мы с ним сочтемся, и я посмотрю, как он справится". Отец отстранил меня, потому что я была очень слаба. В его землистого цвета лице не было ни кровинки, больно смотреть. До того как пришла Мэри, я не знала, спала ли я, бодрствовала или лежала без сознания, я попросила ее привести вас ко мне. А теперь не разговаривайте со мной, а просто прочтите главу. Я выговорилась, и мне стало легче. Но я хочу немного подумать о том мире, что так далек от всех этих неприятностей и тревог. Прочтите мне… не проповедь, а главу из Откровения. В нем есть описания, которые я смогу представить, закрыв глаза. Прочтите о Новых Небесах и Новой Земле, и, может быть, я забуду обо всем этом.
Маргарет читала мягким, тихим голосом. Хотя глаза Бесси были закрыты, какое-то время она слушала - на ее ресницах блестели слезы. Наконец она заснула, вздрагивая и что-то невнятно бормоча. Маргарет укрыла ее и ушла, беспокоясь, что ее давно заждались дома, и все же ей казалось жестоким покидать умирающую девушку.
Вернувшись домой, Маргарет присоединилась к матери в гостиной. Впервые за последние дни миссис Хейл чувствовала себя бодрой и воздавала похвалы водяному матрасу, сравнивая его с теми кроватями, на которых ей довелось спать у сэра Джона Бересфорда. Она не знала почему, но ей казалось, что люди утратили искусство создавать удобные кровати, какие делали во времена ее молодости. Если подумать, это было достаточно легко - нужно было просто использовать один и тот же тип перьев. И все же она не помнила, когда в последний раз спала так хорошо, как в прошлую ночь.
Мистер Хейл предположил, что нужно отдать должное не качеству перин прошлых дней, а энергии молодости, которая придавала отдыху особую прелесть. Но его жена отвергла эту идею.
- Нет, в самом деле, мистер Хейл, у сэра Джона были превосходные кровати. Ну, Маргарет, ты молода и проводишь весь день на ногах, как ты считаешь, современные кровати удобны? Я обращаюсь к тебе. Когда ты лежишь на них, они дают чувство совершенного покоя? Разве ты не мечешься беспокойно, тщетно пытаясь найти удобное положение, и не просыпаешься утром такая же усталая, как и ложилась?
Маргарет засмеялась:
- Сказать по правде, мама, я никогда не думала о своей кровати. Я так устаю за день, что могу заснуть на чем угодно. Поэтому я не считаю себя хорошо осведомленной в этом вопросе. Но потом, ты знаешь, у меня не было возможности испробовать кровати сэра Джона Бересфорда. Я никогда не была в Оксенхэме.
- Разве нет? О нет, конечно. Я брала с собой бедного Фредерика, я вспомнила. Я ездила в Оксенхэм только однажды, после замужества, на свадьбу твоей тети Шоу. А Фред был еще совсем маленьким. И я знаю, Диксон была недовольна, что стала няней, столько лет прислуживая леди. Я боялась, что если она вернется вместе со мной в родные места и окажется среди знакомых, то захочет уйти от меня. Но бедный малыш заболел в Оксенхэме - маялся зубками. И так как я была очень занята подготовкой к свадьбе Анны и не очень хорошо себя чувствовала, Диксон пришлось присматривать за ним. С тех пор он стал ее любимцем, и она так гордилась, когда он отворачивался от всех и тянул к ней ручки, что я успокоилась - она больше никогда не думала уходить от меня, - хотя ее жизнь так отличалась от той, к которой она привыкла. Бедный Фред! Все любили его. Он родился с даром завоевывать сердца. Поэтому я так плохо думаю о капитане Рейде, зная, что он невзлюбил моего дорогого мальчика. Я думаю, это доказывает, что он очень плохой человек. Ах! Твой бедный отец, Маргарет. Он вышел из комнаты. Он не выносит, когда говорят о Фреде.
- Мне нравится слушать про Фреда, мама. Расскажи мне о нем все, что захочешь, ты никогда не рассказывала мне слишком много. Расскажи мне, каким он был, когда был маленьким.
- Маргарет, ты не должна обижаться, но он был более хорошеньким, чем ты. Помню, когда я впервые увидела тебя на руках у Диксон, я сказала: "Боже, какой некрасивый ребенок!" А она ответила: "Этот ребенок не похож на мастера Фреда, видит Бог!" Боже! Как хорошо я это помню! Я не упускала ни минуты, чтобы подержать его на руках, а его детская кроватка стояла рядом с моей. И теперь, теперь… Маргарет… я не знаю, где мой мальчик, и иногда я думаю, что никогда больше не увижу его.
Маргарет села рядом с матерью на низенький стул и нежно взяла ее за руку, поглаживая и целуя, словно успокаивая. Миссис Хейл безудержно плакала. Наконец она выпрямилась и, повернувшись к дочери, произнесла с унылой, почти торжественной серьезностью:
- Маргарет, если мне станет лучше… Если Бог даст мне шанс выздороветь, я должна увидеть еще раз моего сына Фредерика. Он пробудит к жизни все те жалкие остатки сил, которые еще есть во мне.
Миссис Хейл замолчала, пытаясь собраться с силами, чтобы сказать еще что-то. Когда она снова заговорила, ее голос был глухим и дрожал, будто она намеревалась сказать что-то, что пугало ее саму:
- Маргарет, если я умру, если мне предназначено умереть в скором времени, я должна сначала увидеть свое дитя. Я не могу придумать, как это устроить, но я заклинаю тебя, Маргарет, твоим собственным спокойствием в последние часы жизни, приведи его ко мне, чтобы я могла благословить его. Только на пять минут, Маргарет. Пять минут не подвергнут его опасности. О Маргарет, позволь мне его увидеть, прежде чем я умру!
Маргарет не думала о том, что в словах матери не было и капли благоразумия, - не стоит искать логику и благоразумие в страстных просьбах тех, кто смертельно болен. Мы чувствуем острую боль, вспоминая, сколько возможностей исполнить желания тех, кто скоро уйдет от нас, мы упустили. Попроси они нас о счастье нашей жизни, мы бы, не задумываясь, положили его к их ногам. Желание миссис Хейл было таким естественным, таким заслуженным, таким справедливым, что Маргарет поняла: ради Фредерика, так же как и ради матери, она должна предусмотреть все возможности, чтобы избежать опасности, и сделать все, что в ее силах, для приезда брата. Миссис Хейл не сводила с дочери тоскливого, умоляющего взгляда широко раскрытых глаз, ее бледные губы дрожали, как у ребенка. Маргарет тихо поднялась и встала напротив матери, чтобы та, увидев невозмутимость и спокойствие на лице дочери, уверилась в том, что ее желание будет выполнено.
- Мама, я напишу сегодня вечером и расскажу Фредерику то, что ты сказала. Я уверена, он сразу приедет к нам. Успокойся, мама, ты увидишь его.
- Ты напишешь сегодня вечером? О Маргарет! Почту забирают в пять, ты напишешь к этому времени, правда? У меня осталось так мало времени. Я чувствую, дорогая, что не поправлюсь, хотя твой отец говорит, что я должна надеяться. Ты напишешь сразу, правда? Не упусти этой возможности, потому что с каждой следующей почтой я могу потерять шанс увидеть его.
- Но, мама, папы нет дома.
- Папы нет дома! И что из этого? Ты хочешь сказать, что он откажет мне в этом последнем желании, Маргарет? Разве я не больна, не умираю?.. Если бы он не увез меня из Хелстона в это нездоровое, дымное, мрачное место…
- О мама! - сказала Маргарет.
- Да, это так. Он сам это знает. Он столько раз говорил это. Он сделает для меня все. Не говори, что он откажет мне в этом последнем желании… Молись, если осмелишься. Маргарет, меня от Бога отделяет только желание увидеть Фредерика. Я не смогу молиться, пока не увижу его, поверь, не смогу. Не теряй времени, дорогая, любимая Маргарет. Отправь письмо с ближайшей почтой. Тогда он сможет быть здесь… через двадцать два дня! Я знаю, он приедет. Никакие узы и цепи не удержат его. Через двадцать два дня я увижу моего мальчика! - Она откинулась назад и какое-то время не замечала, что Маргарет сидит неподвижно, закрыв лицо руками.
- Ты не пишешь! - произнесла миссис Хейл наконец. - Принеси мне перья и бумагу. Я постараюсь написать сама! - Она выпрямилась, дрожа от лихорадочного рвения.
Маргарет опустила руки и печально взглянула на мать:
- Подожди, пока не вернется папа. Давай спросим его, как лучше поступить.
- Ты обещала, Маргарет, четверть часа назад. Ты сказала, что мой мальчик приедет.
- И он приедет, мама. Не плачь, моя дорогая мамочка. Я напишу прямо сейчас, ты увидишь, как я пишу. И это письмо уйдет с ближайшей почтой. И если папа посчитает нужным, он сможет сам написать письмо, когда вернется, всего лишь с отсрочкой на день. О мама, не плачь так жалобно - это разрывает мне сердце.
Миссис Хейл не могла остановить слезы, они текли непрерывно. На самом деле она не предпринимала попыток успокоиться. Снова и снова она вызывала в памяти картины счастливого прошлого и ужасного будущего - вот она лежит мертвая, а сын, которого она так страстно желала видеть при жизни, оплакивает ее, но она не сознает его присутствия, - пока не довела себя до изнеможения, рыдая от жалости к себе, и Маргарет было больно это видеть. Но наконец миссис Хейл успокоилась и с жадностью стала наблюдать за дочерью, пока та писала письмо - срочную, неотложную мольбу, - поспешно запечатывала его, боясь, что мать попросит прочитать написанное. Потом по просьбе миссис Хейл Маргарет сама отнесла его на почту. Она возвращалась домой, когда мистер Хейл догнал ее.
- И куда ты ходила, моя красавица? - спросил он.
- На почту… относила письмо - письмо Фредерику. О папа, возможно, я неправильно поступила, но мама охвачена таким сильным желанием увидеть его. Она сказала, что снова может почувствовать себя лучше. А потом она сказала, что должна увидеть его перед смертью. Я не могу передать, как настойчиво она умоляла меня написать ему. Я неправильно поступила?
Сначала мистер Хейл ничего не ответил. Потом сказал:
- Тебе нужно было дождаться меня, Маргарет.
- Я пыталась убедить ее, - ответила она и замолчала.
- Я не знаю, - ответил мистер Хейл, помолчав. - Она должна увидеть его, если так этого хочет. Я полагаю, что его приезд пойдет ей на пользу больше, чем все лекарства доктора. И возможно, восстановит ее силы. Но опасность для Фредерика, я полагаю, очень велика.
- Даже если после мятежа прошло столько лет, папа?
- Да, правительству необходимо принимать очень строгие меры для усмирения бунтов, особенно на флоте, где команда корабля должна ясно осознавать, что у властей достаточно полномочий, чтобы вернуть капитана домой, рассмотреть его дело и отомстить за любой вред, причиненный ему, если понадобится. И для них не имеет значения, как далеко капитан может зайти в своей тирании. Если даже их поступку можно найти какое-то оправдание, то такую возможность даже не принимают во внимание. Правительство не жалеет денег: оно посылает вдогонку корабли, оно прочесывает моря, чтобы схватить преступников. У этого преступления нет срока давности. Оно остается в Адмиралтейских книгах до тех пор, пока не искупится кровью.
- О папа, что я наделала! И все же тогда мне казалось, что я правильно поступаю. Я уверена, что Фредерик будет осторожен.
- Несомненно! Нет, Маргарет, я рад, что письмо написано, хотя я не осмелился бы сделать это сам. Я рад, что все так произошло. Я бы колебался до тех пор, пока не стало бы уже слишком поздно. Дорогая Маргарет, ты поступила правильно, а остальное уже не в нашей власти.
Но рассказ отца о жестоком наказании, которое ожидает мятежников, привел Маргарет в ужас. Она заманила брата домой, чтобы искупить его ошибку его же кровью! Она поняла, что отец обеспокоен сильнее, чем он показал, произнеся последние ободряющие слова. Она взяла его под руку и пошла рядом с ним, задумчивая и усталая.
ТОМ II
ГЛАВА XXVI
МАТЬ И СЫН
Я понял, что святое место отдыха
Все еще неизменно.Миссис Химанс. Записки женщины
Когда этим утром мистер Торнтон вышел из дома Хейлов, он был ослеплен и ошеломлен своей страстью. Он чувствовал себя так, будто Маргарет - такая хрупкая и деликатная - вдруг превратилась в грубую торговку рыбой и сильно его поколотила. Он физически ощущал боль - его голова гудела, а пульс был частым и прерывистым. Он не мог выносить шума, яркого света, бесконечного грохота и движения на улице. Он называл себя дураком за то, что так страдает, тем более что сейчас он даже не мог припомнить причину своего страдания и понять, стоит ли она таких мучений. Ему стало бы легче, если бы он просто мог сесть на пороге и заплакать, как ребенок, который поранился. Он сказал себе, что ненавидит Маргарет, но исступленное, острое чувство любви, подобно молнии, поразило его в тот момент, когда он уже готов был выразить свою ненависть словами. Он находил величайшее утешение в своих муках и в том чувстве, о котором сказал ей: даже если она будет презирать его, относиться к нему с гордым, надменным безразличием, он ни на мгновение не перестанет любить ее. Она не заставит его измениться. Он любит ее и будет любить и не станет замечать ни ее презрения, ни этой жалкой телесной слабости.
Он остановился на мгновение, чтобы осознать твердость и ясность своего решения. Мимо проходил омнибус, направляясь за город. Кондуктор подумал, что джентльмен поджидает его, и остановил транспорт у тротуара. Мистер Торнтон был не в силах извиняться и объясняться, поэтому он просто сел в омнибус, и его повезли мимо длинного ряда домов, затем мимо особняков с аккуратно подстриженными садами, пока омнибус не добрался до деревень, а позднее - до маленького провинциального городка. Там все пассажиры вышли, то же сделал и мистер Торнтон, и, поскольку все пошли пешком, он тоже пошел вместе со всеми. Он шел вдоль полей быстрым шагом, потому что быстрые движения облегчали душевные муки. Он смог вспомнить все, что произошло, - ту, которую он должен выбросить из памяти, и собственный глупый, нелепый поступок. Будь он в здравом уме, он без труда предсказал бы самому себе, что этим все и кончится. Неужели его очаровали эти прекрасные глаза, эти мягкие полуоткрытые губы, которые он видел вчера так близко? Он не мог даже избавиться от воспоминаний, что она была там, что ее руки обнимали его, всего один раз… и больше - никогда. Он только мельком видел ее, не поняв ее совершенно. Она была то смелой, то робкой, то нежной, то надменной и гордой. И позже, каждый раз размышляя над этим, он представлял ее снова и снова, пытаясь забыть ее. Он представлял ее в любом наряде, в любом настроении и не знал, какой она ему нравится больше всего. Даже этим утром - как величественно она выглядела! Как сверкнули от возмущения ее глаза! Вчера она разделила с ним опасность, а сегодня она совершенно не думала о нем.
Если утром мистер Торнтон, по своему собственному признанию, вел себя как дурак, то и днем он не намного поумнел. Все, что он приобрел за время своего шестипенсового путешествия на омнибусе, - твердое убеждение, что такой, как Маргарет, никогда не было и никогда не будет. Что она никогда не любила его и никогда не будет любить. Но что ни она и никто в целом мире не помешает ему любить ее. Поэтому он вернулся на маленький рынок и сел в омнибус, чтобы отправиться назад в Милтон.
Время уже близилось к вечеру, когда он сошел с омнибуса возле своего склада. Знакомые места заставили его мысли войти в привычное русло. Он знал, как много ему нужно сделать на фабрике - больше обычного - из-за вчерашних беспорядков. Ему нужно встретиться со своими коллегами и магистратами. Он должен закончить приготовления, начатые утром, чтобы успокоить своих новых рабочих-ирландцев и обеспечить им безопасность. Он должен защитить их от всех случайных столкновений с недовольными рабочими Милтона. И наконец, он должен вернуться домой и встретиться с матерью.