"О Маргарет, тебе стоит уехать из Англии, чтобы увидеть моего мальчика! Он - очаровательный мальчуган, а в своих чепчиках он выглядит просто прелестно, особенно в том самом, что ему прислала ты, моя добрая, трудолюбивая малышка Маргарет с золотыми руками! Я уже заставила всех здешних матерей мне завидовать, а теперь я хочу показать его кому-нибудь еще и услышать новые слова восхищения. Наверное, это все причины, а может быть, и нет. Нет, возможно, к этому примешивается любовь кузины. Но я так хочу, чтобы ты приехала сюда, Маргарет! Я уверена, это пойдет на пользу здоровью тети Хейл. Все здесь молоды и здоровы, у нас всегда голубое небо, у нас всегда светит солнце, и оркестр восхитительно играет с утра до ночи, и, возвращаясь к припеву моей песенки, - мой малыш всегда улыбается. Мне очень хочется, чтобы ты нарисовала его для меня, Маргарет. Не имеет значения, что он делает, это самое милое, самое красивое, самое лучшее создание. Я думаю, я люблю его намного больше, чем своего мужа, который порой бывает упрямым и раздражительным, он называет это "я занят". Но нет, он вовсе не такой! Он только что принес новости о милом пикнике, который устраивают офицеры "Хазарда", стоящего на якоре в бухте. Но раз он принес такие замечательные новости, я беру свои слова назад. Разве никто не обжигался, сказав или сделав что-то сгоряча? Ну, я не могу обжечься, потому что поранюсь и шрам будет уродливым. Но я забираю назад все свои слова как можно быстрее. Космо - просто прелестный ребенок, и совсем не упрямый, и не такой капризный, как муж. Только иногда он тоже бывает беспокойным. Я могу сказать, что без любви… обязанности жены… На чем я остановилась? Я знаю, что хотела сказать что-то особенное. А, вот… Дорогая Маргарет!.. Ты должна приехать и навестить меня. Тете Хейл это пойдет на пользу, как я уже сказала. Пусть доктор пропишет ей поездку. Скажи ему, что дым Милтона причиняет ей вред. Я не сомневаюсь, что так и есть. Три месяца (вы не должны приезжать на меньший срок) в этом прелестном солнечном климате, где виноград настолько привычен, как у нас черника, совсем вылечат ее. Я не прошу дядю…" (Здесь письмо стало более лаконичным и последовательным: мистера Хейла поставили в угол, как непослушного ребенка, за то, что оставил свой приход.) "…потому что, смею сказать, он не одобряет войну, солдат и музыкантов. Во всяком случае, я знаю, что многие диссентеры - члены Мирного общества, и я боюсь, что он не захочет приехать. Но если он захочет, дорогая, прошу, скажи, что Космо и я сделаем все возможное, чтобы он почувствовал себя счастливым. И я спрячу красный мундирчик Космо и его сабельку и заставлю музыкантов играть только серьезные, торжественные пьесы. Или, если они будут играть что-нибудь мирское и суетное, им придется играть в два раза медленнее. Дорогая Маргарет, если он захочет сопровождать тебя и тетю Хейл, мы постараемся доставить ему удовольствие, хотя я боюсь всякого, кто делает что-то для успокоения совести. Надеюсь, ты никогда не боялась. Скажи тете Хейл, чтобы не брала много теплой одежды, хотя боюсь, что, когда вы вернетесь обратно, будет уже холодно. Но ты не представляешь, как здесь жарко! Я попыталась надеть свою роскошную индийскую шаль на пикник. Я долго поддерживала себя поговорками вроде "гордость - моя опора" и тому подобными мыслями, но это было бесполезно. Я выглядела как мамина собачка Крошка в слоновьей попоне, полузадушенная своим пышным нарядом. Поэтому я расстелила ее, как ковер, чтобы мы могли на ней сидеть. Вот и мой мальчик, Маргарет… если ты не упакуешь свои вещи сразу, как только получишь письмо, чтобы немедленно приехать и посмотреть на него, я подумаю, что ты - потомок царя Ирода!"
Маргарет хотелось хотя бы день пожить жизнью Эдит - без забот, в веселом доме, под солнечными небесами. Если бы желание могло перенести ее туда, она бы уехала пусть даже на один только день. Она страстно желала вернуть силу, которую могла дать перемена места… пусть всего на несколько часов оказаться в самой гуще той жизни, чтобы снова почувствовать себя молодой. Ей еще нет двадцати, а она вынуждена нести такое тяжелое бремя, что чувствует себя старухой. Это было первое, что она почувствовала. Затем Маргарет перечитала послание подруги и забыла о своих горестях - письмо с его милой непосредственностью живо воскресило в ее памяти саму Эдит. Маргарет весело смеялась, когда миссис Хейл вошла в гостиную, опираясь на руку Диксон. Маргарет поспешила поправить подушки. Ее мать выглядела слабее, чем обычно.
- Над чем ты смеялась, Маргарет? - спросила она, когда оправилась от слабости, усевшись на диван.
- Над письмом, которое получила этим утром от Эдит. Я прочту его тебе, мама?
Она прочитала письмо вслух, и временами казалось, что миссис Хейл слушает с интересом. Она стала спрашивать, какое имя дала Эдит своему мальчику, перечислила все возможные имена и все возможные причины, по которым ребенка можно назвать тем или иным именем. В самом разгаре всех этих рассуждений вошел мистер Торнтон - он принес еще фруктов для миссис Хейл. Он не мог… да, по правде говоря, и не собирался отказывать себе в удовольствии видеть Маргарет. Он полагал, что имеет право на небольшую награду. Это было твердое намерение человека, обычно благоразумного и сдержанного. Мистер Торнтон вошел в комнату, с первого взгляда заметив, что Маргарет здесь, но, холодно поприветствовав ее, он, казалось, не позволял себе смотреть на нее. Он остался в гостиной только для того, чтобы преподнести персики миссис Хейл и сказать несколько добрых слов, а когда уходил, учтиво прощаясь, его холодный и оскорбленный взгляд встретился со взглядом Маргарет. Она села, бледная и молчаливая.
- Ты знаешь, Маргарет, мне действительно начинает нравиться мистер Торнтон.
Маргарет помолчала, а потом выдавила из себя равнодушное:
- Правда?
- Да! Я думаю, он в самом деле совершенствует свои манеры.
Вернув голосу прежнюю силу, Маргарет ответила:
- Он очень добрый и внимательный, без сомнения.
- Удивительно, почему никогда не приходит миссис Торнтон. Она, должно быть, знает, что я больна, раз прислала водяной матрас.
- Полагаю, она знает, как ты себя чувствуешь, от своего сына.
- Все же мне бы хотелось повидаться с ней. У тебя здесь так мало друзей, Маргарет.
Маргарет понимала, чем обеспокоена миссис Хейл: она желала заручиться добротой женщины по отношению к дочери, которая скоро лишится матери. Но Маргарет не смогла ответить ей.
- Как ты думаешь, - сказала миссис Хейл, помолчав, - ты могла бы пойти и попросить миссис Торнтон навестить меня? Всего один раз, я не хочу причинять беспокойства.
- Я сделаю все, что захочешь, мама… но если вдруг… но когда Фредерик приедет…
- Ах, конечно! Мы должны держать двери закрытыми, мы не должны никого впускать. Я даже не знаю, смею ли я желать, чтобы он приехал. Иногда я думаю, что не хочу этого. Иногда я вижу такие ужасные сны о нем.
- О мама! Мы позаботимся о нем. Я скорее сама буду дежурить у двери, чем допущу, чтобы ему причинили малейший вред. Доверь мне заботу о нем, мама. Я буду оберегать его, как львица оберегает своего львенка.
- Когда от него придет письмо?
- Не раньше чем через неделю, может, и дольше.
- Мы должны отослать Марту заблаговременно. Не нужно, чтобы она была здесь, когда он приедет, дабы не пришлось потом спешно отсылать ее.
- Диксон, конечно, напомнит нам об этом. Я подумала, что, если нам понадобится помощь по дому, пока он здесь, мы можем попросить Мэри Хиггинс. У нее руки как крюки, но она хорошая девочка и стараться будет изо всех сил, я уверена. И она бы ночевала у себя дома, и ей не нужно было бы подниматься наверх и знать, кто еще есть в доме.
- Как хочешь. Как захочет Диксон. Но, Маргарет, не употребляй эти ужасные милтонские слова. "Руки как крюки" - от этого так и веет провинциальностью. Что бы сказала твоя тетя Шоу, если бы услышала, как ты говоришь?
- О мама! Не пытайся запугать меня тетей Шоу, - ответила Маргарет, смеясь. - Эдит набралась всякого рода армейских словечек от капитана Леннокса, и тетя Шоу не обращает на это ни малейшего внимания.
- Но твои слова - фабричный жаргон.
- Если я живу в промышленном городе, то должна говорить на фабричном языке, когда надо. Мама, я могу удивить тебя многими словами, которые ты никогда в жизни не слышала. Я, например, не уверена, знаешь ли ты, что такое "штрейкбрехер".
- Нет, дитя. Я только знаю, что звучит оно очень вульгарно, и мне не хочется, чтобы ты его употребляла.
- Хорошо, мамочка, не буду. Только тогда вместо него мне придется каждый раз описывать его значение.
- Не нравится мне этот Милтон, - ответила миссис Хейл. - Эдит права - из-за этого дыма я и болею.
Маргарет вздрогнула, услышав слова матери. Ее отец только что вошел в комнату, и она забеспокоилась, чтобы гнетущее впечатление, которое произвели на него последние слова миссис Хейл, не усилилось, не получило никакого подтверждения. Она не знала, слышал ли он, что сказала миссис Хейл. Маргарет поспешно переменила тему разговора, не заметив, что за отцом идет мистер Торнтон.
- Мама обвинила меня в том, что я набралась вульгарности с тех пор, как мы приехали в Милтон.
"Вульгарность", о которой говорила Маргарет, относилась только к употреблению местных слов, а само выражение появилось из разговора, который они вели. Но мистер Торнтон нахмурил брови, и Маргарет вдруг поняла, как неверно он может истолковать ее слова. Поэтому, следуя естественному желанию не причинять ненужной боли, она заставила себя выйти вперед и поприветствовать его, продолжая говорить на прежнюю тему, но явно обращаясь к нему.
- Скажите, мистер Торнтон, хотя слово "штрейкбрехер" звучит не очень красиво, разве оно не выразительно? Можно ли обойтись без него, говоря о том, что оно означает? Если употребление местных слов вульгарно, то в приходе я была очень вульгарна, разве нет, мама?
Маргарет не привыкла навязывать свою тему разговора другим. Но сейчас ей так хотелось, чтобы мистер Торнтон не почувствовал раздражения, случайно услышав ее слова, что, еще не договорив, она покраснела от осознания сделанного, тем более что мистер Торнтон, казалось, едва уловил суть или смысл того, о чем она толковала, и прошел мимо нее с чопорным видом, чтобы поговорить с миссис Хейл.
Увидев мистера Торнтона, Маргарет вспомнила, что миссис Хейл хотела видеть его мать и доверить Маргарет ее заботе. Маргарет, сидя в гнетущем молчании, сердилась и укоряла себя за то, что ей так тяжело сохранить спокойствие, когда мистер Торнтон находится рядом, а мать тихо просит, чтобы миссис Торнтон зашла навестить ее. Лучше всего будет, если она придет поскорее, завтра, если это возможно. Мистер Торнтон обещал, что его мать на днях посетит миссис Хейл, поговорил немного, а затем собрался уходить. И движения Маргарет, и ее голос, казалось, сразу же сбросили невидимые оковы. Он не взглянул на Маргарет, и все же каким-то образом мистер Торнтон знал, где она находится, и если случайно его взгляд останавливался на Маргарет, то старался не задерживаться на ней. Если она говорила, он не уделял внимания ее словам, но его следующая реплика, обращенная к кому-то еще, была предопределена тем, что сказала она. Иногда это был ответ на ее замечание, обращенный к другому собеседнику, как будто не имеющий к ней отношения. Его манеры страдали не от невежества, это были намеренно плохие манеры, таким образом он давал понять, что все еще обижен. Позже он сам пожалел об этом. Что же касается Маргарет, то она думала о нем больше, чем раньше, но не с любовью, а с сожалением. Она сожалела, что ранила его так глубоко, и хотела бы вернуться к прежней дружбе-вражде. Она понимала, что в те времена он испытывал к ней уважение, так же как и к остальным членам ее семьи. И сейчас она как будто молча извинялась за свои чересчур жестокие слова, которые были следствием поступков в день бунта.
Но мистера Торнтона больно задели эти слова. Они звенели в его ушах, и он гордился, что поступал справедливо, проявив доброту к ее родителям. Он ликовал, что у него достало силы воли, чтобы заставить себя встречаться с ней лицом к лицу, всякий раз придумывая, что могло бы доставить удовольствие ее родителям. Он думал, что ему будет неприятно видеть ту, которая причинила ему такую боль, но он ошибался. Находиться с ней в одной комнате, ощущать ее присутствие было сладостной мукой. Но он был недостаточно проницателен и беспристрастен, анализируя мотивы своих поступков, и, как я уже говорила, ошибался.
ГЛАВА XXX
НАКОНЕЦ ДОМА
Молчащих птиц начнется перезвон.
Роберт Саутвелл. Череда времен
Никогда не прячь свою потаенную боль,
Не позволяй облакам воспоминаний застилать горизонт,
Не склоняй свою голову! Ты вернулся домой!Миссис Химанс
Миссис Торнтон пришла в дом Хейлов на следующее утро. Несчастной миссис Хейл стало намного хуже. Неожиданная перемена - этот очевидный шаг к смерти - случилась ночью, и вся семья испугалась, увидев, как побледнело и осунулось ее лицо за двенадцать часов страданий. Миссис Торнтон, которая не видела ее несколько недель, сразу смягчилась. Она пришла только потому, что сын попросил ее об одолжении, но вооружилась горьким чувством оскорбленного достоинства по отношению к семье, воспитавшей Маргарет. Она сомневалась, что миссис Хейл серьезно больна. Она сомневалась, что так уж необходимо немедленно удовлетворять каприз этой дамы, жертвуя собственными планами на день. Миссис Торнтон заявила сыну, что желала бы, чтобы Хейлы никогда не приезжали в Милтон, чтобы он никогда не знакомился с ними, чтобы бесполезные языки вроде латыни и греческого никогда не были придуманы. Он молча выслушал ее слова, но когда она закончила свою обличительную речь против мертвых языков, он спокойно, коротко и решительно повторил свою просьбу - он хотел бы, чтобы его мать пошла и навестила миссис Хейл в назначенное время - наиболее удобное для больной. Миссис Торнтон неохотно подчинилась желанию своего сына, любя его сильнее за подобное проявление чувств, но в душе по-прежнему считая, что он проявляет чрезмерное великодушие, не разрывая отношения с Хейлами.
По мнению миссис Торнтон, великодушие ее сына было сродни слабости. Но презрение к мистеру и миссис Хейл и неприязнь к Маргарет занимали ее мысли лишь до тех пор, пока она не почувствовала всю ничтожность этих соображений перед темной тенью крыльев ангела смерти. На кровати лежала миссис Хейл, мать, как и она, но намного моложе ее, и не было надежды, что она когда-нибудь сможет подняться. В этой затемненной комнате свет не отличался от тени, не было никакого движения, даже самого незаметного, лишь чередование шепота и молчания. Когда миссис Торнтон, сильная и полная жизни, вошла, миссис Хейл лежала неподвижно, и только по выражению ее лица было ясно, что она понимает, кто перед ней. Но она не сразу смогла открыть глаза, крупные слезы выступили на ее ресницах. Потом слабой рукой нащупав на одеяле сильные пальцы миссис Торнтон, миссис Хейл сказала, едва дыша (миссис Торнтон пришлось наклониться, чтобы услышать):
- Маргарет… у вас есть дочь… моя сестра в Италии. Мое дитя останется без матери… В незнакомом месте… если я умру… вы будете…
И туманный, блуждающий взгляд миссис Хейл, полный глубокой тоски, остановился на лице миссис Торнтон. Какое-то время выражение ее лица не менялось, оно по-прежнему было мрачным и застывшим. Но глаза больной постепенно затуманивались слезами, и она, возможно, увидела, как на суровые черты лица ее гостьи набежала тень. Не мысль о сыне или о живой дочери Фанни взволновала в конце концов сердце миссис Торнтон, а внезапное воспоминание о маленькой дочери, умершей в младенчестве много лет назад, навеянное атмосферой комнаты, словно внезапный солнечный луч, расплавило ледяную корку, за которой пряталась нежная и чуткая женщина.
- Вы хотите, чтобы я была другом мисс Хейл, - сказала миссис Торнтон сдержанным тоном, который не смягчился, как ее сердце, но прозвучал ясно и отчетливо.
Миссис Хейл, не отрывая взгляда от лица миссис Торнтон, сжала руку, лежащую под ее рукой на покрывале. Она не могла говорить. Миссис Торнтон вздохнула:
- Я буду верным другом, если обстоятельства потребуют этого. Но не любящим другом. Такой я не смогу быть… - "Для нее", хотела она добавить, но смолчала, взглянув на бледное, встревоженное лицо миссис Хейл. - Не в моем характере показывать чувства, даже когда я испытываю их, я не люблю давать советов. Все же по вашей просьбе, если это вас успокоит, я обещаю вам.
Затем последовала пауза. Миссис Торнтон была слишком порядочной, чтобы обещать то, чего не имела намерения выполнить. А выполнить обет привязанности к Маргарет, которую она в этот момент не любила даже больше, чем прежде, было трудно, почти невозможно.
- Я обещаю, - сказала она с важной серьезностью, которая все же наполнила умирающую женщину верой во что-то более незыблемое, чем сама жизнь - трепетная, мимолетная, изменчивая жизнь! - Я обещаю, что в любом затруднении, в котором мисс Хейл…
- Зовите ее Маргарет! - задыхаясь, произнесла миссис Хейл.
- …с которым она обратится ко мне за помощью, я сделаю все возможное, чтобы помочь ей, как будто она - моя собственная дочь. Я также обещаю, что если увижу, что она поступает, по моему мнению, дурно…
- Но Маргарет никогда не поступает дурно… умышленно дурно, - взмолилась миссис Хейл.
Миссис Торнтон продолжила, как и прежде, будто не слышала:
- Если я когда-нибудь увижу, что она поступает, как я полагаю, дурно - в том случае, когда ее поступок не затрагивает меня или мою семью, иначе, возможно, я была бы лично заинтересована, - я скажу ей об этом честно и прямо, как поступила бы с собственной дочерью.
Последовала долгая пауза. Миссис Хейл чувствовала, что в этом обещании чего-то не хватало, но этого было достаточно. В нем осталась какая-то недоговоренность, которой она не поняла. Но она чувствовала слабость, головокружение и усталость. Миссис Торнтон продумывала все возможные случаи, в которых она обещала действовать. Она испытывала недоброе удовольствие при мысли о том, как выскажет Маргарет нелестную правду под предлогом выполнения своего долга. Миссис Хейл снова заговорила:
- Благодарю вас. Я молю Господа благословить вас. Я никогда больше не увижу вас в этом мире. Но в своих последних словах я благодарю вас за ваше обещание проявить доброту к моей девочке.
- Не доброту! - уточнила миссис Торнтон, желая оставаться правдивой даже в ущерб учтивости.
Но, облегчая этими словами свою совесть, она не сожалела, что они не были услышаны. Она пожала мягкую, вялую руку миссис Хейл, поднялась и вышла из дома, никого не встретив.