XVI
– Я знаю, – сказал он, помолчав, – что для вас все это выглядит совершенно невероятным. Для меня же невероятным кажется только одно, что я здесь сегодня, в этой старой, давно знакомой комнате, глядя в ваши дружеские лица, рассказываю вам о своих приключениях.
Он посмотрел на Доктора.
– Нет, я даже не надеюсь, что вы поверите мне. Примите мой рассказ за ложь или… за пророчество. Считайте, что я видел это во сне, у себя в лаборатории. Представьте себе, что я раздумывал о грядущих судьбах человечества и придумал эту сказку. Отнеситесь к моим уверениям в ее достоверности как к простой уловке, к желанию придать ей побольше интереса. Но, относясь ко всему этому как к выдумке, что вы скажете?
Он вынул трубку и стал, по старой привычке, нервно ею выстукивать по прутьям решетки. Воцарилась тишина. Потом заскрипели стулья, а обувь зашаркала по ковру. Я отвел глаза от лица Путешественника во Времени и взглянул на его слушателей. Все они сидели в тени, и блики от огня в камине скользили по их лицам. Доктор пристально вгляделся в лицо рассказчика. Редактор, закурив шестую сигару, уставился на ее кончик. Журналист вертел в руках часы. Остальные, насколько помню, сидели неподвижно.
Редактор со вздохом встал.
– Как жаль, что вы не писатель! – сказал он, положив свою руку на плечо Путешественника во Времени.
– Вы не верите этому?
– Ну, знаете…
– Я так и думал.
Путешественник во Времени повернулся к нам.
– Где спички? – спросил он.
Он зажег одну и, пыхтя своей трубкой, бросил:
– Сказать по правде… я и сам с трудом в это верю…. И все же…
Взгляд его с немым запросом остановился на увядших белых цветах, лежавших на маленьком столике. Потом он повернул руку, в которой была трубка, и я увидел, что он смотрит на какие-то еще не зарубцевавшиеся шрамы на костяшках пальцев.
Доктор встал, подошел к лампе и принялся рассматривать цветы.
– Какие странные у них пестики, – сказал он.
Психолог наклонился вперед и протянул руку за одним из цветков.
– Ручаюсь головой, что уже четверть первого, – сказал Журналист. – Как же мы доберемся до дому?
– На вокзале много кэбов, – сказал Психолог.
– Любопытная вещь, – сказал Доктор. – Я не могу определить вид этих цветов. Не позволите ли мне взять их с собою?
На лице Путешественника во Времени мелькнула нерешительность.
– Конечно, нет, – сказал он.
– Серьезно, откуда вы их взяли? – спросил Доктор.
Путешественник во Времени приложил руку ко лбу. Он имел вид человека, который старается собрать разбегающиеся мысли.
– Их положила мне в карман Уина, когда я путешествовал во Времени.
Он обвел взглядом комнату.
– Будь я проклят, если я этого не совершал. Эта комната, вы, привычная обстановка – слишком много для моей памяти. Создавал ли я когда-нибудь Машину Времени или модель Машины Времени? Быть может, это только сон? Одни говорят, что жизнь – это сон, хороший или плохой, – но я не смогу увидеть другой. Это безумие. И откуда этот сон взялся?.. Я должен взглянуть на свою Машину. Существует ли она на самом деле!
Он схватил лампу и выскочил в коридор. Пламя колебалось и по временам вспыхивало красным огнем. Мы последовали за ним. Освещенная трепетавшим пламенем лампы, низкая, изуродованная, погнутая, перед нами, несомненно, была та же самая Машина, сделанная из бронзы, черного дерева, слоновой кости и прозрачного блестящего кварца. Я потрогал ее. Она была тут, ощутимая и реальная. Темные полосы и пятна покрывали слоновую кость, а на нижних частях висели клочья травы и мха, одна из металлических полос была изогнута.
Путешественник во Времени, поставив лампу на скамью, провел рукой вдоль поврежденной полосы.
– Теперь все в порядке, – сказал он. – История, которую я вам рассказал, правда. Извините, что привел вас сюда в этот холод.
Он взял лампу, и, в абсолютной тишине, мы вернулись в курительную.
Он прошел с нами в прихожую и помог Редактору надеть пальто. Доктор посмотрел ему в лицо и, после некоторых раздумий, сказал, что он выглядит переутомленным. Путешественник во Времени громко рассмеялся. Помню его, стоящего в открытых дверях, прокричавшего: "Спокойной ночи!"
Я поехал в кэбе с Редактором. Он считал, что весь рассказ Путешественника не более чем "безвкусная ложь". Что касается меня, я не мог принять однозначного решения. Его рассказ был так невероятен и даже фантастичен, а тон рассказчика так искренен и правдив. Почти всю ночь я не спал и думал об этом. На другое утро я решил снова повидать Путешественника во Времени. Мне сказали, что он в лаборатории. Я запросто бывал у него в доме и поэтому пошел прямо туда. Но лаборатория была пуста. На минуту я остановился перед Машиной Времени, протянул руку и дотронулся до рычага. В то же мгновение она, такая тяжелая и устойчивая, заколыхалась, как листок от порыва ветра. Это поразило меня, и в голове моей мелькнуло забавное воспоминание о том, как в детстве мне запрещали трогать разные вещи. Я вернулся обратно. Пройдя по коридору, я столкнулся в курительной с Путешественником во Времени, который собирался уходить. В одной руке у него был небольшой фотографический аппарат, в другой – сумка. При виде меня он рассмеялся и протянул мне для пожатия локоть.
– Я очень занят, хочу побывать там, – сказал он.
– Значит, это не мистификация? – спросил я. – Вы действительно путешествуете во Времени?
– Правда и только правда, путешествую.
И он откровенно посмотрел мне в глаза. Затем замялся. Его глаза блуждали по комнате.
– Мне нужно всего полчаса, – сказал он. – Я знаю, зачем вы пришли, и это очень мило с вашей стороны. Вот журналы. Если вы останетесь на обед, я докажу вам, на этот раз доставив из путешествия образцы и прочее. Вы простите мой уход?
Я согласился, с трудом понимая смысл его слов, он кивнул и прошел дальше по коридору. Я услышал, как хлопнула дверь лаборатории, уселся в кресло и взял газету. Что он собирался делать до обеда? Внезапно попавшаяся на глаза реклама напомнила мне, что я обещал встретиться с издателем Ричардсоном в два часа. Посмотрев на часы, увидел, что едва успеваю. Я встал и прошел по коридору, чтобы сказать об этом Путешественнику во Времени.
Я уже взялся за ручку двери, когда услышал его приглушенный возглас, щелчок и удар. Открыв дверь, я оказался в водовороте воздуха, а из комнаты донеслись звуки разбитого стекла, падающего на пол. Путешественника во Времени не было. Мне показалось, что на миг передо мной промелькнула неясная, похожая на призрак фигура человека, сидевшего верхом на кружившейся массе из черного дерева и бронзы, настолько призрачная, что скамья позади нее, на которой лежали чертежи, была видна совершенно отчетливо. Но едва я успел протереть глаза, как это видение исчезло. Исчезла и Машина Времени. Дальний угол лаборатории был пуст, и там виднелось легкое облако оседавшей пыли. Одно из верхних стекол окна было, очевидно, только что разбито.
Я стоял в полном недоумении. Я знал, что произошло что-то странное, но на данный момент не мог определить, что именно. Пока я вглядывался, дверь в сад отворилась и появился слуга.
Мы посмотрели друг на друга. Затем ко мне стали приходить мысли.
– Скажите, мистер… прошел вот сюда? – спросил я.
– Нет, сэр. Никто здесь не проходил. Я и сам думал найти его здесь.
Я все понял. Рискуя разочаровать Ричардсона, я задержался, ожидая Путешественника во Времени, в предвкушении второго, пожалуй, все-таки невероятного рассказа, образцов и фотографий, которые он принесет с собой. Но я начинаю опасаться, что его не дождусь. Путешественник во Времени исчез три года назад. И, как все знают, до сих пор не вернулся.
Эпилог
Мы можем теперь лишь строить догадки. Вернется ли он когда-нибудь? Может быть, он унесся в прошлое и попал к кровожадным дикарям палеолита, или в пучину мелового моря, или же к чудовищным ящерам и огромным земноводным юрской эпохи? Может быть, и сейчас он бродит в одиночестве по какому-нибудь рифу, кишащему плезиозаврами, или по пустынным берегам соленых морей триасового периода? Или, может быть, он отправился в Будущее, в эпоху расцвета человеческой расы, в один из тех менее отдаленных веков, когда люди оставались еще людьми, но уже разрешили все сложнейшие вопросы и все общественные проблемы, доставшиеся им в наследство от нашего времени? Я лично не могу поверить, чтобы наш век только что начавшихся исследований, бессвязных теорий и всеобщего разногласия по основным вопросам науки и жизни был кульминационным пунктом развития человечества! Так, по крайней мере, думаю я. Что же до него, то он держался другого мнения. Мы не раз спорили с ним об этом задолго до того, как была сделана Машина Времени, и он всегда мрачно относился к Прогрессу Человечества. Развивающаяся цивилизация представлялась ему в виде беспорядочного нагромождения материала, который в конце концов должен обрушиться и задавить строителей. Но если это и так, все же нам ничего не остается, как продолжать жить. Для меня будущее неведомо, полно загадок и только кое-где освещено его удивительным рассказом. И я храню в утешение два странных белых цветка, засохших и блеклых, с хрупкими лепестками, как свидетельство того, что даже в то время, когда исчезают сила и ум человека, благодарность и нежность продолжают жить в сердцах.
Война миров
Но кто живет в этих мирах, если они обитаемы?.. Мы или они Владыки Мира? Разве все предназначено для человека?
Кеплер (Приведено у Бертона в "Анатомии меланхолии")
Часть I
Появление марсиан
I. Канун войны
Никто не поверил бы, тем более нынче, в последние годы XIX столетия, что за человеческой жизнью на Земле зорко и тщательно наблюдают разумные существа, такие же смертные, как человек, но стоящие на более высокой ступени развития. Что в то время, когда люди занимаются своими повседневными делами, за ними следят и изучают их так же подробно, как человек изучает в микроскопе кратковременную жизнь существ, живущих и размножающихся в капле воды. С безграничным самодовольством сновали люди взад и вперед по земному шару, занимаясь своими маленькими делами, в счастливой уверенности в своем господстве над материей. Возможно, что и инфузории, видимые в микроскоп, ведут такое же суетливое и самоуверенное существование.
Никому не приходило в голову, что человечеству может грозить опасность со стороны иных, быть может, куда более старых миров. Даже самое предположение о возможности жизни на них отвергалось, как нечто неправдоподобное. Теперь небезынтересно будет припомнить некоторое из ходивших мнений уже минувших дней.
Обитатели Земли допускали, что на Марсе могут жить живые существа, низшие по своему развитию, которые с радостью приветствовали бы попытку землян исследовать их планету. Между тем, по ту сторону зияющего мирового пространства за нами наблюдали умы, превосходящие нас так же, как ум человека превосходит ум животного – завистливыми и враждебными глазами смотрели они на нашу Землю. Обдуманно и с точным расчетом творили они планы против нас, и вот в начале ХХ века для человечества настал момент великого разочарования.
Едва ли нужно напоминать читателю, что планета Марс вращается вокруг Солнца на расстоянии приблизительно 140 миллионов миль и получает от него лишь половину того количества тепла и света, какое получает Земля. Если гипотеза туманного образования имеет хоть какое-нибудь основание, то Марс должен быть старше нашей Земли, и задолго до того, как застыла земная кора, на поверхности Марса уже развивалась жизнь. Тот факт, что планета едва достигает объема планеты Земля, должен был ускорить его охлаждение до температуры, при которой могла возникнуть жизнь. Не нужно также забывать, что на Марсе есть и вода, и воздух, и все необходимое для поддержания животного организма.
Но тщеславие человека так велико, и он им так ослеплен, что до конца XIX столетия ни один из писателей даже близко не подошел к мысли о возможности развития разумной жизни на Марсе, а тем более к мысли, что она могла обогнать развитие мыслящих существ на Земле. Из фактов, что Марс старше нашей Земли, что площадь поверхности его равняется только четвертой части площади ее поверхности и он более удален от Солнца, не было сделано вполне естественного заключения, что он не только больше отдален от начала жизни, но и находится ближе к ее концу.
Многовековой процесс охлаждения, предстоящий когда-нибудь и нашей планете, на Марсе зашел уже довольно далеко. И хотя его физические свойства в целом еще составляют тайну, нам известно теперь, что даже в его экваториальных областях средняя температура едва достигает температуры нашей самой суровой зимы. Воздух на Марсе более разрежен, чем у нас, а уровень воды в его морях настолько понизился, что они покрывают теперь чуть более трети его поверхности. Во время длительной смены времени года на его полюсах образуются огромные снеговые шапки, которые при таянии периодически затопляют его умеренные пояса.
Эта последняя стадия умирания, еще невероятно отдаленная стадия нашего будущего, стала для обитателей Марса злободневным вопросом. Гнет близкой опасности изощрил их умы, увеличил их силы и ожесточил их сердца. И настал час, когда они, обозревая мировое пространство, вооруженные умом и такими инструментами, о которых мы еще и не мечтали, на ближайшем от них расстоянии, всего в тридцати пяти миллионах миль по направлению к Солнцу, обрели зарю надежды – нашу более теплую планету, покрытую растительностью, с синеющими водами, окруженную облачной атмосферой, что все вместе давало уверенность в плодородии ее почвы. Сквозь просветы между бегущими облаками они увидели широкие пространства населенных стран и узкие полосы усеянных судами морей.
Мы же, люди, населяющие эту планету, не казались ли им такими же чуждыми и низшими существами, какими нам кажутся обезьяны и лемуры? Ум человеческий допускает, что жизнь есть беспрерывная борьба за существование. По-видимому, это мнение разделяли и обитатели Марса. Охлаждение их планеты все продолжалось и продолжалось. На Земле же еще кипела жизнь, а населена она была "существами низшего порядка". Стало ясно, что для марсиан единственным способом избавиться от гибели – которая из поколения в поколение становилась все ближе и ближе, – было переселение ближе к Солнцу, то есть завоевание Земли.
Прежде чем судить их слишком строго за это, мы должны припомнить, как безжалостно и жестоко наша собственная раса уничтожала не только животных, как, например, исчезнувших бизонов и птиц додо, но и низшие человеческие расы.
Тасманийцы, несмотря на свой человеческий облик, были стерты с лица планеты европейскими переселенцами в течение каких-то пятидесяти лет. Так отчего же мы решили, что можем иметь право роптать на то, что марсиане задумали вести такую же войну и против нас?
Свое нападение на нашу планету марсиане рассчитали с поразительной точностью – их математические познания, по-видимому, далеко превосходили наши! – и без малейших душевных колебаний довели свои приготовления до конца. Обладай мы более совершенными инструментами, мы бы заметили надвигающуюся на нас опасность уже в начале XIX столетия. Такие ученые, как Скиапарелли, наблюдали красную планету – как это ни странно, Марс испокон веков считался звездой войны, – но были не в состоянии объяснить происхождение дрожащих световых точек, которые с поразительной педантичностью наносили на карты. В течение всего этого времени марсиане готовились к войне.
Во время Великого противостояния 1894 года был замечен яркий свет на освещенной стороне диска Марса – его увидели сначала в Ликской обсерватории, потом отметил Перретин в Ницце, позднее его зарегистрировали и другие наблюдатели. Англичане впервые прочли об этом в номере журнала "Природа" 2 августа. С моей точки зрения, появление этого яркого света объясняется взрывом пушки, помещенной в одной из глубоких скважин их планеты, откуда они потом и стреляли в нас. Странные, до сих пор не получившие объяснений пятна были замечены вблизи этого места во время двух следующих противостояний.
Гроза разразилась шесть лет назад. Когда Марс стал приближаться к противостоянию, Лавелль на Яве привел в движение все телеграфные линии астрономических станций, чтобы сообщить о невероятном взрыве раскаленных газов на Марсе. Это произошло 12 августа, около полуночи. Спектроскоп, к которому он тотчас же обратился, показал массу горящего газа, преимущественно водорода, который с невероятной быстротой несся от Марса в сторону Земли. Около четверти первого этот огненный поток стал невидим. Лавелль сравнил этот чудовищный огненный столб, внезапно вырвавшийся из недр планеты, с горящим газом, вырывающимся из пушки при выстреле.
Позже это сравнение оказалось удивительно точным. На следующий день в газетах не было никаких сообщений об этом удивительном явлении, исключение составляла маленькая заметка в "Дейли Телеграф". Мир все еще пребывал в неведении о величайшей из опасностей, когда-либо угрожавших человечеству. Может быть, я бы тоже ничего не знал об извержении, если бы не встретился с известным астрономом Огилви в Оттершоу. Он был невероятно взволнован явлениями на Марсе и предложил вместе с ним ночью заняться наблюдениями Красной планеты.
Несмотря на все с тех пор пережитое мной, я ясно помню мельчайшие подробности этого ночного бдения: темное, безмолвное здание обсерватории, затененный фонарь, отбрасывающий слабый свет на пол в углу, непрерывное тиканье часового механизма в телескопе и узкую щель в потолке в виде продолговатой расселины, через которую было видно небо с рассыпанными по нему звездами. Огилви ходил взад и вперед по комнате, невидимый мне, но вполне отчетливо слышимый. Когда я посмотрел в телескоп, то увидел темно-синий кружок неба и маленькую круглую планету на нем. Она казалась такой крошечной, такой спокойной, на ней слабо обозначались поперечные полосы. Чуть сплюснутая с двух сторон, она отступала от идеально круглой формы. Это была едва заметная крапинка света! Она как будто слегка дрожала, но на самом деле это вибрировал телескоп от работы часового механизма, удерживавшего планету в поле зрения.
Когда я смотрел на планету, мне казалось, что она то увеличивается, то уменьшается, то приближается, то удаляется, хотя это объяснялось просто усталостью моих глаз. Сорок миллионов миль отделяло нас от нее, сорок миллионов миль пустоты. Мало кто может отчетливо представить себе безграничность пространства, в котором носятся пылинки материального мира.