Семь рассказов - Эдвард Морган Форстер 9 стр.


- Как всякий, кто видел Сирену. Если вы видели ее "много-много раз", как вы можете этого не знать? На него напала тоска - тоска, потому что он всё узнал. Всякое живое существо наводило на него тоску: Джузеппе знал, что оно умрет. Он хотел только одного - спать.

Я склонился над записной книжкой.

- Он не работал, он забывал поесть, не помнил, одет он или нет. Вся работа легла на меня, а сестре пришлось идти в услужение. Мы пробовали приучить его просить милостыню, но у него был чересчур здоровый вид, и его никто не жалел, а на слабоумного он тоже не был похож: глаза у него были не те. Он, бывало, стоял на дороге и смотрел на проходящих, и, чем дольше он на них смотрел, тем ему становилось тоскливее. Если у кого-нибудь рождался ребенок, Джузеппе закрывал лицо руками. Если кто-нибудь венчался, он становился как одержимый и пугал новобрачных, когда они выходили из церкви. Кто мог подумать, что он тоже женится?! И виной этому был я, я сам. Я читал вслух газету, там писали про девушку из Рагузы, которая сошла с ума, выкупавшись в море. Джузеппе встал и ушел, а через неделю вернулся уже с этой девушкой.

Он никогда не рассказывал мне, но говорили, что он отправился прямо в дом, где она жила, ворвался к ней в комнату и увел с собой. Отец у нее был богатый, у него были свои шахты, - представляете, как мы перепугались? Отец приехал и привез ученого адвоката, но они тоже ничего не добились. Они спорили, угрожали, но в конце концов им пришлось убраться восвояси, и мы на этом ничего не потеряли, я хочу сказать - не потеряли денег. Мы отвели Джузеппе и Марию в церковь и обвенчали их. Ох и свадьба это была!.. После венчания священник ни разу даже не пошутил, а когда мы вышли на улицу, дети стали кидать в нас камнями… Я бы, кажется, согласился умереть, если б это принесло ей счастье, но знаете, как бывает: я ничем не мог помочь.

- Так что же, они и вдвоем были несчастливы?

- Они любили друг друга, но любовь и счастье не одно и то же. Любовь найти нетрудно. Но она ничего не стоит… Теперь мне пришлось работать за них обоих. Они во всем были похожи, даже говорили одинаково. Пришлось мне продать нашу лодку и наняться к тому дрянному старику, который вас сегодня возил. Хуже всего было то, что люди возненавидели нас. Сначала дети, - с них всегда начинается, - потом женщины, а после и мужчины. И причиной всех несчастий… Вы меня не выдадите?

Я дал честное слово, и он немедленно разразился неистовыми. богохульствами, как человек, вырвавшийся из-под строгой) надзора. Он проклинал священников, разбивших его жизнь.

- Нас надувают! - выкрикнул он. Он вскочил и стал бить ногой по лазурной воде, пока не замутил ее, подняв со дна тучу песка.

Я тоже был взволнован. В истории Джузеппе, нелепой и полной суеверий, было больше жизненной правды, чем во всем, что я знал раньше. Не знаю почему, но эта история вселила в меня желание помогать ближним - самое, как мне кажется, возвышенное и самое бесплодное из наших желаний. Оно скоро прошло.

- Она ожидала ребенка. Это был конец всему. Люди спрашивали меня: "Когда же родится твой племянничек? И веселый же сын будет у таких родителей". Я им спокойно отвечал: "Почему бы и нет? Счастье родится от печали". Есть у нас такая поговорка. Мой ответ очень их напугал, они рассказали о нем священникам, и те тоже испугались. Разнесся слух, что ребенок будет антихристом… Но вы не бойтесь, - он не родился. Одна старая вещунья принялась пророчить, и никто ее не остановил. "Джузеппе и девушка, - говорила она, - одержимы тихими бесами, которые не причиняют большого вреда. Но ребенок будет всегда болтать без умолку, хохотать и смущать людей, а потом спустится в море и выведет из него Сирену, и все увидят ее и услышат ее пенье. Как только она запоет, вскроются Семь сосудов, папа римский умрет, Монджибелло начнет извергаться и покров Святой Агаты сгорит. И тогда мальчик и Сирена поженятся и навеки воцарятся над миром".

Вся деревня была в страхе, хозяева отелей переполошились, потому что как раз начинался туристский сезон. Они поговорили друг с другом и решили отправить Джузеппе и девушку в глубь страны, пока не родится ребенок, и даже собрали на это деньги. Вечером накануне отъезда светила полная луна, ветер дул с востока, море разбивалось о скалы, и брызги висели над берегом, как серебряные облака. Это было очень красиво. Мария сказала, что хочет посмотреть на море в последний раз.

"Не ходи, - сказал я, - мимо нас на берег недавно прошел священник и с ним кто-то чужой. Владельцы отелей не хотят, чтобы тебя кто-нибудь видел. Если они рассердятся, мы умрем с голоду".

"Я хочу пойти, - ответила она. - Море сегодня бурное, мне будет так не хватать его".

"Он прав, - сказал и Джузеппе, - не ходи. Или пусть лучше кто-нибудь из нас пойдет с тобой".

"Я хочу пойти одна", - сказала Мария. И ушла одна.

Я увязал их веши в одеяло, а потом вдруг подумал, что мы разлучаемся, и мне стало так грустно, что я сел рядом с братом и обнял его за шею, а он обнял меня, чего не делал уже больше года. И мы с ним сидели, не помню уж, сколько времени. Вдруг дверь распахнулась, в дом ворвался лунный свет и ветер, и детский голос со смехом сказал:

"Ее столкнули в море с утеса".

Я бросился к ящику, где держал ножи.

"Сядь на место", - сказал Джузеппе. Подумать только, Джузеппе сказал такие слова: "Если умерла она, это не значит, что должны умирать другие…"!

"Я знаю, кто это сделал! - закричал я. - Я убью его!"

Я не успел выбежать за дверь: он догнал меня, повалил на пол, прижал коленом, схватил за руки и вывернул мне кисти - сперва правую, потом левую. Никто, кроме Джузеппе, не додумался бы до такого. Я даже не представлял, что это так больно. Я потерял сознание. Когда я очнулся, Джузеппе исчез, и я его больше не видел.

Я не мог скрыть своего отвращения к Джузеппе.

- Я же говорил вам, что он был дурной человек, - сказал он. - Никто не ожидал, что как раз он увидит Сирену.

- Почему вы думаете, что он видел Сирену?

- Потому что он видел ее не "много-много раз", а всего один.

- Как же ты можешь любить его, если он такой плохой?

В первый раз за всё время он рассмеялся. Это было единственным его ответом.

- Это всё? - спросил я.

- Я так и не отомстил ее убийце: к тому времени, как у меня прошли руки, он был уже в Америке, а священников убивать грех. Джузеппе же объехал весь мир, всё пытался найти кого-нибудь еще, кому довелось увидеть Сирену, - мужчину или еще лучше женщину, потому что тогда мог всё-таки родиться ребенок. Напоследок он приехал в Ливерпуль, - есть такое место? - и там он начал кашлять и кашлял кровью, пока не умер.

Не думаю, чтобы сейчас кто-нибудь еще на свете видел Сирену. Таких приходится не больше одного на поколение. Мне уже не увидеть мужчину или женщину, от которых родится ребенок, выведет Сирену из моря, уничтожит молчание и спасет мир.

- Спасет мир? - воскликнул я. - Разве так кончалось пророчество?

Он прислонился к скале, тяжело дыша. Сквозь сине-зеленые отблески, мелькавшие по его лицу, было видно, что он покраснел. Тихо и медленно он произнес:

- Молчание и одиночество не вечны. Пройдет сто лет, может быть, даже тысяча, море ведь живет долго, и когда-нибудь она выйдет из моря и заноет.

Я расспросил бы его еще, но в этот миг в пещере потемнело, - в узком проходе появилась возвращавшаяся лодка.

Вечное мгновение

I

Перевод с английского Н.Толстая

Видите вон ту гору, ту, что виднеется за шляпкой Элизабет? Двадцать лет назад один юноша признался мне там в страстной любви. Элизабет, пожалуйста, нагните на минуту голову.

- Хорошо, мадам, - сказала Элизабет и всем корпусом, словно тряпичная кукла, отклонилась назад, на облучок.

Полковник Лейленд надел пенсне и взглянул на гору, где влюбился юноша.

- Он был мил? - спросил он с улыбкой, но все-таки чуть понижая голос в присутствии горничной.

- Не знаю… Но мне, в моем возрасте, очень приятно вспомнить этот случай. Благодарю вас, Элизабет.

- Позвольте узнать, кто он был такой?

- Носильщик, - ответила мисс Рэби своим обычным тоном, - даже не профессиональный гид. Просто мужчина, нанятый нести наш багаж, который он уронил.

- Ах, вот что! Как же вы поступили?

- Как поступила бы всякая молодая дама. Вскрикнула и велела ему соблюдать приличия. Бросилась бежать, что было вовсе не обязательно, упала, растянула ногу, снова закричала. Ему пришлось нести меня полмили на руках; по дороге он так пылко каялся, что я думала, он скинет меня в пропасть. В таком состоянии мы добрались до небезызвестной миссис Харботл, при виде которой я разразилась слезами. Но она повела себя еще глупее, чем я, так что я довольно быстро оправилась.

- И, разумеется, сказали, что сами во всем виноваты?

- Разумеется… - она посерьезнела. - Миссис Харботл, которая, как и большинство людей, всегда оказывалась права, предостерегала меня относительно этого юноши: мы ведь и прежде пользовались его услугами.

- Ах, вот оно что…

- Нет, вовсе не то, что вы думаете. До тех пор он знал свое место, правда, брал с нас подозрительно дешево, а делал гораздо больше, чем можно было ожидать от человека, нанятого за столь мизерную плату. А это, как известно, опасный признак в людях низкого происхождения.

- Но в чем же заключалась ваша вина?

- Я поощряла его, откровенно предпочитая его общество разговорам с миссис Харботл. Он был хорош собою и, я бы сказала, приятен. К тому же мне нравилась его одежда. В тот день мы отстали, он рвал для меня цветы. Я протянула за ними руку, а он схватил ее и произнес пламенную речь о любви, которую заимствовал из "I Promessi Sposi".

- А, итальянец!..

Тут они как раз подъехали к границе. На маленьком мостике, среди елей стояли два столба, один красно-бело-зеленый, другой - черно-желтый.

- Он жил в Italia Irredenta, - сказала мисс Рэби. - Он предлагал мне бежать с ним в Италию. Интересно, как бы все обернулось, если бы мы поженились!

- О боже! - сказал полковник Лейленд с внезапной брезгливостью.

Элизабет, сидевшую впереди, передернуло.

- Нет, почему же, мы могли оказаться идеальной парой!

У мисс Рэби была привычка говорить несколько парадоксальные вещи. Полковник Лейленд, который делал скидку на ее яркую индивидуальность, слегка запнувшись, воскликнул:

- Конечно! Весьма вероятно!

Она повернулась к нему со словами:

- Вы думаете, я потешаюсь над ним?

Это его немного смутило. Он улыбнулся и ничего не ответил. Экипаж теперь неторопливо огибал основание пресловутой горы. Дорога была проложена поверх обломков горных пород, когда-то скатившихся сверху и все еще нет-нет да и скатывавшихся с горных склонов. Сосновые леса были прорезаны опустошительными потоками белого камня. Но выше, припоминала мисс Рэби, на восточном склоне, более отлогом, имелись уютные лощинки, выступы, усыпанные цветами; оттуда открывался великолепный вид. Если спутник мисс Рэби предполагал, что она просто мило шутит, то он ошибался. Происшествие двадцатилетней давности само по себе было, конечно, нелепым. И все же, посмеиваясь над ним, она в то же время достаточно серьезно относилась и к его участникам, и к самому месту действия.

- Мне легче думать, что он меня дурачил, чем признаться себе, что он был просто глуп, - сказала она после долгой паузы.

- Вот и таможня, - сказал полковник Лейленд, меняя тему разговора.

Они прибыли в страну, где на каждом шагу можно услышать "Ach!" и "Ja!" Мисс Рэби вздохнула: она любила все романское, как должно любить всякому человеку, не стесненному недостатком времени. Но полковник, как человек военный, уважал все тевтонское.

- Тут еще на семь миль вперед говорят по-итальянски, - сказала мисс Рэби, успокаивая себя, как ребенок.

- Немецкий язык - язык будущего, - ответил полковник. - Все сколько-нибудь значительные книги на любую тему написаны по-немецки.

- Вовсе нет - любые книги на сколько-нибудь значительную тему написаны по-итальянски. Элизабет, назовите мне значительную тему!

- Человеческая натура, мадам, - ответила девушка тоном скромным, но в то же время дерзким.

- Я вижу, Элизабет - писательница, так же, как ее госпожа, - сказал полковник Лейленд. Он перевел взгляд на окружающий пейзаж - он не любил разговоров втроем.

Фермы в этом краю имели более процветающий облик, нищих не было видно, женщины были некрасивее, мужчины - толще, а пища, которую подавали в придорожных гостиницах на открытом воздухе, - сытнее.

- Так где же мы остановимся, полковник Лейенд? - спросила мисс Рэби. - В "Альпийском Гранд-отеле", в "Лондоне", в пансионе Либига, Этерли-Саймона, "Бельвю", в "Старой Англии"? Или же в гостинице "Бишоне"?

- Очевидно, вы предпочитаете "Бишоне"?

- Я не имею ничего против "Альпийского Гранд-отеля". У "Бишоне" и у "Гранд-отеля" одни и те же владельцы, насколько мне известно. Они разбогатели за последнее время.

- И примут вас по-царски, если, конечно, такие люди умеют благодарить.,

Роман "Вечное мгновенье", принадлежащий перу мисс Рэби и принесший ей славу, прославил также и местечко Ворта, где развертывалось действие романа.

- О, они меня уже поблагодарили. Года через три после опубликования романа синьор Канту прислал мне письмо. Оно показалось мне грустным, хотя все в нем говорило о процветании. Я ведь не люблю влиять на ход чужих жизней. Любопытно, остались ли они в старом доме или переехали в новый?

Полковник Лейленд ехал в Ворту, чтобы побыть там с мисс Рэби. Однако он предпочитал, чтобы они поселились в разных гостиницах. Она же, равнодушная к подобным тонкостям, не понимала, почему бы им не жить под одной крышей, так же, как не видела ничего предосудительного в том, что они путешествуют в одном экипаже. С другой стороны, она ненавидела все фешенебельное, броское. Он выбрал "Альпийский Гранд-отель", она же склонялась к "Бишоне", но тут несносная Элизабет сказала:

- Хозяйка моей подруги остановилась в "Гранд-отеле".

- О, если подруга Элизабет живет в "Гранд-отеле", это решает дело: едем в "Гранд-отель"!

- Хорошо, мадам, - сказала Элизабет тоном, в котором не было и нотки признательности. Лицо полковника Лейленда сделалось суровым: он не любил нарушения дисциплины.

- Вы ее распускаете, - шепнул он мисс Рэби, когда, выйдя из экипажа, они пешком поднимались на холм.

- В вас говорит военный.

- Разумеется, я достаточно часто имел дело с рядовыми, чтобы понять, что налаживать с ними "человеческие отношения", как вы выражаетесь, совершенно бессмысленно. Стоит проявить немного сентиментальности, и вся армия развалится на части.

- Не спорю. Но мы же не в армии. С какой стати мне разыгрывать из себя офицера? Знаете, вы сейчас напомнили мне моих друзей - англо-индийцев, которые были шокированы тем, что я была любезна с некоторыми индийцами. Они приводили доводы; весьма веские, что с туземцами так обращаться нельзя. Они так и не поняли, почему их аргументы по сути своей несостоятельны. Неудачники всегда стараются командовать удачливыми, и с этим пора покончить. Вы всегда были неудачником и всю жизнь командовали другими, требовали от них повиновения и прочих сомнительных добродетелей. А я счастлива, я командовать не хочу и не буду.

- И не надо, - сказал он, улыбаясь. - Но имейте в виду, что мир - это не армия. И пожалуйста, побеспокойтесь о том, чтобы проявить немного справедливости к нам, несчастным военным, - заметьте, к примеру, что мы чрезвычайно внимательно относимся к столь любимому вами простонародью.

- Разумеется, - мечтательно сказала она, словно не замечая сделанной ей уступки. - Это входит в моду. Только они видят вас насквозь. Они не хуже нас знают, что лишь одно в этом мире достойно того, чтобы им владеть.

- О да! - вздохнул он. - Мы живем в коммерческий век.

- Нет! - воскликнула мисс Рэби с таким явным раздражением, что Элизабет оглянулась - не случилось ли чего-нибудь с ее госпожой. - Глупости! Оделять добротой и деньгами - нет ничего проще. Единственная вещь, достойная служить подарком, это наше собственное "я". Вы когда-нибудь открывали себя людям до конца?

- Часто.

- Я хочу сказать, вы когда-нибудь сознательно ставили себя в глупое положение в присутствии тех, кто ниже вас?

- Намеренно? Нет.

Он понял наконец, куда она клонит. Ей доставляло удовольствие делать вид, что такое самораскрытие - единственно возможная основа для подлинного общения, единственная брешь в духовном барьере, отделяющем один класс от другого. Одна из ее книг была написана как раз на эту тему. Читать ее было чрезвычайно приятно.

- А вы? - добавил он шутливо.

- В полную меру - нет, никогда. До сих пор мне не случалось чувствовать себя окончательной дурой. Но когда почувствую, надеюсь, что сумею продемонстрировать это открыто.

- Хотелось бы мне это видеть!

- Боюсь, вам это не понравится, - ответила она. - Со мной такое может произойти в любую минуту и в любом обществе, по самому неожиданному поводу.

- Ворта! - крикнул кучер, прерывая их оживленную беседу. Передние колеса экипажа и сидевшие на облучке Элизабет и кучер въехали на вершину холма. Темный лес кончился, и перед ними открылась долина, окаймленная изумрудной зеленью лугов. Эти луга струились, изгибались, переходили один в другой, подымаясь выше и выше, а на высоте двух тысяч футов из травянистого покрова вдруг прорывались скалы, выраставшие в мощные горы, чьи вершины изящно вырисовывались в чистом вечернем небе.

Кучер, страдавший, очевидно, любовью к повторам, сказал:

- Ворта! Ворта!

Вдали, на склоне горы, белело большое селение, качавшееся на зеленых волнах, словно корабль в море, и на его носу, рассекая грудью крутой склон, стояла величественная колокольня из серого камня. И пока они смотрели на нее, колокольня вдруг обрела голос и торжественно обратилась к горам, а они отозвались.

Назад Дальше