– Коломбо! Коломбо! – почти кричал креол, видя муку, которую старался скрыть бретонец, и пытаясь прекратить ее.
– Не волнуйся обо мне, Камилл. Скоро наступят каникулы, я и уеду.
– Никогда!
– Я уеду, и это так же верно, как и то, что я теперь говорю с тобою. Но обещай мне только одно, Камилл, – прибавил он заметно дрогнувшим голосом.
– Что же именно?
– Обещай, что сделаешь Кармелиту счастливой.
– Коломбо! – вскричал креол и горячо обнял его.
– Поклянись, что станешь уважать ее невинность до самой вашей свадьбы.
– Клянусь тебе в этом перед самим Богом! – торжественно произнес Камилл.
– Ну, вот и хорошо! – сказал Коломбо, утирая глаза.
– Я могу теперь уехать несколькими днями раньше… Пойми, Камилл, – продолжал он заметно глуше, – как бы ни был я силен, но ведь я отрекся от своих надежд еще слишком недавно, и вид вашего счастья все еще составляет для меня нестерпимую муку. Да и, наконец, одно мое присутствие было бы и для вас самих и оскорблением, и помехой… Оно казалось бы вам живым упреком… Так лучше – я уеду завтра, а горе, которое меня гонит, будет иметь хоть ту хорошую сторону, что доставит моему отцу хоть несколько лишних дней счастья.
– Ах, Коломбо! – страстно проговорил креол, снова бросаясь в объятия благородного бретонца. – Ах, Коломбо, какой я жалкий и ничтожный человек по сравнению с тобой! Прости, прости меня за то, что ради меня ты должен отречься от своего величайшего счастья! Но, вот видишь, мой чудный, мой почтенный друг, когда я говорил тебе, что собираюсь уехать, то я лгал тебе. Я ни за что не уехал бы, а просто хотел застрелиться.
– Несчастный! Сумасшедший! – вздохнул Коломбо. – А вот я так уеду – без малейшей мысли о само убийстве. Мне даже думать об этом нельзя: у меня есть отец.
Он помолчал и несколько успокоился.
– А между тем, – проговорил он задумчиво, – ты сам поймешь, что за женщину, которую любишь, умереть ведь можно.
– Да. Я даже не понимаю, как можно жить без нее.
– И это совершенно верно. Мне самому приходили в голову такие мысли.
– Тебе, Коломбо? – переспросил Камилл не без ужаса, потому что знал, что для мрачного бретонца слова эти имели совсем иной смысл, чем для него, легкомысленного сына юга.
– Да, мне, мне, Камилл! – ответил Коломбо. – Только ты не беспокойся, не волнуйся…
– Ах, да! Ты ведь сам сказал: у тебя есть отец.
– Да. Но, кроме отца, у меня есть еще вы двое. Вы мои друзья, а мне было бы страшно, что тень моя будет для вас упреком. Ну, а теперь с богом иди спать. Ты видишь – я спокоен. Теперь мне больше всего на свете хочется поскорее увидеть отца.
Камилл с видимым удовольствием прислушался к этим словам и скоро ушел, оставляя в полном одиночестве Коломбо, который был молчалив, как дерево, лишившееся листвы весною.
– Отец! – проговорил Коломбо в раздумьи. – Кажется, было бы гораздо лучше, если бы я никогда с ним не расставался.
X. Отъезд
Коломбо решил, что уедет на следующий день вечером.
Объяснение с Кармелитой было чрезвычайно тягостно.
Она сидела у себя и работала, когда к ней вошли Коломбо с Камиллом.
Все трое как-то странно молчали. Молодые люди с усилием переводили дыхание, но девушка дышала ровно и была спокойна.
Кармелита была удивлена этим странным молчанием и только что собралась спросить, что оно выражает, как Коломбо грустно проговорил:
– Я уезжаю, Кармелита.
Она вздрогнула и быстро подняла голову.
– Как уезжаете?
– Да, нужно ехать.
– Куда же?
– В Бретань.
– В Бретань? Это почему же? Ведь каникулы начнутся только через месяц.
– Так нужно, Кармелита.
Девушка пристально посмотрела ему в лицо.
– Нужно? – повторила она.
Коломбо собрал все свои силы, чтобы произнести ложь, которую задумал еще накануне.
– Этого желает мой отец, – ответил он.
Но губы честного бретонца так не привыкли ко лжи, что он скорее пробормотал, чем проговорил эти слова.
– Так вы уезжаете!.. А что же будет со мною!? – сказала девушка грустно и с прелестным эгоизмом.
У Коломбо замерло сердце. Он побледнел, как мертвец.
Камилл, напротив, вспыхнул.
– Ведь вы знаете, Кармелита, – сказал Коломбо – в человеческом языке есть слово, о которое разбиваются все наши надежды и желания, и слово это: надо.
Он произнес эти слова с такой твердостью, будто их проговорила сама судьба.
Кармелита опустила голову.
Оба молодых человека видели, как на работу, бывшую у нее в руках, потекли слезы.
Тогда в душе бретонца поднялась тяжелая борьба. Камилл по лицу его видел, как сильно он страдал. Может быть, он даже не выдержал бы, упал перед Кармелитой на колени и признался ей во всем. Но в это время Камилл положил ему руку на плечо и проговорил:
– Коломбо, милейший друг, ради бога, не уезжай!
Эти слова вернули Коломбо всю его твердость.
Камилл знал, что делал и какое влияние произведут его слова на сердце друга.
Большего он не сказал потому, что то, чего он хотел, было достигнуто и этими немногими словами.
Вечер прошел грустно.
Только в самую минуту расставания молодые люди заглянули каждый в свое сердце.
Коломбо понял, что любит Кармелиту непреодолимой, страстной любовью. Вырвать эту любовь из своего сердца значило для него все равно, что вырвать и сердце из груди.
Кармелита тоже поняла, как серьезно и сильно любит она Коломбо. Но когда ночью, среди своих девичьих раздумий она стала размышлять о браке, которым, по ее мнению, должны увенчаться все такие отношения, ей вдруг представился вопрос: позволит ли старый гордый граф, чтобы его сын женился на скромной девушке без гром кого имени.
Отец ее действительно погиб на поле битвы в чине капитана. Но эпоха Реставрации положила между людьми, служившими Наполеону, и теми, кто служил Людовику XVIII, такую непроходимую пропасть, что даже Кармелите было ясно, что граф де Пеноель едва ли согласится на брак сына с дочерью капитана Жерве.
Прежде всего ей пришло в голову, что отец Коломбо узнал о том, в какой дружбе они живут, и вызвал сына, чтобы положить этому конец. Мысль эта возмутила гордость девушки, и она решила больше ни о чем не спрашивать.
Последние часы перед разлукой прошли еще грустнее. У каждого из троих друзей не раз замирали слова на гу бах, а на глаза набегали слезы.
Но даже и в эти мучительные часы бретонец ни одним взглядом не выдал душившей его страсти. Он, как молодой спартанец, не переставал улыбаться. Правда только, что улыбка эта была грустная.
Наконец, настал и самый час отъезда. Коломбо дружески поцеловал Кармелиту в побледневшие и влажные губы и ушел вместе с торопившим его Камиллом.
Креол хотел проводить друга до дилижанса.
В зале для пассажиров Коломбо еще раз отвел Камилла в сторону и заставил поклясться, что он станет уважать девушку, которой предстоит быть его женой, до самой их свадьбы.
Камилл с жаром повторил свою клятву, вернулся на улицу Св. Якова и застал Кармелиту в слезах.
Коломбо, уезжая, не сказал, когда вернется и даже вернется ли когда-нибудь. А между тем она так привыкла к его покровительству, так боялась остаться совершенно одна в мире, так мало доверяла рассудительности легкомысленного Камилла, что отъезд серьезного бретонца привел ее в истинное отчаяние.
Когда к ней вошел Камилл, она горько плакала.
При звуке его шагов она подняла голову, но только затем, чтобы взглянуть, не вернулся ли Коломбо.
Увидев, что он один, она снова зарыдала.
Камилл несколько минут стоял в дверях молча. Он понял, что был для девушки гораздо менее дорог, чем рассчитывал. Следовательно, нужно говорить с нею теперь не о себе, а о друге, сообразил он.
– Коломбо поручил мне передать вам уверение в его неизменной дружбе, – проговорил он вслух.
– Что это за дружба! – сумрачно возразила она. – Хороша дружба, которую можно и завязывать, и разрывать, как вздумается! Если бы мне пришлось уезжать, я сказала бы об этом своим друзьям заранее, а не от правилась бы так, вдруг, без предупреждения.
Она забыла или делала вид, что забывает слова Коломбо о письме старого графа.
Камилл понял, что происходит в сердце девушки, осознал все выгоды, которые представляет ему такое ее настроение, если он им воспользуется. Но Коломбо мог написать Кармелите, и тогда ложь его обнаружится, а он знал, что девушка эта простит ему все, только не ложь.
На этом основании он решил, что лучше держаться как можно ближе к правде.
– Поверьте, что его могли заставить уехать только чрезвычайно важные причины, – сказал он.
– Да что же это за причины, наконец!? Если он не сказал мне их, так, значит, они для меня оскорбительны.
Камилл промолчал.
– Послушайте, скажите мне, ведь вы знаете? – проговорила Кармелита с заметным нетерпением.
– Не могу, Кармелита.
– Вы должны, Камилл! Вы сделаете это, если хотите, чтобы моя дружба с Коломбо оставалась по-прежнему сильной и искренней. Вы даже не имеете права допускать меня до того, что я стану подозревать вашего друга. Я обвиняю его, и вы должны стать его защитником.
– Я сам все это знаю!.. Но вы все-таки не спрашивайте меня, почему он уехал… Не спрашивайте ради него, вас самих, меня, да ради всех нас.
– А я, напротив, именно и настаиваю на том, чтобы вы сказали, – вскричала девушка. – Если вы хотите этим молчанием избавить меня от какого-нибудь горя, то все-таки лучше говорите, потому что для меня нет и быть не может горя больше, чем измена друга. Говорите же, хоть во имя честности!
– Вы этого непременно хотите, Кармелита? – спросил Камилл, как бы сдаваясь.
– Я этого требую!
– Хорошо. Он уехал, потому что…
Он остановился, точно был не в силах владеть языком.
– Ну, говорите же, говорите!
– Коломбо уехал, потому что…
– Почему же?
– Ах, как это тяжело сказать! – вскричал Камилл.
– Значит, вы хотите сказать неправду?
– Нет, истинную, чистую правду!
– Так ее всегда можно сказать скоро и смело.
– Коломбо уехал потому, что… я люблю вас! – выговорил он, наконец.
Он имел полное основание остановиться перед словом "я". Он знал, что Кармелита поймет всю силу его эгоизма.
На нее эти слова произвели впечатление неожиданного удара грома. Она посмотрела на него так пристально, что он невольно вспыхнул.
– Камилл, вы лжете, – проговорила девушка. – Коломбо уехал не из-за вас.
Креол поднял голову.
Его обвинили не в том, чего он опасался.
– Нет, единственно из-за меня! – повторил он.
– Но какая связь между Коломбо и вашей любовью ко мне? – спросила она.
– Он боялся, что сам полюбит вас.
– Добрый, чудный человек! – прошептала Кармелита.
Несколько минут она сидела молча, задумавшись, потом обратилась к Камиллу и сказала:
– Оставьте меня одну, друг. Мне хочется плакать и молиться.
Креол почтительно поцеловал ее руку и уронил на нее слезу.
Что вызвало эту слезу? Боль душевная, стыд или раскаяние?
Кармелита этим вопросом не задавалась. Для нее слеза была слезой, жемчужиной, которую горе извлекает из недр безбрежного океана, называемого сердцем челове ческим.
Возвратись к себе, Камилл с удивлением увидел, что у него светло.
Еще больше удивился он увидев в комнате женщину. То была княгиня де Ванвр. Она услышала, что Коломбо уезжает, и пришла сдать его белье. Но бедняжка опоздала на целую четверть часа. Нести белье обратно домой ей не хотелось, потому она и осталась ждать Камилла. Но тот, вернувшись с проводов друга, пробыл некоторое время у Кармелиты и вошел к себе только в половине одиннадцатого.
Очевидно, возвращаться в такую пору одной было неудобно и даже опасно.
Камилл предложил княгине комнату Коломбо. Она сначала воспротивилась, но, сообразив, что дверь в соседнюю комнату запирается на задвижку, решила остаться.
Осталась ли соседняя дверь заперта или нет – не известно.
XI. Бурная ночь
Около одиннадцати часов следующего утра Камилл подошел к двери Кармелиты и в раздумье остановился. Он размышлял о трудности, вернее, даже невозможности исполнить дело, которое задумал.
Он хорошо знал Кармелиту, знал, что ее целомудрие непоколебимо. Следовательно, чтобы победить ее, нужно было употребить прием, выходящий из ряда обыкновенных ухаживаний.
Вся сила Камилла заключалась в его поразительной ловкости. Он давно изучал характер Кармелиты, как генерал изучает неприятельский лагерь.
Как же нужно было приступить к делу? Следовало ли, по примеру Малерба, вести правильную осаду, т. е. окружить Кармелиту неотступным ухаживанием или нужно было овладеть ею силой, делая беспрестанные при ступы и нападения?
Нет, вся военная наука не привела бы ни к чему!
Победить можно было только неожиданностью, хитростью. Камилл остановился на последнем и решил терпеливо ждать удобного случая.
Он вошел.
Кармелита плохо спала ночь и много плакала. Она приняла Камилла холодно. Подобная встреча входила в расчет Камилла.
С этого дня он начал обуздывать свой веселый и легкий характер и выказал при этом такую силу воли, на которую его даже нельзя было считать способным. Благодаря постоянному наблюдению за собой он стал казаться даже человеком серьезным и положительным.
Цель, которую он при этом преследовал, весьма понятна. Ему хотелось изгладить из сердца Кармелиты последние воспоминания об отсутствующем друге. А для этого было необходимо сначала по возможности заменить его, походить на него даже характером.
Кармелита наивно предполагала, что причиной подобного превращения были частично сожаление об отъезде Коломбо, частично любовь к ней. Ее самолюбие было польщено тем, что молодой человек единственно из надежды понравиться ей перерабатывал свой характер и изменял свои привычки.
Но все это было лишь маской, которую он надел для того, чтобы увлечь девушку. Он любил ее.
Слова эти не имели для него того же значения, какое признавал за ними Коломбо.
Бретонец любил всеми силами души, а Камилл всеми силами своей фантазии, которая на этот раз разыгралась сильнее, чем когда-либо.
До сих пор он встречался только с женщинами, победы над которыми давались легко, и упорство Кармелиты только раздражало его. Чтобы победить ее, он пускал в ход все уловки своего ума и был уверен, что старается победить ее, внемля исключительно голосу сердца.
Если бы Кармелита вместо того, чтобы восхищаться изменением характера, которое приписывала своему влиянию, заставила Камилла остаться при его естественных достоинствах и недостатках, то, может быть, и сделала бы из него, в силу любви его к ней, человека честного и доброго. Между тем, позволяя ему обманывать себя, она поощряла его во лжи и лицемерии.
В результате оказывалось, что Камилл с каждым днем ближе и ближе подходил к своей цели. Его слова: "Коломбо уехал оттого, что я вас люблю" избавили его от всякого признания, а Кармелиту от необходимости ответить.
Коломбо предоставил Камиллу свободу действовать, следовательно, он этим самым как бы отказывался от Кармелиты.
Оставалось только узнать, могла ли Кармелита полюбить Камилла?
Молодой человек обладал блеском колибри и гибкостью змеи. Он ни разу не сказал девушке: "Хотите быть моей?", но он постоянно повторял: "Когда вы будете моей женой…" Часто и красноречиво рисовал он девушке заманчивые картины жизни вдвоем.
Однажды она ответила ему, улыбаясь:
– Это все мечты, Камилл!
Молодой человек прижал ее к своему сердцу и воскликнул:
– Нет, Кармелита, это действительность!
С этого дня Камилл понял, что девушка в его власти, но продолжал быть почтительным, скромным и серьезным. С Кармелитой нужно было поступать осторожно: малейшая оплошность могла положить конец всем надеждам Камилла. И он терпеливо ждал благоприятного случая.
Один раз вечером они спустились в тот самый сад, где три месяца перед тем Коломбо провел с Кармелитой часть ночи.
Вечер был удушливый.
Молнии, предсказывавшие страшную грозу, пересекали небо с запада на восток.
Завянувшие цветы и съежившиеся листья напрасно молили небо о дожде.
Молодые люди испытывали также влияние этой электрической атмосферы. Казалось, жизнь покинула их, и они, как цветы, звери и как вся природа вообще, жаждали освежающего дождя.
Камилл, привыкший к тропической жаре своей страны, не потерял сознания и, заметив летаргическое оцепенение и мечтательную сонливость девушки, понял, что так давно ожидаемый момент наконец настал.
Как песнь кормилицы убаюкивает обыкновенно ребенка, так и влюбленные речи Камилла усыпляли Кармелиту магнетическим сном, самым глубоким, самым опасным сном, противиться которому невозможно.
Так коршун, постепенно уменьшая круги своего поле та, парализует жаворонка, которого наметил.
Так змея околдовывает птицу, заставляя ее спускаться с ветки на ветку прямо в ее открытую пасть.
Не так смотрел Коломбо на Кармелиту в ту чудную весеннюю ночь, которую они провели вместе в том же саду и под теми же кустами сирени. Между обеими ночами и обоими молодыми людьми была такая же разница, как между весной и летом.
Тогда, действительно, свежая, молодая, стыдливая весна едва осмеливалась распустить свои почки. Теперь могучее и жгучее лето всюду разбрасывало свои цветы.
Тогда была пора детства с его нерешительностью, замешательством и страхами. Теперь наступила юность со своим блеском, смущением и заносчивостью. Во время весеннего дня, который предшествовал той ночи, когда Кармелита гуляла с Коломбо, так же гремел гром, жизнь так же как будто приостановилась, но разразился дождь и растительный мир был спасен от смерти.
В эту же летнюю знойную ночь цветы напрасно молили о дожде, листья осыпались, цветы увядали, растения погибали.
Девушке также пришлось склонить голову под гнетом этой насыщенной электричеством атмосферы и, за неимением живительной росы, упиваться невыразимыми сладостями любви.
В эту ночь бедная Кармелита один за другим обрывала лепестки своего венка невинности, и ее ангел-хранитель, сгорая от стыда, улетел на небо.
Когда она вернулась в свою комнату, взгляд ее упал на прелестный розан: он весь съежился от грозы. Кармелита подошла к нему; щеки ее пылали и были мокры от слез. Она сорвала все бывшие на кусте цветы и бутоны, положила их в белую кисею и спрятала в один из ящиков комода.