- Твой брат - беглец, - проговорил он, возвратившись, - Эвном присоединился к изгнанникам. Хотел взять с собой и меня, но я верил, что ты жив. Почти каждый день, когда не было работы, ходил в гавань.
- Погоди, отец. Объясни, что угрожало Эвному? От кого он бежал? О каких изгнанниках ты говоришь?
- Поликрат! - почти выкрикнул Мнесарх. - Второй Минос и страшилище морей! Раньше у каждого, высаживающегося на ближние и дальние побережья, спрашивали: "Не разбойник ли ты?", а теперь: "Ты самосец?" Из-за Поликрата многие покинули остров, а некоторых он выслал. Разорены геоморы. Отнятыми у них землями и рабами вознаграждены ничтожные людишки и жадные до чужого добра пришельцы. Раньше в саду Астипалеи звучали кифары, ныне всё заглушает боевой клич упражняющихся критских наёмников. Поликрат захватил власть с дюжиной воинов, а удерживает её, содержа тысячу.
Мнесарх, задохнувшись от волнения, замолк и через мгновение продолжил:
- Помнишь Феспида?
- Как не помнить? Это было первое в моей жизни плавание на соседнюю Икарию. Как возвышенно он пропел нам свои стихи! И даже вкус яблок его помню. Яблоня с большим дуплом прямо у дома росла. В дупле я любил прятаться. Детская память цепка.
- Так вот. Навёз Поликрат на наши острова наксосских коз. Они Икарию превратили во вторую Рипару. Ты знаешь, я человек не кровожадный, но всех бы коз переколол. Да нет, - он засмеялся, - вкопал бы два столба и к ним большую доску приколотил с надписью: "Хайре, прохожий! Убил ли ты козу?"
- А с Феспидом-то что?
- Куда-то уехал. Выжили его козы. А о нашем городе что тебе сказать? Распущены священные филы. Город теперь разделён по тысячам, назначены тысячники, им, кроме сбора податей, поручена слежка. В конце каждого года мы сообщаем о своих доходах и отдаём тирану их десятую часть, словно Аполлону. Когда будешь отмечаться у нашего тысячника, не говори лишнего. О бегстве Эвнома ему неизвестно. Сопровождая торговые суда в Кирену, Эвном, как мне стало известно, привёл свою триеру в Пелопоннес.
Пока это удаётся скрывать. Но надолго ли? Вот так мы живём. Пугаемся собственной тени. Всюду соглядатаи. Поначалу твоё решение повидать мир...
- Это не так, отец! На чужбину меня погнало не любопытство, не жажда странствий.
"Бедный мальчик..." - подумал Мнесарх.
- Вовсе не бедный, - возразил Пифагор, прочитав мысли отца. - Да пойми же наконец, могли я здесь жить спокойно, когда об Илионе распространяют всякую напраслину?!
- Да, - обречённо проговорил Мнесарх. - Но ты ещё ничего не рассказал о себе. Где ты был все эти годы, у кого и чему учился? Впрочем, одного твоего учителя я знаю. Он был здесь и интересовался тобою.
- Так ты знаком с Ферекидом Сиросским! Да, я сначала побывал на Сиросе. А потом... Мне легче назвать страны, где я не был. А не посетил я Египта и лежащей за ним пустынной Ливии, а также сожжённой Гелиосом Эфиопии. Не был в Тиррении и в землях живущих к западу от неё варваров. Также не испытал леденящего скифского холода. Главная наставница моя - природа - беседовала со мной на языках камней, животных и растений. Смысл её поучений казался поначалу тёмным. И как будто лишь теперь я начинаю понемногу постигать отдельные отрывочные слова её дружественной и одновременно враждебной нам речи. Потребовались Геракловы труды. Меня гнало от одной науки к другой, от учителя к учителю. Я, как птенец, ненасытно поглощал вкладываемую в меня наставниками мудрость, пока у меня не отросли крылья и не появилась тяга к полёту.
- А потребности завести своё собственное гнездо ты не почувствовал? - нетерпеливо перебил Мнесарх.
- Если имеешь в виду семью - нет. Но я чувствую себя созревшим для создания школы, где сыновей заменят ученики. Их будет волновать не имущество учителя, а только то, чему глупцы и невежды не придают значения, - знания, опыт, искусство красноречия. Я вернулся, чтобы создать такую школу здесь, но всё то, что ты рассказал, меня настораживает. Не придётся ли отправляться с веслом на плече к каким-нибудь варварам, никогда не видевшим моря, и идти, пока не спросят: "Куда же ты, чужеземец, собрался с лопатой?"
Мнесарх поднял глаза.
- Гера милостива! Оберегла от варваров, - может быть, услышав наши мольбы, и от Поликрата избавит.
- Но не будь Поликрата, Самосом, как всеми другими ионийскими городами, владели бы персы! Стоит ли обращаться к Гере с подобной мольбой? Просто, по обычаю предков, воздадим ей хвалу. Я к этому уже готов.
- Не торопись, мой сын. Надо же тебе отдохнуть с дороги, а мне купить ягнёнка или поросёнка.
- О нет, кровавых жертв я не приношу. Я видел во дворике куст пылающих роз. Этого достаточно.
Священная дорога
Сразу же за воротами по обе стороны дороги, прорезавшей заболоченную низину, замелькали гробницы с квадратными и овальными стелами, обращёнными в сторону города. На самом древнем из городских некрополей нашли упокоение почтеннейшие из геоморов. Засохшая трава, отбитые углы живо дополнили рассказ отца об изгнанниках, лишённых отцовских могил.
Они остановились у одной из стел. Пифагор, наклонившись, прочёл вслух:
- "Иадмон, сын Филарха, радуйся!"
Мнесарх прикоснулся пальцами к выщербленному краю.
- Радуйся... - произнёс он с горькой усмешкой. - Знал бы ты, мой благодетель, кто владеет твоими угодьями под Керкетием и где скитаются твои сыновья и внуки. Знал бы ты, что на твоей могиле нет ни лент, ни окроплённых благовониями восковых цветов, а обезображенная стела покрыта птичьим помётом... Сам Гермес не отыщет того, кто носит смарагдовый перстень, который я вырезал для тебя. И кто о тебе помнит?
Пифагор неожиданно рассмеялся.
Лицо Мнесарха вытянулось.
- Не говори так, отец! Месяц назад в Китионе подошёл ко мне оборванец, обосновавшийся рядом с моим гостеприимцем и знавший, что я самосец, и спросил меня с ухмылкой, как поживает Иадмон.
- Не может быть! - воскликнул Мнесарх. - Как могут знать Иадмона на Кипре, если он забыт у себя на родине?!
- Да ты послушай! - продолжал Пифагор. - Из дальнейших слов этого бродяги я понял, что Иадмон и его раб фригиец Эзоп стали героями сочинённой каким-то бездельником басни, будто первый - дурень и нечестивец, а второй - умник и острослов. Черни захотелось иметь собственного героя. Кто гордится царём Кекропом, а кто - рабом Эзопом! Впрочем, на Востоке об Иадмоне ничего не слышали, но едва произнесёшь, что ты самосец, как начнут склонять лисицу с зелёным виноградом, волов и кряхтящую телегу или чурбан, ставший царём у лягушек. Таковы причуды молвы!
Дорога постепенно заполнялась людьми. Загорелый рыбак тащил на плече белого персидского петуха, молодая женщина - голубя в клетке, пастух за спиною - барашка, старец под мышкой - гуся: дары за спокойное море, за рождение первенца, за удачный приплод. Все торопились встретиться с богиней.
Вскоре открылся Имбрас, ранее скрывавшийся за городской стеной. Извиваясь голубой змейкой, поток полз к заливу. С противоположного, плавно поднимающегося к горам берега донёсся свирепый лай. Огромные молосские овчарки сгоняли овец в курчавые, меняющие очертания прямоугольники.
Пифагор недоумённо пожал плечами:
- Овцы на угодьях Геры? Помнится, здесь до самого моря тянулись грядки. Самосскую капусту хвалили даже лучшие эллинские огородники - мегарцы.
Мнесарх махнул рукой.
- Стада повсюду. Что Поликрат сделал с нашим островом! Ты не увидишь и наших знаменитых виноградников. Овцы завезены из Азии и Аттики, козы - с Наксоса. И эта зараза за десятилетие исковеркала всё. Люди забыли запах свежевспаханного поля. Видишь ли, овцы и козы дают больший доход. Самосские пеплосы и гиматии ныне соперничают с милетскими, дешёвые сосуды с самосским клеймом идут нарасхват. Раньше славились самосские розы, теперь - самосские козы.
- Козы?
- Ну да. Так называют обработанные козьи кожи для письма, вытеснившие из оборота египетский папирус даже в соседних с Египтом странах.
Солнце начало припекать, и путники свернули к одиноко белевшему среди кипарисов каменному столбику, увенчанному горделиво вздёрнутой юношеской головкой.
- Будь благословен, сын Майи, - проговорил Мнесарх, протягивая к герме руки.
Повернувшись к сыну, он сказал:
- Присядем. Сам Гермес указал нам место для отдыха.
Они устроились на смоковнице, судя по всему поваленной бурей. Мнесарх тяжело дышал.
- На днях тебе станет легче, отец, - произнёс Пифагор озабоченно. - В атмосфере нарушено равновесие. Дождь вернёт дыхание.
Мнесарх удивлённо взглянул на сына. На небе не было ни облачка.
На дороге появилась стайка девушек. Они непринуждённо болтали и смеялись. Одна из них, самая молоденькая, неожиданно остановилась. В её обращённом на Пифагора взгляде вспыхнул восторг. На светлом, с высоким белым лбом лице выделялись продолговатые глаза темно-каштанового цвета.
- Прекраснейший из мужей, подари мне твой цветок, - проговорила девушка.
- Прочь, бесстыдница! - крикнул Мнесарх. - Портовые девки... - небрежно бросил он. - Их квартал в пригороде, на месте старой палестры, называют самосской клоакой. Он известен всем мореходам от Боспора Киммерийского до Сикелии.
- Что ты застряла?! - прокричала одна из ушедших вперёд подруг.
Девушка, словно очнувшись, поспешила на её зов.
- Как она чиста и миловидна для блудницы, - проговорил Пифагор, глядя девушке вслед. - И конечно бы она получила цветок, если бы Гера благоволила к чётному числу.
- Миловидна каждая девушка, пока Гера не превратит её, как Ио, в корову, - раздражённо проговорил Мнесарх.
Они вновь вышли на дорогу.
- Скажи, отец, - проговорил Пифагор, - почему ты, не имея земель и обходясь без рабов, осуждаешь Поликрата за его меры против геоморов? Вспомни, что и в Афинах Солон, хотя он сам был знатного рода, лишил эвпатридов их преимуществ. К тому же Поликрат спас остров от персов. Ведь на нашем Самосе нет залежей золота и серебра. Их заменили овцы и козы - для строительства самоян требовались деньги... Выходит, овцы спасли остров от персов.
- Не знаю, что тебе сказать.
- Вот я вижу - течёт полноводный Имбрас, - продолжал Пифагор. - Если бы Поликрат не приказал пробить Ампел, река бы давно высохла и воды на столь разросшийся город могло бы не хватить. И конечно же без большого количества рабов такой труд не осуществить. Пришлось вести войну.
- Но Поликрат вёл войну с эллинами! - вставил Мнесарх. - Рабами сделались не варвары, а лесбосцы. Среди них - представь себе! - был племянник Сапфо, и он не возвратился на свой остров.
- Видимо, погибло много других лесбосцев и нелесбосцев. Поликрат для обитателей Лесбоса и других неионийских островов хуже чумы; для ионийцев же, порабощённых персами, насколько я понимаю, он величайший из героев. Злодей и герой в одном лице! Такую двойственность можно обнаружить едва ли не во всём. В рассказах эллинов и варваров о богах и героях и об их противниках - титанах и драконах, если, конечно, повествователь не Гомер, есть много такого, что может быть сочтено выдумкой, но в выдумке немало правды, иногда высшей. Зло и добро, невежество и мудрость, вымысел и правда, женское и мужское - ни одно не может обойтись без другого, ему противоположного, создающего равновесие и рождающего гармонию. Но вот я вижу храм Геры. Прервём нашу беседу до поры.
Герайон
Остов огромный разобран на блоки,
Люди на известь их пережгли.
Я по Священной шагаю дороге,
Ноги мои по колено в пыли.
Но ведь не занято храма пространство,
И возникает в сознании он.
Здравствуй, моё Пифагорово царство
С мраморно-белым лесом колонн.
Святилище высилось на холме. Обращённое колоннадой к морю, оно сбегало к нему широкой гранитной лестницей. Вместо одного ряда колонн выросло пять, завершающихся изящными капителями. Фронтон заполнился мраморными, пестро раскрашенными фигурами. Левый угол его захватил полулежащий бородатый муж с рожками на курчавой голове. Конечно же это поток Имбрас. Центр заняла ива с раскинувшимися по обе стороны ветвями, образующими некое подобие шатра. В нём - изображённая по пояс женская фигура. В благословляющем жесте руки, в сдержанном повороте украшенной диадемой головы ощущалось величие. Гера выходила из земли, поддерживаемая двумя девами. В правом углу полулежала обнажённая молодая женщина с флейтой - наверняка Окироя. Имбрас и его дочь - свидетели появления на свет великой богини, покровительницы Самоса.
"О, как же это всё не похоже на храм Феодора! - размышлял Пифагор. - Утрачено гармоническое изящество геометрических линий. Треугольник, ключ вселенной, отягощён чуждой ему сценой. И разве чудо нуждается в свидетелях? С лица Геры ушла беспомощная застенчивая улыбка, присущая старинным священным изображениям.
Прижатые, словно приросшие к телу руки, отделившись, приобрели женскую полноту. Азия не только захватила ионийское и эолийское побережья, она, перешагнув пролив, овладела душами новых самосских художников, презревших древний отеческий стиль".
Пифагор поставил ногу на ступень.
"Сколько потребуется столетий, чтобы она сравнялась с теми, истёртыми", - подумал он и проговорил:
- Но это же другой Герайон.
- Конечно, другой, - отозвался отец. - От Герайона твоего детства не осталось и следа.
- Пожар? - спросил Пифагор.
- Началось это так, - нахмурился Мнесарх. - Вскоре после того как Поликрат с дюжиной гоплитов внезапно захватил акрополь, поддерживавшая его толпа рассыпалась по городу. Многие геоморы в надежде найти убежище бежали в Герайон, но преследователи отрывали людей от алтаря, выволакивали наружу и убивали. Великий храм сгорел от опрокинутого светильника. Гасить было некому.
- Какое несчастье!
- Тиран дал обет отстроить святилище, - продолжил Мнесарх. - Может быть, он будет богаче и краше прежнего, построенного Ройком и украшенного Феодором, но разве то, что я пережил, можно забыть?
- Ты тоже скрывался в храме, отец?!
- Нет, в тот день я там работал вместе с Феодором. Учитель попытался преградить вход в храм и был раздавлен.
- А кто же этот Поликрат, ставший тираном? Чужеземец?
- Да нет, он коренной самосец, по отцу потомок Анкея. Ты должен помнить Эака.
- Припоминаю. Кажется, у него был сын Пантагнот по кличке Кривой.
- Это младший. А старшие, Силосонт и Поликрат, были наёмниками на службе у фараона Амасиса. Пантагнота за строптивость Поликрат, придя к власти, почти сразу убил, а с Силосонтом несколько лет правил вместе, но потом избавился и от него, и тот отправился в Египет. Сейчас Силосонт на Пелопоннесе, где возглавляет самосских беглецов. Добивается власти, полагая, что по старшинству она должна принадлежать ему. Самосцы говорят о нём с уважением. Но что я всё о Поликрате...
Отец и сын медленно поднялись по ступеням и через проход, образованный двумя пахнувшими кедровой смолой столбами (видимо, дверь ещё не была готова), вступили в храм. Взгляд Пифагора нащупал поодаль грандиозный квадрат алтаря пепельного цвета и в центре его зеленеющую иву.
Пифагор приблизился к алтарю и положил на его край, рядом с кучей медовых лепёшек, три розы. Затем, спустившись, он подошёл к отцу, стоявшему среди богомольцев с чашами в руках. В их глазах Пифагор прочёл удивление. Конечно же им никогда не приходилось наблюдать за таким жертвоприношением.
Обойдя алтарь, отец и сын прошли к главной святыне храма - ксоану.
- Взгляни! - воскликнул Мнесарх. - Огонь не тронул Геры.
- Но ксоан почернел, - отозвался Пифагор. - И вот трещина. Раньше я её не видел.
Пифагор не мог отвести от ксоана взгляда. И на мгновение ему показалось, что из трещины вырвалось пламя и он уже не видит ничего, кроме пламени. Оно съело всё вокруг. Исчез отец. Скрылось солнце. Над горизонтом угрожающе навис серп месяца. Пифагор ощутил сильный порыв ветра. Что-то больно ударило его по голове. В лёгкой дымке перед ним возник старец, прижавшийся спиною к могучему стволу дуба. От нового порыва ветра на землю градом посыпались жёлуди, загудели привязанные к ветвям рога.
- Тебе повезло, Эвфорб, ты избежал этой бури, - издалека послышался голос Анкея. - Смотри, в каком исступлении нынче море. Опоздай ты на день, твой корабль разнесло бы в щепки. Не иначе, тебя оберегала святыня. Передай царю, что его дар станет знаком вечной дружбы нашей Кипарисии с Троей и что мы, лелеги островов, не оставим братьев в беде.
- Ахейцы уже удалились, - проговорил Эвфорб не сразу. - Трое ничто не грозит. Беда обрушилась на нас с тобою. Это было перед той ночью, когда лик Селены покрылся копотью, как щит, повешенный над очагом в мегароне. Парфенона со служанками была на берегу. Она похищена...
Рёв бури прекратился так же внезапно, как и возник. Наступила тишина. Рядом по-прежнему стоял отец. Пифагор уловил в его взгляде беспокойство.
- Да ты меня не слышишь? Что с тобой?
Пифагор встряхнул головой:
- Теперь слышу. Идём.
Они остановились перед раскрашенной деревянной статуей египетского стиля.
- А это чей дар? - удивился Пифагор.
- Не знаю. Его доставила Родопея, любимая наложница Амасиса. Девочкой была она на Самосе рабыней, а теперь - почётная гостья Поликрата. Вот до чего мы дожили.
- Взгляни, отец. В руках идола жезл и плеть. Это священное изображение фараона. Такого за пределами Египта ещё не было.
- Но ведь Амасис союзник Поликрата.
- Однако что его могло заставить пойти на такой шаг? Кажется, фараон уже не доверяет своим богам или опасается, что его священные изображения будут разбиты? Боюсь, что Поликрат вскоре окажется лицом к лицу с царём царей.