– Нет! Оставив Москву, Наполеон постарается пройти в хлебородные наши губернии, и особенно в Малороссию. И потому надобно нам усугублять все меры для преграждения неприятелю пути, ведущего к сим областям России. Надобно будет дать некоторым отрядам нужные для сего направления…
В мыслях Кутузов уже видел корпус Милорадовича несколько выдвинутым к северо-западу, в направлении между Москвой и Смоленском, а Дохтурова – в стороне Боровска, для наблюдения за Калужской дорогой.
Не в этот ли день окончательно решилась участь наполеоновской армии?..
4
М. И. Кутузов – Е. И. Кутузовой.
7 октября (лагерь близ Тарутина, в деревне Леташевка).
"Бог мне даровал победу вчерась при Чернишне; командовал король Неаполитанский. Были оне от сорока пяти – до пятидесяти тысяч. Немудрено их было разбить; но надобно было разбить дешево для нас, и мы потеряли всего, с ранеными, только до трехсот человек. Недостало еще немного счастия, и было бы совсем батальце прелестное. Первой раз французы потеряли столько пушек и первой раз бежали, как зайцы. Между убитыми много знатных, об которых государю еще не пишу…"
В образе ведения войны и способах восторжествовать над Наполеоном Кутузов резко расходился с Александром I и его клевретами – Беннигсеном и английским полковником Вильямсом.
Самым логичным казалось навалиться большими силами на кавалерийский авангард под командованием Мюрата, стороживший русских перед Тарутином и отдалившийся от своей главной армии на пятьдесят верст. Разгром этого отряда представлялся тем более достижимым, что противник, не ожидавший нападения, был беспечен. Казаки заезжали даже в тыл Мюрату, через его левый фланг, лесом, который не охранялся. Однако поражение авангарда повлекло бы немедленное выступление французской армии из Москвы. В задачу же Кутузова входило как можно долее оставить в бездействии неприятеля, которому каждый час и каждый клок сена стоили крови.
– Дело идет о славе не только выигранных баталий, – повторял главнокомандующий. – Чем дольше останется Наполеон в Москве, тем вернее наша победа…
В этом и заключалась философия войны, которую исповедовал Кутузов. Но как раз ее-то и не постигал Александр I.
Произнося свои знаменитые слова: "Лучше я отращу себе бороду и буду питаться картофелем в Сибири, чем вступлю в переговоры с Бонапартом", – русский государь не лукавил. Однако он жаждал победоносной баталии и немедленного окружения французов совместными силами Кутузова, Дунайской армии Чичагова, 3-й Западной Тормасова и корпусов Витгенштейна и Финляндского – графа Штейнгеля. В поведении главнокомандующего государь усматривал только лень, эгоистическую медлительность, всякого рода хитрости (от боязни быть разбитым) и, как следствие всего, бездействие. Беннигсен, отношения которого с Кутузовым сделались уже враждебными, и английский эмиссар Вильямс, насколько могли, старались еще более восстановить против него Александра.
Из-за интриг барона Леонтия Леонтьевича вынужден был под предлогом болезни покинуть армию Барклай-де-Толли. В день его отъезда получено было извещение, что другой герой двенадцатого года – Багратион скончался в деревне Симах Владимирской губернии. Беспрестанные переезды, осенняя непогода, тряская дорога, невозможность соблюдать предписания врачей, а пуще всего – душевные страдания о России, стократ усилившиеся при вести о сдаче Москвы, – все это привело к тому, что рана, сначала казавшаяся не опасной, свела Багратиона в могилу…
Между тем Кутузов медлил, сопоставлял получаемые сведения и вел свой расчет. И хотя резкий рескрипт Александра о необходимости срочных наступательных действий находился еще в пути, Михаил Илларионович понимал, что придется атаковать Мюрата. Он только сумел, ссылаясь на недостаточную готовность войск, отсрочить сражение на сутки.
По разработанной в штабе диспозиции правое крыло русской армии под начальством Беннигсена тремя колоннами должно было обрушиться на незащищенный левый фланг Мюрата. Казакам Орлова-Денисова и гвардейской кавалерии Меллера-Закомельского вменялось зайти в тыл французам и отрезать им отступление по столбовой Московской дороге. Вторая колонна Багговута назначена для удара с фланга. В центре должен был наступать корпус Дохтурова.
Полной победы над Мюратом не произошло оттого, что Беннигсен со своими колоннами сбился в лесу с пути, долго блуждал и только один Орлов-Денисов оказался перед зарею у края леса. Казачий генерал несколько раз выезжал на возвышение и глядел влево, откуда должны были появиться пехотные колонны Багговута и Остермана-Толстого, но никого не было видно. Опасаясь быть открытым французами и ожидая ежеминутно появления пехоты, Орлов-Денисов понесся с десятью казачьими полками прямо на вражеские биваки. Внезапность застала французов врасплох – они едва успели поворотить пушки и, сделав несколько выстрелов, побежали за Рязанский овраг. Весь лагерь на берегу реки Чернишни был захвачен казаками.
Пока Орлов-Денисов собирал рассыпавшихся по бивакам казаков, показался из леса Багговут с одной егерской бригадой. Случайное вражеское ядро сразило командира наповал. С его смертью общая связь с корпусом прекратилась, егеря поодиночке храбро бились с врагом, но не были своевременно поддержаны запоздавшим подкреплением. Мюрат уже успел собрать и построить солдат, переменил фронт и отправлял обозы, чтобы они не мешали отступлению.
На лицах генералов Кутузов читал неудовольствие из-за того, что войска не идут дожинать плоды одержанной победы. Милорадович просил дозволения догнать неприятеля.
– Если мы не умели поутру взять Мюрата живьем и прийти вовремя на места, – отвечал фельдмаршал, – то преследование его бесполезно. Нам нельзя отдаляться от занятой позиции…
Он только что получил перехваченное полковником Кудашевым предписание маршала Бертье одному из французских генералов об отправлении тяжестей с Подольской на Можайскую дорогу. Михаил Илларионович из этого заключил о намерении Наполеона выходить из Москвы. Но куда? Когда? С какой целью?..
Кутузов ходил несколько минут взад и вперед и в тайном совещании наедине с собою решил не преследовать французов. Не одно поражение Мюрата, но начало нового похода уже виделось ему, с кровопролитными сражениями, в которых главная армия Наполеона, конечно, будет биться не на жизнь, а на смерть. На повторную просьбу пылкого Милорадовича идти за Мюратом последовал резкий отказ:
– У вас на языке одно: атаковать. А вы не видите, что мы еще не созрели для сложных движений и маневров…
Трофеи заключались в 38 орудиях, знамени, 40 зарядных ящиках, около 2000 пленных и большом обозе. В числе убитых были генералы Фишер и Дери. Русские впервые убедились в том, что враг бедствует. В неприятельском лагере, вокруг догоравших бивачных костров, валялись заколотые для пищи или уже объеденные лошади и ободранные кошки. Около шалашей разметаны были иконы, похищенные из соседних церквей и употребляемые вместо дров.
Под вечер армия воротилась в Тарутино. На дороге стояли отбитые у неприятеля орудия. Тут же, на крылечке полуразрушенной избы, в окружении генералов сидел Кутузов. Указывая на трофеи, он приветствовал проходившие мимо колонны:
– Благодарю вас именем царя и Отечества!..
Отдавая дань великому Суворову, Михаил Илларионович обращался к полкам, изъясняясь слогом своего великого учителя.
– Братцы! – напутствовал он. – Добрые русские солдатушки! Нам еще далеко идти. Много будет еще трудов. Но мы – русские! Бог нам поможет!..
"Ура", перемешанное с веселыми песнями, было ему ответом.
Тарутинское сражение, стоившее русским 1200 убитыми и ранеными, имело великое нравственное значение. С самого начала похода оно было первым наступательным действием главной армии и увенчалось хоть и не полным, но, по крайней мере, значительным успехом. Милорадович с авангардом расположился при селе Винкове, где русские впервые в этой войне стали на земле, отбитой у неприятеля.
На другой день, к вечеру, Кутузов собрал генералов на праздничный ужин. Беннигсен прислал Вольцогена с извещением о том, что, получив ядром контузию, он имеет на несколько дней нужду в покое. Но то, что было у Беннигсена на уме, сорвалось у Вильямса с языка.
– Мы упустили победу, фельдмаршал, – сказал он за столом. – Раскачка и непрестанные остановки в пути лишили нас ее…
Кутузов вперил зрячий глаз в низкий жирный лоб британца.
"Интриги! Как это мелко и смешно, как даже извинительно малостью натуры, мелкостью вверенной человеку Всевышним души! Отвечать на это – значит унижать, низводить себя до врагов. Да нет, они и не враги. Враг нынче один, и враг смертельно опасный. А они просто люди: интриганы в военных мундирах, придворные, обремененные чинами и званиями и страшащиеся пуще всего их потерять, наушники, злопыхатели, глупцы. Их должно не ненавидеть, но не замечать, забывать, а лучше – жалеть. Даже сострадать им в их малости…"
– Напротив, полковник, – ласково улыбнулся Михаил Илларионович. – Виктория, и полная.
Он знал наверняка, что назавтра Вильямс настрочит очередной донос государю, и предложил тост за одержание у Чернишни победы в открытом поле.
Разговор за столом зашел между тем о знатнейших полководцах, и, естественно, о Суворове. Ермолов неосторожно сказал:
– Ах, если бы теперь был Суворов!..
Кутузов быстро поглядел на него:
– Что же было тогда?
Ермолов сперва смешался, но нашелся что ответить:
– Он бы сказал, что вашу светлость и сам Наполеон не обманет!..
Светлейший князь – и это знали – не терпел лести, но тут улыбнулся.
Втайне он был доволен свой предусмотрительностью, которая уже давала плоды. Кутузов только что получил известие от генерал-майора Дорохова о появлении французов на Новой Калужской дороге. Но что это? Отвлекающий маневр? Или попытка обойти русских с их левого крыла и двинуться на Калугу? Дорохов сообщал о продвижении к селу Фоминскому дивизий Брусье и Орнана из корпуса вице-короля Италии Евгения. Немалая сила. Однако значит ли это, что сам Наполеон покинул Москву? Или это маневр, дабы выманить русских с неприступных Тарутинских позиций?
Фельдмаршал решил послать к Фоминскому корпус генерала от инфантерии Дохтурова: надо удостовериться в истинных намерениях Бонапарта. Одновременно следует приказать Милорадовичу сделать ложное нападение на Мюрата, который стоит на Старой Калужской дороге, около имения графа Ростопчина Вороново. Надо лишить Неаполитанского короля возможности подкрепить Брусье и Орнана…
Да, наступали, по всей вероятности, самые ответственные дни. И не дни, а часы и даже минуты, когда все решало искусство маневрирования…
– Господа! – молвил главнокомандующий, отрываясь от неотвязных мыслей. – Получена добрая весть. Испанцы и англичане разбили французов и заняли Мадрид! Итак, враги наши поражены и в отдаленных странах Европы. А вторгшиеся в пределы России найдут гробы свои в недрах нашего Отечества! – Кутузов оглядел своих сподвижников: – Так заставим же Бонапарта с гладной утробой идти к Смоленску! Вон из России!..
5
Кутузов был разбужен глубокой ночью.
Он сидел на постели в сюртуке, так как, по своему обыкновению, во время кампании не раздевался по ночам. Радость сияла на его полном, с орлиным носом лице.
– Скажи, друг мой, – говорил он немолодому офицеру, исхлестанному грязью с кончиков сапог до кивера от ненастной и долгой дороги, – что за событие, о котором привез ты мне весть? Неужели воистину Бонапарт оставил Москву и отступает? Говори же скорей, не томи сердце! Оно дрожит!..
Штаб-офицер Дохтуровского корпуса Бологовский повторил то, о чем он уже доложил начальнику штаба Коновницыну и генерал-квартирмейстеру Толю:
– Наполеон с главными силами следует к Боровску по Новой Калужской дороге… Французы уже пятый день, как выступили из Москвы… В Москве нет неприятеля, кроме больных…
Когда Бологовский закончил подробный рассказ, Кутузов захлипал от слез и, обратясь к образу Спасителя, прерывающимся голосом воскликнул:
– Боже! Создатель мой! Наконец ты внял молитве нашей! С сей минуты Россия спасена!..
Он тут же приказал Коновницыну:
– Петр Петрович, пишите! Дохтурову употребить все способы для скорейшего перехода к Малоярославцу и прикрытия Боровской дороги до прибытия туда главной армии… Записали, голубчик? Ему же тотчас отправить четыре казачьих полка усиленным маршем для предупреждения неприятеля на Боровской дороге… Платову со всеми казачьими полками и ротой конной артиллерии идти к Малоярославцу. Милорадовичу следить за неприятельским авангардом. И если король Неаполитанский станет делать фланговый марш вверх по Наре, то отделить казаков и часть кавалерии для наблюдений за его движением, а самому поспешать вслед за армией…
Он послал за князем Кудашевым, накануне доставившим в Тарутино пленных и трофеи.
– Николай! – приказал Михаил Илларионович зятю. – Обратишься для поисков на Старую Калужскую дорогу. Своими "мелкими шалостями" французы могут вселить ужас в мирных калужских жителей…
Кутузов отдавал повеления с такой легкостью, словно разбирал изящную шахматную задачку по учебнику Франсуа-Андре Филидора. Все, о чем он думал и что решил долгими бессонными ночами, когда армия отдыхала и приводила себя в порядок, теперь воплощалось в искусные перемещения отрядов, полков, корпусов.
На другой день Милорадович донес, что французский авангард тянется к Новой Калужской дороге. Теперь уже было бесспорно стремление Наполеона обойти Тарутинский лагерь и через Боровск и Малоярославец достигнуть Калуги. Приходилось спешить, а так как уже поздно было преградить путь французам в Боровске, Кутузов решил вести армию прямо на Малоярославец, соединиться там с Дохтуровым и Платовым и дать Бонапарту отпор.
Одновременно граф Михаил Андреевич послал своего адъютанта с казачьей партией к Москве. На руинах взорванного маршалом Мортье Кремля, где посреди обгорелых остовов горделиво возвышался Иван Великий, русские убедились окончательно, что первопрестольная покинута французами. Так было восстановлено прямое сообщение со столицей.
11 октября, после полудня, через Леташевку и Спасское армия двинулась из Тарутинского лагеря.
Всю длинную темную ночь солдаты промаршировали в грустном раздумье: направление движений показывало им, что они опять отступают. Но ближе к рассвету впереди справа послышался гул выстрелов. Гром орудий становился внятнее с каждым новым шагом, вселяя в войска неизъяснимую радость. Воины поняли, что приближаются к полю сражения.
С восходом солнца открылся и Малоярославец – небольшой древний город на правом высоком берегу реки Лужи, – окутанный серо-желтым пороховым дымом, сквозь который прорывалось пламя пожарищ. Генерал Ермолов, на которого Дохтуров возложил защиту Малоярославца, четырежды отбрасывал солдат вице-короля Евгения и четыре раза вынужден был отходить под натиском превосходящих сил. Он уже отправил к главнокомандующему графа Орлова-Денисова с убедительной просьбой спешить на помощь и, не получив ответа, послал с повторным письмом волонтера – принца германской крови.
У Кутузова был свой резон. Рассчитав все, он повелел армии расположиться на высотах, в пяти верстах от Малоярославца. Солдаты составили ружья в козлы и отдыхали в виду французов. Сам главнокомандующий спокойно сидел посреди колонн на скамейке. Волонтера он отправил обратно с лаконичной запиской: "Не уступать неприятелю…" Фельдмаршал понимал, что самое страшное теперь для Наполеона – убедиться в появлении главных русских сил там, где их не ожидали: вблизи Новой Калужской дороги. Вся стратегия Бонапарта рушилась, терялась надежда пробиться к Смоленску через плодородные, не опустошенные войной губернии.
Казалось, Кутузов ни о чем не думал и толковал с генералами о посторонних предметах, лишь изредка поглядывая на часы. Появился новый нарочный с донесением, что неприятель весьма усилился и нет возможности удерживаться.
– Неправда! – ласково, но непреклонно возразил Кутузов и оставил посланного при себе.
Марш к Малоярославцу продолжил только корпус Раевского. После его атаки Малоярославец – уже в шестой раз – остался за русскими, кроме домов на самом берегу Лужи. Вице-король Евгений тоже усилил сражавшихся дивизией Пино; вслед за ней к переправе подходила итальянская гвардия и две дивизии из корпуса Даву. Они оттеснили Раевского и Дохтурова к Калужской заставе.
Пока на улицах города кипело неравное сражение, главные силы русских выстроились на Новой Калужской дороге.
С левого берега Лужи непрерывно гремели батареи; одна из них, поставленная Наполеоном, действовала по его личному распоряжению. Кутузов, под неприятельскими ядрами, обозревал происходящее; вокруг свистели даже пули. Его тщетно упрашивали удалиться из-под выстрелов. Но фельдмаршал отказался даже от обеда, который был приготовлен для него в одной из изб.
– Нет! – отвечал он на просьбы. – Я ни на шаг не отойду от тех, с кем должен умереть за Отечество!..
Как отмечал историк, "дело шло об обороте всего похода, а потому ни в одном из сражений Отечественной войны князь Кутузов не оставался так долго под выстрелами неприятельскими…"
Главнокомандующий волновался и за Милорадовича, который с корпусами князя Долгорукова, графа Остермана-Толстого и кавалерией авангарда, ставшего теперь арьергардом, находился все еще позади. Но вот в пыльном облаке, поднявшемся над Тарутинской дорогой, Кутузов угадал приближение последних русских сил. Появился Милорадович, как всегда щеголеватый, в высокой шляпе с развевающимся султаном, на резвом, под золоченой попоною аргамаке, блистающий орденскими звездами и крестами, крупным бриллиантом на эфесе золоченой шпаги.
Фельдмаршал, не ожидавший его так скоро, просиял, обнял и поцеловал со словами:
– Ты ходишь скорее, чем летают ангелы!..
День уже склонялся к вечеру, когда по обеим сторонам Лужи выстроились две армии. Кутузов был готов к решительному сражению; Наполеон, напротив, находился в угнетенном состоянии – он колебался и не знал, что предпринять. Словно чувствуя это, русский главнокомандующий желал показать нравственно потрясенному противнику свою неодолимую настойчивость. Он позвал Коновницына:
– Ты знаешь, как я тебя берегу и всегда упрашиваю не кидаться в огонь… Но теперь прошу тебя очистить город!..
Коновницын повел за собой пехотную дивизию князя Шаховского и, подкрепив сражающиеся полки, начал теснить французов. Вслед за ним двинулся корпус Бороздина, которому Кутузов поручил сменить уставшие войска и остаться в Малоярославце. Даже вечерний мрак не прекратил перестрелки, длившейся вокруг обгорелых труб, посреди дыма и пламени, пожиравшего последние уцелевшие дома. В одиннадцатом часу пополудни побоище затихло; часть города осталась у русских, другая – у французов.
Ночь наступила теплая. Светлейший князь имел твердое намерение не уклоняться от сражения, а потому не трогал войска с места, где они простояли весь день. Сам он расположился на биваках в ружейном выстреле от Малоярославца, собирался бодрствовать до утра и говорил генералам:
– Завтра, полагаю, должно быть генеральное сражение. Без него я ни под каким видом Бонапарта в Калугу не пущу…
Однако Наполеон теперь страшился нового Бородина, которое могло для его "Великой армии" стать только могилой…