При отъезде Тутолмина из Петрозаводска в Питербурх, когда он уже откланивался в зале собравшимся на его проводы чиновникам и гражданам и был готов садиться в карету, Державин подал наместнику преогромный незапечатанный куверт с надписью: "Всемилостивейшей государыне императрице в собственные руки".
- Что это такое, Гаврила Романович?
- Донос на ваше превосходительство!
- Гаврила Романович! - повысил голос Тутолмин, - Вы знаете правила почты и то, что доносчики обязаны изветы свои посылать запечатанными. Слуга! Огня, сергуч, печать! Гаврила Романович, вы приложите вашу!
Державин хладнокровно запечатал куверт и подал его Тутолмину за своей печатью.
- Ваше превосходительство, - сказал Тутолмин, - можете быть в том совершенно уверены, что донос ваш будет представлен всемилостивейшей государыне императрице. Прощайте, Гаврила Романович, но ещё повторяю вам, как начальник, высочайшею властью поставленный, в продолжение отсутствия моего соблюдать тот же порядок в отправлении дел, какой мною введён и производится. В противном случае вы будете подлежать ответственности.
Он притворно обнял Державина и пошёл усаживаться в поданную к крыльцу карету.
Приехавший в столицу наместник или губернатор всенепременно обязан был на другой же день явиться во дворец к её величеству. Поутру в шесть часов Тутолмин уже был во дворце. Екатерина II пожаловала поцеловать свою руку и с видом беспокойства спросила:
- Это что у вас, Тимофей Иванович?
- Всемилостивейшая государыня! Гражданский олонецкий губернатор Державин в минуту отъезда моего вверил мне всеподданнейше иметь счастие поднесть вашему величеству...
- Да что такое?
- Донос на меня, государыня.
Ничто не дрогнуло в лице императрицы:
- Прочту. Садись, Тимофей Иванович.
По истечении долгого, трёхчасового беседования о губерниях, управлению его вверенных, Екатерина II отпустила Тутолмина без обычного приглашения явиться к обеденному столу. Наместник вышел с сокрушённым сердцем, почитая себя уже в опале, и поспешил как можно скорее уехать из дворца.
Вечером к Тутолмину явился гоф-фурьер с приглашением быть назавтра у государыни в шестом часу пополуночи.
В пять наместник уже стоял перед дверью кабинета Екатерины II. Через минут десять-пятнадцать появился Захар Зотов:
- Государыня императрица изволит ожидать вас...
Екатерина II занималась варением кофе, подкладывая под кофейник изорванные куски бумаги.
- Тимофей Иванович, - обратилась она к нему, - садись-ка поближе, ты ведь не боишься камелька: я чаю, у вас в Олонце огонь в чести, холодно бывает...
Тутолмин, удивлённый столь милостивым приёмом, поспешил усесться. Государыня, продолжая подкладывать под кофейник изодранные листы, изволила сказать ему:
- Спасибо тебе, Тимофей Иванович! Ты мне привёз прекрасную подтопку. Смотри, как кофий мой хорошо и скоро варится. Это вчерашний куверт...
2
По отъезде наместника на Фоминой неделе заседатель земского суда Молчин шёл поутру в присутственное место мимо генерал-губернаторского дома. К нему пристал живший во дворе медвежонок, который был весьма ручен и за всяким ходил, кто только его не приласкивал. Приведши его в суд, Молчин отворил двери и сказал своим товарищам:
- Вот вам, братцы, новый заседатель - Михаила Иванович Медведев!..
Чиновники посмеялись и тотчас выгнали медвежонка, а Молчин, зайдя к губернатору отобедать, рассказал ему глупое сие происшествие. Державин тоже посмеялся, но заметил, что в присутственных местах так шутить дурно и ежели дойдёт это до наместника, то он сильный сделает напрягай. Но и губернатор не мог предвидеть последствий сей невинной шутки. Заседатель Шишков, наушничавший Тутолмину, репортовал в Питербурх, будто Молчин привёл медвежонка и посадил его в генерал-губернаторское кресло, что один из секретарей клал мишке на стол листы бумаги, а Молчин окунал мишкину лапу в чернильницу и заставлял как бы подписываться. Якобы Шишков с компаниею, оскорбясь таковою насмешкою над главным своим начальником, приказывали сторожу медвежонка выгнать, а Молчин кричал: "Не трогайте! Медвежонок сей, чать, не простой, а генерал-губернаторский!"
Тутолмин сейчас же дал этой истории обвинительное толкование. Когда дело о заседателе Мишке, взявшем на себя роль наместника, дошло до сената, всего более радовался князь Вяземский. Генерал-прокурор сам показывал рапорт и скрипуче говорил прочим сенаторам:
- Вот, милостивцы, смотрите, что наш умница-стихотворец делает! Медведей назначает председателями!..
Вскоре пришёл указ сената, требовавший от Державина объяснений по поводу оскорбления наместника; тот немного смутился. Однако ответил губернатор довольно искусно: говоря о просвещённом веке Екатерины, он и не предполагал "странного сего случая за важное дело и не велел произвесть по оному следствия, как по уголовному преступлению, а только словесный сделал виновному выговор, ибо даже думал непристойным под именем Екатерины посылать в суд указ о присутствии в суде медведя, чего не было и быть не могло!".
В сенате дело было замято. Но по возвращении Тутолмин придумал мщение за всё и в законной форме. Он предписал губернатору открыть новый уездный город Кемь у берегов Белого моря. Дело было очень трудное, потому что в Олонецкой губернии по чрезвычайно обширным болотам и тундрам проехать можно было только зимою или в начале лета, когда богомольцы отправляются в Соловецкий монастырь. Ближе к осени начинается сильный ветер, и переезд водою делается крайне опасен. Тем не менее Державин отправился в нелёгкое путешествие, взяв с собою самых образованных чиновников - Грибовского и экзекутора Эмина, сына известного писателя. В дороге они вели подённую записку - о состоянии края, положении крестьян; о природных условиях, - которая дополнялась сведениями, истребованными от местных властей.
Отплыв из Питербурха водою, путешественники заночевали в деревушке, на берегу Онежского озера, и на другой день отправились в маленьких лодках по несудоходной реке Суне. Могучая, своеобразная карельская природа восхищала поэта. Приближался, напоминая о себе рёвом, водопад Кивая. Хотя до основанного Петром Великим Кончезерского железоделательного завода оставалось вёрст двадцать, слышно было и действие заводских машин, всё сливалось в какую-то дикую гармонию.
Под сводом дерев вода, покрытая пеной, лилась, как молоко или сливки. Чем ближе к водопаду приближалась лодка, тем пена сия делалась плотнее, наседая на берега и как бы унизывая их белыми каменьями. В версте от порогов показался дым, который по мере приближения сгущался. Наконец путешественники пристали к берегу и поднялись на каменный утёс.
Между страшными крутизнами чёрных гор, состоящих из тёмно-серого, крупнозернистого кнейса, они увидели жерло глубиной до восьми сажен. С великим шумом обрушивалась в это жерло вода, разбиваясь в мелкие брызги. Пары, восставшие столбом, достигали вершин двадцатипятисаженных сосен и омочали их.
Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами;
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьёт вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рёв в лесу гремит.Шумит - и средь густого бора
Теряется в глуши йотом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.Седая пена по брегам
Лежит клубами в дебрях тёмных;
Стук слышен млатов по ветрам.
Визг пил и стон мехов подъёмных:
О водопад! в твоём жерле
Всё утопает в бездне, в мгле!..
- Чернота гор и седина бьющей воды наводит некий приятный ужас и представляет прекрасное зрелище! - воскликнул Державин.
Он приказал срубить сосну и бросить её в стремнину. Через несколько минут выплыли из жерла одни щепы. Полюбовавшись игрою света, которую производит отражение солнечных лучей в поднятых, как стеклянная пыль, водяных каплях, путешественники отправились далее.
Они направлялись теперь к Белому морю. Рекою Сумою добрались до Сумского острога, стоявшего у её устья. Оставалось самых трудных 95 вёрст до Кеми.
Конечно, Тутолмин, посылая Державина столь далеко и в такое неудобное время, надеялся, что тот откажется и это поможет ему отделаться от строптивого губернатора. Но решительный и отважный поэт-губернатор не думал сдаваться. 19 августа на больших лодках Державин с Грибовским и Эминым отправились далее берегом Белого моря. Переночевав на Туманском острове, в хижинке для промышляющих ловом тюленей, они добрались до устья реки Кеми. Отсюда было ещё десять вёрст до селения того же имени.
Предписывая отправиться в Кемь и открыть город, Тутолмин объявил Державину, что тот найдёт уже готовым и здание для присутственных мест, и чиновников, и все необходимые мелочи. Губернатор, однако, увидел пустую и бедную деревушку.
Прежде всего понадобился священник, но и того насилу сыскали через два дня на островах, где он косил себе сено. Единственной улицей губернатор с кучкой обывателей следовал за священником, совершавшим таинство водосвятия. Окропили закоулки святою водой, и Державин рапортовал сенату об открытии города Кеми.
Против устья реки Кеми, вёрстах в шестидесяти, лежит в Белом море Соловецкий остров. Державин решил побывать в знаменитой обители, хотя и опасался покидать пределы своей губернии: монастырь принадлежал уже к Архангельской. Под вечер выехали на шестивёсельной парусной лодке, и тут же поднялся противный ветер. Губернатор приказал направлять лодку к синеющим впереди камням. О Соловецком монастыре он уже и не помышлял.
Но восстала страшная буря с молнией и громом. Стало так темно, что только вспышки молнии позволяли различать предметы. Лишь по домёкам лапландец-лоцман узнал, что камни уже справа и лодка почти миновала их. Что делать? Свернуть к ним - можно попасть под боковой ветер или, как мореходцы называют, бейдевен; идти по ветру - он угонит в середину Белого моря, а не то и в окиан! Державин приказал держать к камням. Но лапландцы сей манёвр произвели неудачно. Повернули руль - упали паруса, лодка накренилась, заливаемая волной. Секретарь Грибовский и экзекутор Эмин лежали на дне лодки, оцепенели и самые гребцы. Державин поднялся, стараясь перекричать бушующую стихию:
- Ребята, не робейте! Поднять вёсла!
Лодка выровнялась и вдруг, словно по волшебству, очутилась за камнем, который препятствовал её залить:
Судно, по морю носимо,
Реет между чёрных волн;
Белы горы идут мимо;
В шуме их надежд я полн.Кто из туч бегущий пламень
Гасит над моей главой?
Чья рука за твёрдый камень
Малый чёлн заводит мой?..
Переночевав на пустых камнях, путешественники поутру тоже не без опасностей, но благополучно добрались до города Онеги Архангельской губернии, а оттуда через Каргополь воротились в Петрозаводск. Они привезли "Подённую записку" о состоянии края, весьма расходившуюся с письменным мнением генерал-губернатора.
Тутолмин высокомерно и презрительно отзывался об олонецких крестьянах, найдя, будто "наклонность к обиде, клевете и обману суть предосудительные свойства обитателей сей страны". "Всё сие о нравах олончан кажется не очень справедливо, - возражает Державин. - Ежели б они были обманщики и вероломцы, то за занятый долг не работали бы почти вечно у своих заимодавцев, имея на своей стороне законы, их оборонить от того же могущие; не упражнялись бы в промыслах, где нередко требуется устойка и сдержание слова; не были бы терпеливы и послушны в случае притеснений и грабительств, чинимых им от старост и прочих начальств и судов, в глухой сей и отдалённой стороне бесстрашно прежде на всякие наглости поступавших. По моему примечанию, я нашёл народ сей разумным, расторопным и довольно склонным к мирному и бесспорному сожительству. Сие по опыту я утверждаю. Разум их и расторопность известна, можно сказать, целому государству, ибо где олончане по мастерству и промыслу своему незнакомы?"
Убедившись в том, что ему с Тутолминым не ужиться, Державин с обычною своею настойчивостью принялся через близкого ему Львова воздействовать на графа Безбородко, с каждым днём игравшего всё более важную роль при дворе. Державин давно уже мечтал о кресле казанского губернатора и теперь начал постепенно приводить в порядок свои казённые бумаги для сдачи их. Но, осматривая приказ общественного призрения, губернатор нашёл в денежной ведомости, поданной Грибовским, неверные итоги. Сличение со шнуровыми книгами показало, что купцам заимообразно выдано семь тысяч рублей, в наличных недоставало ещё тысячи.
3
- Знаю я, братец, что ты ветрен. И так как тебя люблю, хочу услышать от тебя всю правду...
Разговор губернатора с Грибовским происходил в державинском флигельке, лицо на лицо. Секретарь сидел, упнув глаза в землю.
- Тебе же ведомо, что наместник всяческими безделицами подыскивается под меня и легко сказать может, что деньги похитил я!..
- Каюсь, Гаврила Романович! Тысячу эту проиграл в вист с вице-губернатором, губернским прокурором и председателем уголовной палаты...
- Все любимцы наместника! - вставил Державин. - А что же ссуды купцам?
- Просил у них денег на покрытие карточного долга. Обещали дать, но если сами возьмут у казны без расписки.
Державин ободряюще положил ему руку на плечо:
- Изложи всё на бумаге, как письмо губернатору.
Что делать! Сам небось был таким же. И чрез проклятые карты сколько мучений пережил!
По уходе Грибовского Державин велел пригласить к себе сперва вице-губернатора, затем прокурора и председателя палаты. Вице-губернатор был известный плевака. Скажет - сплюнет, переспросит - снова. Он был до крайности удивлён поздним приглашением, каковое последовало в семь пополудни. Поговорив с ним сперва о посторонних материях, Державин в виде дружеской откровенности объявил ему о несчастий.
- Посоветуй, батюшка, что же мне делать?
Услышав сие, плевака принял важный вид и стал вычислять многие свои замечания насчёт неосторожности губернатора:
- Грибовский не стоил доверенности вашей. С ним надобно поступить по всей строгости как с беспутным расхитителем и картёжником!
- Возьмите-ка бумагу со стола да прочтите, - спокойно сказал Державин.
Вице-губернатор, увидя своё имя между игроками, даже плеваться перестал. Сперва он взбесился, потом оробел и в крайнем замешательстве уехал домой. Затем Державин пригласил прокурора и председателя палаты. Испугавшись ответственности за картёж, они уже не могли предпринять со своей стороны доносов или других шиканов.
С купцами было проще. Собрав их, Державин представил дурной поступок сей во всей ясности и сказал, что отошлёт всех тотчас в уголовную палату, коль скоро не распишутся они в книгах. Купцы всё без всякого прекословия исполнили. Недостающую тысячу рублей Державин внёс свою и теперь мог спокойно ожидать враждебных противу себя действий. И они не замедлили последовать.
На другой день в губернское правление явился прокурор.
- Вот, ваше высокопревосходительство, - сказал он Державину, - мой протест, как вами был я призван в необыкновенное время ночью для прочтения бумаги, в которой я умышленно замешан в карточной игре...
Губернатор со смехом сказал ему:
- Да полноте! Что это вы затеваете пустое? Я вас никогда к себе не призывал! Да и в приказах никакие деньги не пропадали. Впрочем, вам, как говорится, и карты в руки. Ступайте да освидетельствуйте денежную казну по документам.
Прокурор удивился, сходил в приказ и, нашед всё в целости, воротился к губернатору. Державин на его глазах изодрал поданный им протест:
- Возвращаю его вам как вашу сонную грёзу... - Он оборотился к бывшему в правлении Грибовскому: - Андриан Моисеевич! Вели-ка подать шампанского, и выпьем за скорый мой отъезд в Питербурх!
Державин сам ототкнул бутыль, налил всем, в том числе и прокурору, по рюмице, выпил свою и тем завершил недолгое пребывание в Олонце.
Указом правительствующему сенату от 15 декабря 1785-го года он был назначен губернатором в Тамбов и 5 марта 1786-го года вступил в управление новой губернией.
4
"Мне сорок три года - возраст почтенный; я уже не средовек, а подстарок. Но мнится, только начинаю жить. Толь свежи чувства, толь жаден разум, толь много сил ощущаю в себе.
Был нищ и наг - стал знатен и с порядочным состоянием. Был безвестен - сделался знаменит; все питерские журналы - "Зеркало света" и "Лекарство от скуки и забот" Туманского, "Новые ежемесячные сочинения" Дашковой, "Новый С.-Петербургский вестник" Богдановича наперебой просят о сотрудничестве. В семье, с драгоценной Катюхой щастлив и безмерно, хоть детей не прижили. Посвыклись, но по-прежнему горячо любим друг дружку. Чего ж ещё желать?
Конечно, мечталось мне сесть губернатором на Казани, вблизи священного праха предков. Но как сего добиться, ежели нынешний казанский губернатор генерал-майор Татищев кресла своего покидать не намерен! Зная недовольство его своим наместником князем Мещёрским, старался я в Питере мимоходом шуточным образом склонить его переехать в Тамбов; он почти с досадою отозвался, что местом своим доволен. А опосля разнёс по городу, что я усиливаюсь искать его поста..."
Державин спомнил прощание своё с двадцатитрёхлетним Александром Петровичем Ермоловым. "Правда ли то, что вы хотите поменяться с Татищевым?" - спросил его напоследок юный фаворит, бывший поручик Семёновского полка. Державин понял, что ответ его в тот же вечер станет известен царице.
Слова пришли сами собой: "Нет! Вверенными мне постами как не собственными мне вещами меняться не могу. Я обязан быть признательным за то, что имею, и быть готовым туды, куды послан..."
Искренне сказал. Хоть и мечтал о Казани, но новым своим постом он очень ублаготворён. Здесь тысяча выгод перед Петрозаводском: площадь губернии чуть не втрое меньше Олонецкой, а населением превосходит в четыре с лишком раза. Дом изрядный, общество хорошее, подчинённых всякого рода довольно. Была бы охота, а работать есть с кем. Наместник генерал-поручик Иван Васильевич Гудович, не в пример Тутолмину, везде ссылается на законы и их одних берёт за основание.
Державин крупным косым почерком писал в Питер письма друзьям и покровителям:
"Был у нас Иван Васильевич и пробыл неделю. Будучи предшествуем благодеяниями, которые он многим исходатайствованием чинов сделал и ко мне признательными по делам отношениями, он встречен был здесь с нелицемерною от всех радостию; кроткое его, простое и снисходительное со всеми обращение, образ мыслей благородных и поступки на истинных правилах чести основанные усугубили к нему внутренним всех благорасположением то почтение, которое по наружности начальникам отдаётся... Весьма он счастлив, и мы все, ежели возможем удержать навсегда таковые между нами расположения и спокойную жизнь, отчего и служба, конечно, будет иметь свои успехи..."
...Камердинер Кондратий, скороногий, сметливый ярославец, доложил:
- До вас советник Бельский.
Державин поморщился. Бельский сей был когда-то судим, сослан на каторгу, но затем освобождён одним из милостивейших манифестов. И хоть велено было после того не определять его ни к каким местам, он служил советником уголовной палаты и открыто делал разного рода беззакония.