В этот момент Бенет ощутил дрожь, словно ему предстояло вот-вот заключить роковую сделку или неожиданно обрести родственника! С какой стати он позвал его в дом? Зачем спросил, как зовут? Просто чтобы понять, зачем тот его преследует? Бенет во все глаза смотрел на пришельца. На какой-то миг ему показалось, что у него язык прилип к нёбу, что он начнет заикаться - будто это не он, а его расспрашивали. Он встал. Мужчина тоже. Бенет подумал: "Почему он не хочет расставить все по местам, почему я должен мучиться этими ужасными подозрениями?"
- Прошу вас, поймите: я не хочу вас здесь видеть, вы мне здесь не нужны, обо всем, что мне нужно, я уже договорился.
Повернувшись, он пошел в холл и открыл дверь.
Мужчина последовал за ним, вышел на крыльцо и начал было что-то говорить, но Бенет уже захлопнул дверь.
Вернувшись в гостиную, он сел. Он был раздражен, расстроен, озадачен и крайне недоволен собой. А еще он был напуган.
Однако прошло время, ничего не случилось, Бенет уезжал в Пенн, возвращался в Тару и снова отправлялся в Пенн. Он ходил в Британскую библиотеку, в Британский музей, в Национальную галерею и на разные (тогда, правда, их было не так много) выставки. Подумывал, не поехать ли в Берлин, куда он давно собирался, но отверг эту идею. Он приглашал на ужин друзей: Милдред, Элизабет, Роберта Блэнда (странствующего кузена Элизабет), Анну, Мокстонов, Энди Рэдмонда, музыканта. Чаще стал бывать в Пенне. Дядюшка Тим был нездоров, или, как он сам говорил, оправлялся после болезни. Джорджа Парка он называл "молокососом" и очень хотел поехать в Тару.
Однажды он отправился-таки туда с Бенетом, спровоцировав тем самым повышение температуры, и быстро вернулся в деревню. После той поездки он долго оставался молчаливым, потом снова захотел поехать в Лондон. Бенет посоветовался с "молокососом", тот сказал, что короткий визит не повредит, только не нужно лишних телодвижений. Тим пришел в трогательный восторг, и Бенет медленно повез его в Тару. В течение какого-то времени дядюшка с энтузиазмом исследовал дом и сад, не пропуская ни одного нового приобретения Бенета и делая замечания по поводу каждого из них. Погода стояла прекрасная, и вскоре Тиму, разумеется, захотелось увеличить радиус своих путешествий. Как-то утром он объявил Бенету, что хочет поехать в Кью .
- В Кью! - повторил Бенет.
Он совершенно забыл об этом месте. А Тим тем временем продолжал говорить, что не был там с детства и хотел бы увидеть, изменилось ли там что-нибудь, на месте ли пагода. Бенет заверил его, что пагода, конечно же, на месте: если бы с ней что-то случилось, они бы знали. Кроме того, уверял он, сейчас слишком жарко, а там вечно негде припарковать машину. Тим настаивал, говорил, что он должен там побывать, что там красиво и он хочет увидеть оранжерею, уток, гусей и лебедей… Он так любил все это когда-то.
Ну ладно, сдался Бенет, они поедут в Кью! Но не сегодня, а завтра утром. В душе он ругал себя, что сразу не согласился на то, чего так хотелось старику. Тим был в восторге. А Бенет уже сомневался, не будет ли поездка в Кью тем самым лишним телодвижением, против которого предостерегал врач. Сказав, что нужно купить что-нибудь к обеду, он отлучится, но ненадолго. Пусть Тим тихо посидит дома. Подойдя к двери, Бенет вдруг почувствовал боль в груди и остановился, прижав руки к сердцу. Мысль о том, что рано или поздно дядюшка Тим должен умереть, становилась с каждой секундой все отчетливее. О, он так любил дядю, так сильно любил… Бенет открыл дверь и поспешно вышел. Поход по магазинам занял некоторое время. Когда он вернулся, Тим стоял на пороге.
- Ты вернулся, как хорошо! Я очень рад!
- Что случилось? - спросил Бенет.
Тим выглядел необычно взволнованным.
- Он снова приходил!
- Кто снова приходил? - изобразил удивление Бенет.
На самом деле он прекрасно знал кто.
- Тот человек. Боюсь только, что он уже ушел. Твой друг Джексон.
- О, значит, он назвал тебе свое имя! Он не мой друг, но это не важно. Надеюсь, ты его быстро выпроводил. Прости, что я задержался.
- Разумеется, я его не выпроводил. Я его пригласил в дом. Он мне рассказал, сколько всего умеет делать. Это просто находка, настоящий артист…
- Тим, дорогой, позволь мне еще раз сказать: он мне не друг и ему здесь нечего делать…
- Да, но зато в Пенне для него полно работы! Я договорился, что он поедет туда со мной!
Вот уж правда, дядюшка Тим был совершенно очарован, покорен Джексоном и велел Бенету на следующий же день собираться обратно в Пенн!
Сначала Бенет сказал:
- Это невозможно.
- Почему? Черт возьми, я забыл спросить у него адрес! Но мы в любом случае можем…
- Мы собирались завтра в Кью.
- Ах да… Ну… Мы можем поехать туда в другой раз, в следующий раз… Все равно я не могу с ним связаться… и вообще не могу вот так отделаться…
- Не понимаю почему!
- Но, Бен, что тебя смущает? Ты же нанимал его здесь, он мне сказал, ты был доволен его работой, и, я уверен, он не лгал…
- Нет, - подтвердил Бенет, - не лгал, но…
- Что "но"? Тебе известно что-нибудь порочащее его?
- Нет, - признался Бенет. - Ничего порочащего я о нем не знаю. Просто… - Ну как объяснить это дядюшке Тиму, кому бы то ни было, даже самому себе?! Боялся ли он? Бенет увидел, как удручен и огорчен дядя. Не мог он причинить боль тому, кого любил больше всех на свете. - Просто… у нас ведь уже есть Клан, и мы всегда при необходимости можем попросить Эдварда прислать нам кого-нибудь из своих или…
- Но этот человек - мастер. И он не останется там навсегда - всего несколько дней, может быть, неделя…
- Неделя? Я думал, это будет один день! Где он собирается ночевать, в гостинице?
- Да у нас полно пустых комнат, свободны ведь все спальни в…
- О, значит, он будет жить в доме! А что, если он изнасилует Сильвию?
- Бен, давай без глупых шуток! Ты увидишь…
- Ладно, не обращай внимания! Хорошо, хорошо, мы завтра возьмем его с собой!
Так и случилось. Дядюшка Тим заключил с Джексоном пакт. В сущности, все (кроме Бенета) любили Джексона и доверяли ему. Он восстановил обрушившуюся часть кирпичной стены, покрасил одну спальню, помог Клану спилить засохшее дерево, вычистил конюшни и починил старую косилку. Джексон ходил с поручениями в деревню, где ему каким-то образом сразу же удалось со всеми подружиться. Хозяин "Королей моря" заявил, что он "то, что нужно". Джексон стал баловнем девушек. Спустя четыре дня он тактично вернулся в Лондон. Тим отказался сообщить Бенету, сколько ему заплатил.
Лишь значительно позднее Бенет согласился с тем, что во время его долгих отлучек Джексон мог бы заходить в Тару и смотреть, все ли в порядке. Тим даже предложил Бенету поселить его в летнем домике! Время от времени Джексон продолжал появляться в Пенне, особенно когда там не было Бенета.
Внезапно здоровье дядюшки Тима ухудшилось и стало главной заботой Бенета. Какое-то время тот казался довольно здоровым, не мог, разумеется, сам наносить визиты, однако посетителей принимал охотно. Девочки с матерью уехали, но остальные с разрешения Джорджа Молокососа постоянно его навещали: пастор Оливер Кэкстон, хозяин "Королей моря" (его звали Виктор Ларн), деревенские приятели, лондонские друзья… Потом он слег. Теперь к нему никто не заходил, кроме доктора, Сильвии, Бенета и уже прочно обосновавшегося в доме Джексона. Этот человек стал незаменимым, он был идеальной сиделкой, доктор его высоко ценил и распоряжения теперь отдавал ему, а не Бенету. Больше всего огорчало Бенета то, что порой и Тим звал не его, а Джексона. Причем он вовсе не принимал одного за другого. Просто он хотел видеть Джексона так же, как Бенета. Бывало, он спрашивал у Бенета: "Где Джексон?" - и, если Бенет отвечал, что тот пошел в деревню, дядюшка казался довольным. Бенет, разумеется, всегда говорил ему правду. Когда Джексон приходил ухаживать за Тимом, Бенет удалялся. Постепенно Бенет стал присматриваться, не предпочитает ли Тим общество Джексона, но никаких признаков такого предпочтения не обнаружил. Впрочем, не было никаких сомнений, что присутствие Джексона в доме желательно для Тима. Пару раз он озабоченно спрашивал: "Но ведь он не уехал в Лондон, нет?"
Порой Бенет ловил себя на том, что испытывает нечто вроде ревности. Тим уже несколько раз закидывал удочку насчет летнего домика в Таре, говорил, какой он симпатичный, и спрашивал, нельзя ли Джексону в нем поселиться. В сущности, они ведь понятия не имели, где живет в Лондоне бедняга Джексон и не бродяга ли он. Бенет отвечал уклончиво.
По мере того как время шло и Тим становился все более беспомощным, Бенет все чаще думал о странном желании дядюшки видеть Джексона хозяином летнего домика. И хотя становилось очевидно, что Тим умирает, к горю Бенета примешивалось нечто вроде мелочного раздражения. Его страдание омрачалось еще одним обстоятельством: он желал быть с Тимом наедине, когда придет последний дядюшкин час, ему невыносимо было представить, что Тим, умирая, сожмет руку Джексона.
И в конце концов этот момент настал. Было около трех часов утра. Бенет, как всегда, лежал на матрасе, расстеленном на полу рядом с дядюшкиной кроватью. Он не спал, прислушивался к бормотанию Тима, напоминавшему сонный щебет птицы. Потом Тим коротко вскрикнул и мучительно застонал. Бенет вскочил и присел на край широкой кровати. Каким-то образом он понял, что Тим уходит. Дядя лежал, как обычно, на спине, обложенный горой подушек. Через некоторое время он пробормотал нечто неразборчивое: явно хотел что-то сказать, но не мог - лишь смотрел на Бенета умоляющим взглядом, шевелил губами и таращил глаза, в которых таился страх. Из его горла вырывались сдавленные звуки, потом он произнес что-то вроде "О!".
Склонившись, Бенет поцеловал его в лоб, поймал беспомощно шарившую по одеялу тонкую руку, поднес к губам и тоже поцеловал.
- Милый, дорогой Тим, - сказал он, - я так люблю тебя. - Ему с трудом удавалось держать себя в руках. - Дорогой, не бойся, - сказал он. - Я люблю тебя больше всего на свете, я люблю тебя - покойся с миром, милый, милый мой.
Он старался сдерживать слезы. В широко распахнутых глазах Тима застыл ужас. Бенет взял другую его тонкую руку, на которой, казалось, не осталось ничего, кроме обвисшей кожи, и повторил:
- Сердце мое, дорогой мой, не бойся, я люблю тебя, покойся с миром, родной, родной мой.
Ставшие в самое последнее время редкими и совершенно белыми волосы Тима, рассыпавшись по подушке, напоминали нимб. Бенет ощущал, как в отчаянии трепещут дядины руки. Отведя от него горестно-ищущий взгляд, Тим произнес что-то, чего Бенет не разобрал, потом, внезапно сделав безуспешную попытку сесть, закричал:
- Я вижу! Я вижу!
Это были его последние слова, вырвавшиеся с последним вздохом.
Когда Бенет склонился к нему, чтобы успокоить, он понял, что дядя мертв. Тим лежал с широко открытыми глазами, но душа его уже отлетела. Отлетело все, отлетел Тим. Бенет зарыдал. Он отошел от кровати, ничего не видя от слез, и открыл дверь. Джексон стоял на лестничной площадке. В порыве общего горя они обнялись, потом разомкнули руки и замерли друг против друга, печально стеная. Уже тогда у Бенета сложилось ощущение, что в те бесценные и трагичные минуты, когда он сидел подле умирающего Тима, Джексон осторожно открыл дверь.
На похороны дядюшки Тима пришло огромное количество людей. Многих Бенет не узнал, почти все плакали. Отпевал Тима Оливер Кэкстон. Прах дядюшки - покойный завещал кремировать его тело - был развеян в церковном дворе. Знакомые и незнакомые люди подходили к Бенету выразить соболезнования. Он, что-то произнося скороговоркой в ответ, плакал. Джордж Парк, весь в слезах, похлопал его по руке. Никакого поминального действа не предполагалось - Бенет пожелал остаться один. Милдред, Оуэн, Анна - все его лондонские друзья тактично удалились. Эдвард был в отъезде. Девочки с матерью пребывали в Канаде. Бенету предстояло написать им и множеству других людей, которые еще ничего не знали. О боже!
Он долго сидел, обхватив голову руками, потом встал, походил, сел снова. Солнечный свет был ему ненавистен, он задернул шторы в гостиной. Когда он возвращался, ему показалось, что он заметил фигуру, появившуюся из холла. Бенет остановился как вкопанный - он ведь совершенно забыл о Джексоне - и пробормотал что-то в раздражении. Джексон чуть приблизился. На нем был темный костюм, темными казались его лицо и вся фигура. Он что-то тихо сказал.
- Что? - переспросил Бенет и тут же добавил: - Разумеется, я расплачусь с вами. Расплачусь теперь же.
Ему хотелось одного - чтобы Джексон ушел, ушел навсегда.
- Нельзя ли мне остаться?
Джексон сделал еще несколько шагов в глубь затемненной комнаты.
- Нет, - ответил Бенет. - Пожалуйста, уходите. Позднее я… Уйдите, прошу вас… куда угодно…
Видение испарилось. Постояв немного, Бенет вышел из кабинета, быстро побежал по лестнице наверх, в спальню, закрыл за собой дверь и лег на кровать. Значит, Джексон, принадлежавший Тиму, теперь стал его собственностью? Ну что ж, разве не обязан он принять его в память о Тиме?
Так и получилось: Джексон в конце концов поселился в летнем домике, который впоследствии стал именоваться сторожкой, и начал исполнять обязанности садовника, повара и слуги, присматривать за домом и постоянно присутствовать.
Глава 4
Мэриан и Розалинда потеряли отца в раннем детстве. Их мать-канадка, получив в наследство приличное состояние, отправила их в Англию, в школу-интернат. Позднее, когда она нашла себе нового мужа в Канаде (хотя официально они женаты не были), девочки, теперь уже почти взрослые, большую часть летних каникул проводили все в той же Англии. В Лондоне у них была своя квартира, а в Липкоте они снимали коттедж. Время от времени Ада, одна, присоединялась к ним. Связь с Липкотом возникла у них в свое время благодаря отцу, которого они теперь почти не помнили, - строителю-архитектору, каким-то образом познакомившемуся в Дели с дядюшкой Тимом. Архитектор вскоре погиб вследствие несчастного случая во время сооружения моста через реку. Тим был знаком с ним лишь шапочно, но после его смерти установил контакт с девочками, учившимися тогда в школе, а позднее - и с Адой. Они стали бывать в Пенндине, когда Тим туда приезжал и, конечно же, потом, когда он оставил службу.
Розалинда считалась более способной к наукам, чем ее сестра, и надеялась со временем серьезно заняться искусством. Вечно погруженная в подготовку к экзаменам, она больше времени проводила в своей лондонской квартире (теперь у каждой из сестер была своя квартира), изучала историю искусств и мечтала, если получится, стать художницей и сделать карьеру.
Ада между тем регулярно наезжала в Лондон, снабжала дочерей деньгами и наставляла: им следовало искать работу и богатых мужей. Розалинда находила радость в "зубрежке", Мэриан была склонна к "бродяжничеству" - в восемнадцать лет она оставила школу и стала наведываться то во Францию, то в Италию, где и отшлифовала свой французский и итальянский. Розалинда, отлично знавшая оба эти языка, оставалась дома и выучила еще и немецкий. Мэриан хотелось повидать мир, она предпринимала поездки в разные уголки Европы. Пыталась писать роман, но отложила это занятие до лучших времен. Девушки были хороши собой, дружелюбны, жизнерадостны и очень любили друг друга, хотя кое-кто, например приятель Оуэна, утверждал, что Мэриан завидует Розалинде, поскольку та действительно "знает, чего хочет", а легкомысленная Мэриан - нет. Между тем уже давно - когда именно, теперь никто сказать не мог, - Тим и Бенет решили, что со временем одна из девочек выйдет замуж за Эдварда Лэнниона.
Вот тогда-то и начали заключать пари завсегдатаи "Королей моря". Розалинда была хорошенькой, но походила на мальчишку, кроме того, она слыла девицей "ученой", что могло считаться как достоинством, так и недостатком. Мэриан была красивее (впрочем, это дело вкуса), Розалинда - начитаннее и, возможно, умнее, если, конечно, считать это положительным качеством. Спорили и о том, девственницы ли они еще, а если нет, то когда и кто стал их первым интимным другом, и не лесбиянки ли они вообще. В конце концов с минимальным допуском на ошибку было решено, что Мэриан выйдет замуж за Эдварда, хотя кое-кто полагал, что Мэриан так и осталась неуправляемой и вполне способна сбежать с "бесшабашными цыганами", как в песенке поется. Когда в то утро ужасная весть об исчезнувшей невесте достигла деревни, многие женщины утирали слезы, но нашлось немало и предсказателей-энтузиастов, членов "цыганской" фракции, которые тут же обрадовались: "Ну, что мы говорили!"
"Чтобы проследить путь Хайдеггера или осмыслить состояние его ума после "Sein und Zeit" и понять его взгляд на "суть вещей", полезно обратить внимание на его романтизм, отражающий наиболее эмоциональный и интуитивный аспект его мышления, в особенности его интерес к поэзии и - к Гёльдерлину".
Бенет сидел у себя в кабинете в Пенндине перед широко открытым окном. Высоко в бледно-голубом утреннем небе, усеивая его маленькими точками, носились стрижи. Пониже кружил большой ястреб. Бенет взглянул на то, что написал, и вздохнул. Что это значит? Разве романтизм не жил в самой глубине души Хайдеггера с самого начала, почему же надо говорить о нем только теперь? Разве не декларировал Хайдеггер свой романтизм уже в начале пути, заявив о преемственности идей древних греков? Что касается греков, им все равно, они небожители! Гёльдерлин тоже был богом, кем-то совершенно особенным, великим поэтом, возвышавшимся над суетными потугами философов.
А вот он, Бенет, настоящим философом не был и никогда не будет. Ну почему он с самого начала не посвятил себя поэзии? Речь, разумеется, не о том, чтобы стать поэтом, а о том, чтобы всю жизнь жить в атмосфере великой поэзии, понимать и любить ее. Английскую, французскую, немецкую, русскую, греческую поэзию. Его русский язык был далек от совершенства, но Пушкин всегда помогал ему, возвышал душу. Бенет когда-то пытался писать стихи. Не попробовать ли снова? На сердце у него было тяжело. Вот и сейчас он ухватился за Хайдеггера, чтобы отвлечься от несчастья.