- Ну что ж, а мне почти двадцать три. Я знаю, ты пережил много бед, вероятно связанных с твоими родителями, знаю, как ты горевал, когда они умерли, сочувствую тебе всей душой. Конечно, мне не следует говорить об этом… И тем не менее сейчас я должна, должна сказать все. Я так давно за тобой наблюдаю - с тех самых пор, как дядюшка Тим познакомился с тобой в том эдинбургском поезде…
- Прошу тебя…
- Он нам рассказывал об этом и о том, как сразу полюбил тебя. И я тебя сразу полюбила.
- Пожалуйста, хватит…
- Ведь это он дал тебе это имя! А как тебя зовут на самом деле?
- Томас, но…
- У тебя ведь есть и еврейское имя, ты мне его скажешь?
- Откуда ты?.. Впрочем, не важно. Яков.
- Мне и это имя нравится, но пусть оно останется тайной, которую будем знать только мы двое. Дядюшка Тим также объяснял нам, что означает имя Туан, какой это был благородный и трагический персонаж…
- Ты еще дитя, очаровательное дитя. Прошу тебя, не нужно продолжать этот разговор. Он все равно ни к чему не приведет, разве что станет еще тяжелее.
- У тебя на сердце печаль… Ну прости, прости меня, просто я хотела удержать тебя, спасти…
- Да, ты - ребенок, восторженное романтичное дитя! Мы очень, очень далеки друг от друга. Прости меня. Мне суждено быть одному.
- Навеки остаться в одиночестве и заслужить прощение? Как Джексон!
- Почему ты так думаешь о Джексоне?
- Не знаю. Мне кажется, он скоро уйдет… я не хочу, чтобы он уходил. Во всяком случае, он очень одинок.
- Он странный человек. И хороший.
- Ты тоже. Давай вернемся к тебе. Я хочу, чтобы ты рассказал мне что-нибудь о своей жизни.
- Розалинда, я не могу… Никакой жизни у меня нет, то есть я хочу сказать, что рассказывать не о чем…
- Да ладно тебе, я же знаю: ты много видел, чье-то чужое страдание… Ты всегда такой замкнутый, такой застенчивый и скрытный…
Туан встал, прошелся по комнате.
- Хватит, хватит, милая Розалинда. Пожалуйста, теперь уходи. Ты ведь пришла сюда из-за Мэриан. Есть вещи, которых я не могу объяснить. Мне вообще не стоило бы разговаривать. Пожалуйста, оставь меня, ну пожалуйста, оставь.
- Ты должен понять мою любовь, поверить в нее, ты не имеешь права позволить этому убить мою любовь, нашу любовь, потому что я знаю: ты тоже меня любишь. Я люблю тебя уже давно, и я не ребенок, не могу тебя оставить, я хочу всегда быть только с тобой, хочу, чтобы твоя боль стала моей болью. Ну пожалуйста, расскажи мне хоть что-нибудь.
Туан молча прошелся из угла в угол, потом сел и подвинул стул так, чтобы Розалинда оказалась напротив.
- Ладно, кое-что - только одно - я тебе расскажу. Расскажу, хоть это причинит тебе боль, но ты об этом больше никому не расскажешь, хорошо?
- Никому.
- Это давняя история. О прошлое! Как быстро оно проходит и забывается! Даже очень значительные и самые ужасные вещи могут померкнуть в памяти, но такое не забывается никогда…
- Холокост? - догадалась Розалинда.
- Да. Может, больше и говорить ничего не надо…
- Прошу тебя.
- Это связано с моим отцом и моим дедом. Мне рассказал эту историю отец. В то время шла война. Многие люди, наши люди, очень долго не могли поверить, что им грозит чудовищная опасность, и до последней минуты не хотели уезжать. Многие оставались слишком долго. Моему деду повезло: он успел на обычный поезд, пересек границу, сел на корабль и приплыл в Британию. Отец описывал мне страх, чудовищный ужас тех последних минут, когда они сидели в поезде: мой дед, моя бабушка, мой отец и его сестра, - время шло, а поезд не отправлялся. Отцу было тогда четырнадцать лет, его сестре - двенадцать. Сестренка плакала, потому что в спешке они оставили в доме собаку. Дедушка объяснял ей, что они не могут взять с собой собаку, к тому же все равно нет времени возвращаться домой: поезд вот-вот тронется. Наш покинутый дом находился совсем рядом с вокзалом. И вдруг сестренка моего отца рванулась, растолкала всех, спрыгнула на платформу и побежала. Отец вскочил, чтобы кинуться за ней и остановить, но дед силой удержал его, не позволил догнать ее. Мой отец рыдал не переставая: "Я ее поймаю, верну!" - но дед железной рукой держал его, пока поезд стоял на месте. Страшные минуты бежали одна за другой, бабушка плакала - девочка должна была бы уже вернуться. И вдруг поезд тронулся. У бабушки началась истерика. Дед и отец в ужасе выглядывали из окна. "Вот она, вот она!" Но поезд шел уже слишком быстро. Отец никогда не смог забыть эту картину: его сестренка стоит на пустом перроне с собачкой на руках.
Розалинда тихо плакала.
- И конечно…
- И конечно, они ее больше никогда не видели. Им не удалось отыскать никаких следов. Это рассказал мне мой отец. Моей матери он этого никогда не рассказывал. А мне рассказывал не раз и при этом всегда повторял, что мог догнать и вернуть сестру, если бы отец не помешал ему. "Когда она спрыгнула на платформу и побежала вдоль путей, я мог вырваться и броситься за ней. Мог схватить ее и втащить обратно в вагон. Но отец не дал мне этого сделать, он слишком крепко меня держал!"
Розалинда закрыла лицо носовым платком.
- Ну вот, Розалинда, теперь ты знаешь то, что было и есть со мной всегда. И я все больше, больше, больше думаю о ней, о них - о миллионах, десятках миллионов… Как могло свершиться такое зло? Нужно сделать так, чтобы мир помнил об этом вечно. Моя маленькая история - ничто, крупица. Ну ладно, перестань плакать.
- Прости, это действительно невыносимо… Но разве не могу я все равно любить тебя и быть с тобой? Разве тебе самому не будет от этого легче? Я хочу сказать…
- Нет-нет…
- Может, ты просто хочешь жениться на еврейской девушке?
- Не в этом дело. Я вообще не могу жениться. Я должен нести это бремя - за отца, за деда, за всех - это мое бремя навсегда, эта боль… все это… Извини. Вот почему я ни с кем не могу связать свою жизнь. Мне очень жаль. Я знаю, ты не сможешь этого понять…
- Возможно, и смогу… - возразила Розалинда. - Может, что-то я и смогу понять, давай только немного подождем. Я так потрясена. Позволь мне прийти в себя и через некоторое время вернуться к тебе снова, пожалуйста…
- Мне очень жаль, но я не хочу… чтобы у тебя оставались какие бы то ни было иллюзии. Надеюсь, ты ничего никому не расскажешь.
- А ты еще кому-нибудь рассказывал об этом?
- Да. Джексону. И вот теперь тебе. Глупо. Пора прекратить. Это должно оставаться только со мной. Пожалуйста, Розалинда, милая, уходи, ты терзаешь меня. Ну прошу тебя.
Он подошел к двери и открыл ее. Розалинда взяла свой жакет, сумку и вышла.
Оуэн открыл дверь и уставился сначала на Джексона, потом на чемоданы.
- Что случилось? Входите! Собрались в круиз?
- Нет. Вы не возражаете, если мои вещи постоят у вас, пока я буду отсутствовать?
- Разумеется нет, давайте чемоданы сюда. Ух, какие тяжелые! У вас там что - бомбы? Ставьте здесь. А зачем такси ждет?
- Я не хочу вас обременять. Меня некоторое время не будет… Ну, мне пора.
- Нет-нет, никуда вы не пойдете! Я сейчас отпущу такси, а вы посидите пока в этом кресле.
Джексон сел и закрыл глаза. Оуэн расплатился с шофером, вернулся и закрыл дверь.
- А теперь вставайте, пойдемте в гостиную, посидим, и вы мне все расскажете. Обопритесь на мою руку.
Джексон оперся. Он действительно собирался только оставить вещи у Оуэна, но не смог устоять перед предложением посидеть: слабость одолевала его, он чувствовал, что в любой момент может свалиться и заснуть. В гостиной они остановились друг против друга, Джексон ухватился за край мраморной каминной полки.
- Вы выглядите смертельно измученным, - сказал Оуэн.
Взяв гостя за плечи, он оторвал его от камина и, встряхнув, повел к креслу.
Джексон послушно сел.
- Простите, я хотел лишь пристроить вещи, я вам очень благодарен, но мне действительно надо идти…
- Куда? Я не позволю вам уйти. Бенет что, выгнал вас?
- Да. Он оставил письмо…
- Что?! Он действительно вас уволил? Не могу поверить! Что же вы натворили, вернее, что он натворил? Это какое-то безумие! Слава богу, что вы пришли ко мне. Нет, в самом деле, вы не могли сделать ничего неподобающего, вы никогда ничего неправильного не делаете!
- Я действительно виноват, - возразил Джексон. - Ему надоело, что я постоянно отсутствую, выполняя чужие поручения.
- Ну и что же за поручения вы выполняли? Может, у него и впрямь были основания уволить вас? В моем доме, сколько я помню, вы ничего не делали! Простите, я просто вас подначиваю. Господи, да как я смею шутить, когда вы так чудовищно устали! Очень удивительно, что Бенет потерял хладнокровие. Завтра же он попросит вас вернуться.
- Не думаю. Я все испортил. Мне действительно надо идти, я пойду…
- Куда? К кому? Я пойду с вами. Я часто бродил там, куда ходили вы! Пойдемте вместе!
- Я бы не хотел…
- Сейчас вы скажете, что не хотите обременять меня и так далее, но поймите, вы не должны сомневаться, что я очень рад вас видеть и никуда не собираюсь вас отпускать. А теперь посидите здесь тихо, я принесу что-нибудь поесть и выпить, мы устроимся вот за этим маленьким столиком. У вас такой вид, будто вы вот-вот упадете в глубокий обморок.
Откинувшись на спинку кресла, Джексон испытывал странное, хотя и смутно знакомое, кажется, уже пережитое им когда-то давно чувство, словно его объемлет некая необозримая теплая и влажная субстанция, мягко поднимающаяся снизу и поглощающая с головой, - она не губит, не топит его, она идет на помощь. Он бессильно уронил голову назад, на секунду прикрыл глаза, услышал доносившийся откуда-то издалека голос Оуэна и заснул.
Когда он проснулся, Оуэн стоял перед ним и смотрел на него сверху. Джексон сел прямо и секунды через две вспомнил, где он.
- Простите, я, кажется, заснул.
- Заснули. И я не стал вас будить. Вот видите, как хорошо, что я вас сюда затащил. Вы немного отдохнули. А теперь поешьте и выпейте чего-нибудь. Потом я уложу вас в постель.
- Который час?
- Девять.
- Девять часов?
- Да, девять вечера. Я забыл рассказать вам про Милдред. Она уехала в Индию, где все ходят в сари и сидят на корточках. Бог или Кришна послал мне вас. Давайте же есть, пить и веселиться.
Оуэн уже накрыл на стол: виски, красное вино, апельсиновый сок, сэндвичи с ветчиной, маслины, сливы и вишневый пирог. Глядя на все это великолепие, Джексон вспомнил Тару и историю с возвращением Бенета. Ему стало стыдно и грустно, он опустил голову. Вспомнил он и о Мэриан с Кантором: все ли у них в порядке, улетели ли они далеко-далеко, как собирались? Джексон выпил немного апельсинового сока и воды, которую Оуэн принес по его просьбе, съел сэндвич с ветчиной и маслину. Он представлял себя сейчас в виде звериного детеныша, который, вцепившись в плечи матери, сидит у нее на загривке, - ему не хотелось быть такой тяжелой обузой для Оуэна.
- Мне ужасно неловко, - признался он.
- Знаю, что вы хотите лечь в постель, - поспешил прервать его Оуэн. - Это легко понять. Расскажете все завтра. Я надеюсь. Пойдемте, я помогу вам подняться по лестнице. Держитесь за меня - вот так, пошли, еще один пролет - и мы почти на месте. Я всегда держу эту спальню наготове, на всякий случай, но ко мне никто не приходит, только вы… Все хорошо, все хорошо… Я задерну шторы. Видите, здесь широченная кровать… Нет-нет, я не буду, во всяком случае, сейчас… Вы представить себе не можете, как я рад, что вы нашли приют именно у меня! Можно мне вас поцеловать? Спасибо, дорогой, я люблю вас, спокойной ночи, милый Джексон.
Джексон проснулся. Он лежал на кровати - на странной, необозримо широкой кровати в странной комнате. Через просветы в тяжелых шторах с улицы проникали солнечные лучи. Его голова покоилась на груде мягких подушек. Дыхание было спокойным. Он попытался подняться, опершись на локти, но не смог и снова рухнул на спину. Что это - больница? Нет. Джексон вспомнил вчерашний день, этот ужасный, нескончаемо долгий день. Хотя большую часть его он проспал - почему он так много спит? Потом он вспомнил, где находится, как Оуэн вел его вчера вверх по лестнице. Милый Оуэн. И наконец вспомнил вчерашнее утро, как он спал в Таре на диване. О господи, Тара… Бенет. И чем все это кончилось! Джексон сел на постели. Где его чемоданы и остальные вещи? Они оказались в углу спальни - должно быть, Оуэн перетащил все сюда, пока он спал. Каким жалким, несчастным был Джексон вчера, когда ему пришлось прятаться и искать убежище, да и сегодня… Что теперь делать, куда идти, к чему, к кому прилепиться? Он любил Оуэна, но остаться у него не мог.
Встав с кровати, Джексон раздвинул шторы. Его ослепило солнце. Он не стал смотреть в окно, а открыл один из своих чемоданов. Снова закрыл. Спал он одетым, снял лишь пиджак и туфли. Сидя на стуле, он медленно надел то и другое. Что теперь? Ничего? Казалось, что все кончено. Он поднялся, собираясь направиться в смежную со спальней ванную, но сначала открыл второй чемодан и достал из него свои умывальные и бритвенные принадлежности. Двигался он медленно, с трудом, как старик, - ну что ж… Во время бритья порезался, на полотенце осталась кровь. Так же медленно Джексон вернулся в спальню, мысленно велел себе встряхнуться - безуспешно. Сел на кровать. Оставаться здесь нельзя, надо уходить как можно скорее. Он должен придумать что-то другое, совсем другое.
Вдруг он услышал торопливые шаги Оуэна на лестнице, встал и поспешно принялся приводить себя в порядок, чтобы хозяин дома не подумал, будто он не в себе.
В комнату ворвался Оуэн:
- О, Джексон, вы проснулись? Вы еще не знаете замечательную новость!
- Какую?
- Мэриан! Она жива и здорова, в самом деле жива и здорова. Ну и одурачила же она нас! Мне Бенет рассказал по телефону - он сейчас всех обзванивает, он так счастлив…
- Как чудесно! - откликнулся Джексон, снова опускаясь на край кровати. - И где она была все это время?
- Маленькая распутница пряталась со своим любовником, он австралиец…
- Подумать только! Но можно было бы и пораньше нас уведомить.
- Вот именно! Впрочем, все равно - какое облегчение! Какими же мы были остолопами!
- Значит, теперь мы увидим ее с этим парнем…
- Нет, пока, полагаю, нет. Сегодня они отбывают в Австралию. Вот хитрецы! Бенет получил письмо только сегодня утром, а потом очаровательные негодники позвонили ему из аэропорта!
- Они ему позвонили?
- Да, оба. Думаю, сейчас они уже в воздухе. Неудивительно, что они спешат улизнуть - столько волнений всем доставили! Но теперь - куда денешься - мы их простим, разве нет?
- Конечно, - согласился Джексон.
Это было накануне вечером, до того как пришло известие о Мэриан.
Разумеется, Розалинда вернулась - как она могла не вернуться? Было уже поздно, когда она постучала в дверь. Именно ее прихода Туан ждал и страшился. После ее ухода он терзался адской мукой. Весь день просидел дома, Бенету не звонил - вообще никому не звонил. Не мог сосредоточиться и на работе. Чтобы чем-нибудь занять себя, затеял уборку: вымыл кухню (хотя она и так была чистой), расставил книги (некоторые из них оказались не на месте), выстирал рубашки, залатал дыру на старом пальто. Иногда он принимался нервно мерить шагами комнату.
Что ему теперь делать, что делать? Он не должен был рассказывать Розалинде свою чудовищную историю - нужно было понимать, что, рассказав это, он рискует больше никогда ее не увидеть. Сам рассказ о таком ужасном событии - грех. Да что там один маленький эпизод по сравнению с беспредельным, на все времена ужасом случившегося! Самим своим присутствием рядом с Розалиндой Туан омрачает ее жизнь. А то, что он вообще поделился своей тайной с кем бы то ни было, сделало ее в тысячу раз более обжигающе-болезненной. Отец, должно быть, знал, что и ему не следовало рассказывать сыну ту историю, и наверняка потом жалел, но, возможно, считал своим тяжким долгом передать потомку мрачный осколок той черной горы. Ну и чего он этим добился? Туан оказался сломленным, а теперь по его вине и Розалинда. Она почувствует к нему отвращение, не сразу, потом… Может, ему лучше уехать из Лондона, распрощаться с ними и вернуться в Эдинбург? Неплохая идея, тем более что там у него найдутся дела. Туан подумал, не позвонить ли Розалинде - позвонить лучше, чем написать письмо, - и не сказать ли ей, что он уезжает?
Туан открыл дверь, Розалинда проскользнула внутрь, и он, снова притворив дверь, последовал за ней в гостиную.
- У тебя нет новых известий о Мэриан?
Розалинда удивилась, потом огорчилась:
- Нет. Если бы были новости, Бенет сообщил бы. Он тебе не звонил?
- Нет. Зачем ты пришла?
- Прости… Мне хотелось снова тебя увидеть… Не гони меня, пожалуйста.
- Мы уже достаточно друг другу сказали.
- Что ты имеешь в виду? Не могли бы мы присесть? Прошу тебя, давай поговорим.
Она опустилась на диван.
Туан, заложив руки за спину, молча смотрел на нее, стоя напротив.
- Ты меня пугаешь. Не смотри на меня так, - взмолилась Розалинда.
- Я уезжаю. Так будет лучше. Поеду в Шотландию.
- Если ты поедешь в Шотландию, я поеду с тобой, я отправлюсь за тобой куда угодно. Я люблю тебя.
- Ты меня едва знаешь. Твоя любовь - грёза. А я - демон. О, Розалинда…
- Ты произнес мое имя.
- В последний раз.
- Не будь со мной жесток, не делай мне больно, пожалуйста…
- Почему ты надела это платье?
- Я думала… Просто подумала, что… возможно, понравлюсь тебе в нем.
- Ты думала об этом?!
- Туан, позволь мне сегодня остаться у тебя.
- Я видел тебя спящей.
- Разреши мне остаться у тебя сейчас и последовать за тобой, куда бы ты ни поехал. Я не буду тебе в тягость, стану работать, зарабатывать деньги для нас обоих… Ты ведь не гей, правда? Да нет же, я знаю, что нет…
- Дурочка. О господи, я сам себя не узнаю! Пожалуйста, уходи. Мне не следовало этого делать, я погубил нас обоих.
- Туан, остановись, просто помолчи. Давай оба помолчим. Я люблю тебя и всегда любила. Помнишь тот вечер в Пенне - ну, перед тем, как все это случилось? Мне так хотелось поговорить с тобой, прикоснуться к тебе… Я была в тебя влюблена уже тогда… Ты сказал, что видел меня спящей… О моя бесценная любовь, ну позволь мне остаться с тобой! В память о дядюшке Тиме, который нашел тебя в том поезде. Он сказал нам, что ты был похож на греческого мальчика - милого, нежного, как прелестное доброе животное. А потом он дал тебе это имя из книги…
- Имя рока и смерти. Эта тень будет лежать на мне всегда, а теперь, когда я нарушил тайну, она стала еще темнее и удушливее. Прости, мне очень жаль, но прошу тебя - уходи, Розалинда.
- Я хочу спать сегодня с тобой.
- Как ты можешь говорить так, когда Мэриан, возможно, мертва? Уходи, пожалуйста, немедленно.
Розалинда ушла. До глубокой ночи Туан сидел не шелохнувшись. Потом долго лежал в темноте с открытыми глазами. На следующее утро его разбудил звонок Бенета, радостно возвестившего, что с Мэриан все в полном порядке: она прекрасно себя чувствует, звонила ему и улетает в Австралию с новым женихом. Туан подумал позвонить Розалинде, но решил, что Бенет наверняка это уже сделал, и отключил телефон.
Оуэн успокоился немного лишь после того, как они с Джексоном позавтракали.