- Жена моя, подобно всем юным особам нашего блаженного века, три или четыре года подряд безуспешно терзала своими пальчиками клавиши пианино. Она разучивала Бетховена, напевала ариетты Россини и играла Краммеровы гаммы. Так вот, я не преминул уверить ее, что она - чрезвычайно одаренная музыкантша: ради этого я рукоплескал ее игре, слушал, подавляя зевоту, скучнейшие в мире сонаты и смирился с необходимостью нанять ложу в Итальянской опере. Благодаря этому четыре вечера в неделю у нас, с божьей помощью, заняты. Я знаю наперечет все музыкальные дома. В Париже есть гостиные, точь-в-точь похожие на немецкие табакерки, нечто вроде вечно звучащих компониумов: изо дня в день меня травят там гармонической дрянью, которую моя жена именует концертами. Но зато дни напролет она разбирает партитуры...
- Ах, сударь, неужели вам неизвестно, насколько опасно развивать в женщине вкус к пению, обрекая ее при этом на жизнь в четырех стенах?.. Недостает только, чтобы вы кормили ее бараниной и поили водой!
- Моя жена питается исключительно белым мясом птицы, что же до ее времяпрепровождения, то будьте покойны: за концертом следует бал, за представлением в Итальянской опере - раут! Благодаря этому целых полгода супруга моя ложится спать не раньше двух часов ночи. Ах, сударь, какие неисчислимые выгоды таят в себе эти поздние возвращения домой! Прежде всего, каждая увеселительная поездка - не что иное, как мой подарок жене, лишнее доказательство моей предупредительности. Таким образом, мне удается, не говоря ни слова, убедить ее, что с шести вечера, когда мы обедаем и она наряжается, чтобы ехать на бал или в театр, до одиннадцати утра, когда мы встаем, жизнь ее - сплошная цепь забав и удовольствий.
- Ах, сударь, как, должно быть, благодарна она вам за столь наполненное существование!..
- Опасность для меня могут представлять лишь оставшиеся три часа; но ведь ей нужно разучить сонату, повторить арию!.. А разве не могу я предложить ей поехать на прогулку в Булонский лес, опробовать новую коляску, отдать визит и проч.? И это еще не все. Прекраснейшее украшение женщины - изысканная опрятность, и сколько бы времени ни уделяла она своей внешности, старания ее не могут показаться ни излишними, ни смешными; итак, прекраснейшие мгновения дня улетают, пока жена моя занимается своим туалетом.
- Я открою вам один секрет! Вы это заслужили! - вскричал я. - Так вот, сударь, вы сумеете занять ее в течение еще четырех часов ежедневно, если обучите искусству, неведомому изысканнейшим из нынешних модниц... Исчислите госпоже де В*** изумительные предосторожности, изобретенные роскошной, истинно восточной фантазией римских дам, назовите ей рабынь, к услугам которых прибегала в бане императрица Поппея: Unctores, Fricatores, Alipilarili, Dropacistae, Paratiltriae, Picatrices, Tractatrices, наконец, те, что вытирают тело лебединым пухом, да мало ли еще кто!.. Расскажите ей обо всей этой толпе рабынь, перечень которых приводит Мирабо в своей "Erotika Biblion". Пока она будет искать замену всей этой веренице, вы сможете оставаться совершенно покойны относительно ее времяпрепровождения, а заодно не без приятности узрите восхитительные плоды, какие приносит следование системе прославленных римлянок, чьи волосы все до единого были мастерски уложены и благоухали росной свежестью, а кровь обновлялась едва ли не ежедневно благодаря мирре и льну, волнам и цветам, а также музыке, исполненной бесконечного сладострастия.
- Да-да, сударь, - подхватил счастливый супруг, все больше и больше распаляясь, - а что вы скажете насчет заботы о здоровье? Я дорожу здоровьем жены, тревожусь о нем - это дает мне полное право запретить ей выходить из дома в дурную погоду; значит, добрую четверть года я могу чувствовать себя в безопасности. Вдобавок, с моей легкой руки у нас завелся прекрасный обычай: тот, кто уходит из дома, должен непременно зайти к тому, кто остается, нежно поцеловать его и уведомить: "Ангел мой, я ухожу!" Наконец, я позаботился о том, чтобы и в будущем моя жена оставалась вечно прикована к дому, как часовой к будке!.. Я внушил ей безмерное почтение к священному долгу материнства.
- Переча ей? - осведомился я.
- Совершенно верно, - согласился он со смехом. - Я стал убеждать ее, что женщина не способна выезжать в свет, вести дом, следовать всем прихотям моды и любимого мужа и в придачу ко всему этому воспитывать детей... Она отвечала, что, по примеру Катона, который помогал кормилице пеленать великого Помпея, она никому не доверит кропотливые попечения о податливых умах и нежных тельцах крохотных существ, воспитание которых следует начинать с самого нежного возраста. Вы без труда поймете, сударь, что моя брачная дипломатия не принесла бы бóльших успехов, если бы, заперев жену в темницу, я не прибегал бы к невинным ухищрениям макиавеллизма, а именно, не напоминал бы ей поминутно о том, что она вольна поступать, как ей вздумается, и не спрашивал бы всегда и обо всем ее мнения. Поскольку жена моя - женщина неглупая, мне стоит немалого труда убедить ее, будто она - самая свободная женщина в Париже; заметьте, что, навевая ей эту иллюзию, я тщательно стараюсь избежать тех политических нелепостей, какие так часто вырываются из уст наших министров.
- Я понимаю, что вы имеете в виду, - сказал я. - Желая тайком лишить вашу жену одного из прав, дарованных ей хартией, вы принимаете вид кроткий и степенный, прячете кинжал среди роз и, аккуратно вонзая его в сердце, спрашиваете самым дружеским тоном: "Ангел мой, тебе не больно?" А она, точь-в-точь как вежливый человек, которому только что отдавили ногу, отвечает: "Нет-нет, что ты, совсем наоборот!"
Собеседник мой не смог сдержать улыбки и сказал:
- Не находите ли вы, что в день Страшного суда моя жена премного удивится?
- Боюсь, как бы не оказалось, что вы удивитесь еще сильнее, - отвечал я.
Ревнивец нахмурился, но его лицо просветлело, лишь только я добавил:
- Я благодарен судьбе за то, что она доставила мне удовольствие познакомиться с вами, сударь. Сам я наверняка не сумел бы развить так обстоятельно многие близкие нам обоим идеи. Поэтому я прошу у вас позволения предать нашу беседу гласности. Там, где мы с вами видим высшие политические соображения, другие, быть может, усмотрят более или менее пикантные шутки, и я прослыву ловкачом в глазах сторонников обеих партий...
Я осыпал виконта, первого образцового супруга, какого мне довелось повстречать, благодарностями, и он еще раз провел меня по своему безукоризненно устроенному дому.
Я уже хотел проститься, когда виконт отворил дверь маленького будуара и пригласил меня заглянуть туда; вид его, казалось, говорил:
- Возможно ли утаить здесь хоть что-нибудь от моего взора?
Я отвечал на этот немой вопрос кивком головы, каким гости отметают сомнения хозяев в качестве поданных на стол блюд.
- Вся моя система, - прошептал мне виконт, - выросла из короткой фразы, которую произнес Наполеон на заседании Государственного совета, где присутствовал мой отец. Обсуждался вопрос о разводе. "В супружеских изменах виноваты удобные диваны", - воскликнул в тот день Наполеон. Я учел эту мысль и постарался превратить сообщников в шпионов, - прибавил виконт, указывая на диван, покрытый казимиром чайного цвета; подушки на нем были слегка примяты. - Видите, - продолжал мой собеседник, - я с первого взгляда могу определить, что у жены разболелась голова и она прилегла отдохнуть...
Мы подошли к роковому дивану поближе и увидели на нем что-то
Едва заметное, из лабиринта фей,
Из тайного святилища Киприды, -
То, чем был так пленен властитель прошлых дней,
Как говорят, видавший виды, -
Что в рыцарство возвел предмет забавный сей
И Орден учредил, чьи правила так строги,
Что быть в его рядах достойны только боги,
причем штучек этих на диване виднелось целых четыре и прихотливый их узор недвусмысленно складывался в слово ОСЕЛ.
- В моем доме ни у кого нет темных волос! - вскричал муж, бледнея.
Чтобы не расхохотаться ему в лицо, я немедленно ретировался.
- Это человек конченый!.. - сказал я самому себе. - Все преграды, которые он воздвигнул перед своей женой, лишь обострили вкушаемые ею наслаждения.
Вывод этот меня опечалил. Случай с виконтом де В*** опроверг три важнейших моих Размышления и поколебал самые основания моей книги, притязавшей на кафолическую непогрешимость. Я с радостью заплатил бы за супружескую верность виконтессы де В*** сумму, которую многие мужчины охотно отдали бы за то, чтобы купить ее неверность. Но мне не суждено было лишиться этих денег.
Три дня спустя я встретил докладчика Государственного совета в фойе Итальянской оперы. Завидев меня, он поспешил ко мне навстречу. Движимый некоей целомудренной робостью, я попытался уклониться от разговора, но он, взяв меня под руку, сказал вполголоса:
- Ах! я провел три дня в ужасных мучениях!.. К счастью, теперь у меня есть все основания полагать, что жена моя невинна, как только что окрещенный младенец...
- Вероятно, вы не напрасно уверяли меня, что госпожа виконтесса чрезвычайно умна... - отвечал я ему с безжалостным простодушием.
- О, нынче вечером я охотно прощу вам эту шутку; ведь не далее как сегодня утром я получил неопровержимые доказательства верности моей жены. Я поднялся спозаранку, чтобы закончить срочную работу... Рассеянно взглянув в сад, я внезапно увидел лакея одного генерала, живущего по соседству; лакей перелезал через забор, а горничная моей жены придерживала за ошейник собаку, давая любезнику возможность удалиться. Я схватил лорнет, взглянул на мерзавца: волосы черные как смоль! Ах! Никогда еще вид живого существа не доставлял мне такой радости!.. Впрочем, можете не сомневаться, к вечеру забор был переделан. Так что, сударь, - продолжал он, - если женитесь, посадите собаку на цепь, а верхушку забора усыпьте бутылочными осколками...
- Заметила ли госпожа виконтесса вашу тревогу?.. - осведомился я.
- За кого вы меня принимаете? - отвечал он, пожав плечами. - Никогда в жизни я не был так весел.
- Вы неведомый миру гений! - воскликнул я. - И вы не...
Он не дал мне договорить, ибо заметил, что один из его друзей того и гляди подойдет поздороваться с виконтессой.
Можно ли что-нибудь добавить к нашему разговору с виконтом, не рискуя наскучить читателю нудными перепевами одних и тех же мыслей? Человек умный поймет нас с полуслова. Впрочем, главный итог безрадостен: помните, мужья, что счастье ваше висит на волоске.
Размышление XVII
Теория кровати
Время близилось к семи вечера. Великие мужи сидели в академических креслах, расставленных полукругом перед широким камином, и созерцали печально горевший каменный уголь - вечный символ предмета их возвышенных споров. Взглянув на серьезные, но притом исполненные страсти лица всех членов этого собрания, нетрудно было догадаться, что их заботят жизнь, благосостояние и счастье им подобных. Ничто не обязывало их браться за решение столь важных вопросов - ничто, кроме голоса их собственной совести, однако в отличие от загадочных древних судей они воплощали интересы сословия куда более многочисленного, нежели короли или даже народы, они говорили от имени страстей и отстаивали счастье потомков, чья череда бесконечна.
Внук прославленного Буля сидел перед круглым столом, на котором покоилось мастерски исполненное вещественное доказательство; я, жалкий секретарь, вооружился пером, готовый вести протокол заседания.
- Господа, - произнес один из старцев, - первый вопрос, подлежащий нашему рассмотрению, четко изложен в письме, которое отправила некогда принцесса Пфальцская, вдова брата Людовика Четырнадцатого и мать регента, принцессе Уэльской Каролине фон Аншпах. Письмо гласило: "Испанская королева знает надежное средство заставить мужа повиноваться своей воле. Король набожен; начни он ласкать женщину, с которой не обвенчан, он счел бы себя проклятым, а между тем сей государь от природы весьма пылок. Благодаря этому королева добивается от него всего, чего пожелает. Она велела приделать к кровати своего супруга колесики. Стоит королю в чем-нибудь отказать королеве, как она отталкивает его ложе от своего. Если же король исполняет все желания супруги, то получает позволение подъехать поближе и перебраться из своей кровати на ее ложе, что доставляет ему величайшее наслаждение, ибо он в высшей степени склонен к..." Не стану продолжать, господа, ибо целомудренная прямота немецкой принцессы могла бы показаться вам безнравственной. Следует ли предусмотрительным мужьям спать в кровати на колесиках?.. Вот вопрос, который нам предстоит разрешить.
В ответ прозвучало единодушное "нет". Мне было приказано занести в журнал заседания резолюцию о том, что двум супругам, имеющим общую спальню, но раздельные постели, не следует ставить свои кровати на колесики.
- Впрочем, - уточнил один из почтенных мудрецов, - данное замечание никоим образом не предрешает нашего мнения о наилучшем способе устроить супружескую спальню.
Председатель передал мне элегантно переплетенный том - первое издание писем госпожи Шарлотты Елизаветы Баварской, вдовы единственного брата Людовика XIV, вышедшее в 1788 году, и, пока я переписывал процитированные оратором слова, продолжал:
- Однако, господа, вы, вероятно, получили в письменном виде наш второй вопрос.
- Прошу слова, - тотчас вскричал самый молодой ревнивец. Председатель, утвердительно кивнув, опустился в кресло.
- Сударь, - сказал молодой супруг, - достаточно ли мы подготовлены для обсуждения такого важного предмета, как почти повсеместная нескромность кроватей? Разве тут дело исключительно в промахах краснодеревщиков? Что до меня, я убежден, что данный вопрос затрагивает самые основания человеческого ума. Тайны зачатия, господа, по-прежнему скрываются во мраке, который современная наука рассеяла лишь отчасти. Мы не знаем, в какой мере внешние обстоятельства влияют на микроскопические существа, открытием которых человечество обязано бесконечному терпению таких ученых, как Хилл, Бейкер, Жобло, Эйхорн, Глайхен, Спалланцани, Мюллер и, наконец, господин Бори де Сен-Венсан. Чрезвычайно важна также музыкальная сторона проблемы, для разрешения которой я недавно запросил в Италии некоторые сведения об общих принципах устройства кроватей в тамошних краях... Вскоре мы узнаем, снабжены ли они карнизами для занавесей, винтами, колесиками, страдает ли изъянами их конструкция и не связано ли врожденное чувство гармонии, отличающее итальянцев, с сухостью выжженного солнцем дерева, из которого изготовляется обычно итальянское ложе... По вышеизложенным причинам я требую отложить рассмотрение интересующего нас вопроса.
- Но разве мы собрались здесь, чтобы рассуждать о музыке?.. - воскликнул, резко поднявшись, некий джентльмен с запада. - Нас интересуют в первую голову нравы, а потому сильнее всех прочих нас должны волновать вопросы морали...