Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 11
Примечания 24
Шолом Аш
За веру отцов
Мы стыдимся описывать все, что казаки и татары делали с евреями, ибо не хотим позорить род человеческий, созданный по подобию Господа.
Из одной старой книги
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Где-то в степи
Ничего не видно. Всю корчму заволокло дымом, который валит из дверцы только что растопленной печи. Из облака дыма доносится звонкий детский голосок, ему вторит, подгоняя, нетерпеливый голос мужчины:
- "Вайоймер" - "и обратился", "Ашем" - "Всевышний", "эл Мойше" - "к Мойше", "леймойр" - "так говоря".
Когда дым стал рассеиваться, из облака показалась огромная печь, а перед ней - что-то большое, бесформенное и темное. Как будто часть печи вдруг отделилась и пришла в движение, зашевелилась, превращаясь в человека с огромным животом и длинной рыжей бородой. Потом показался широкий длинный стол, уставленный разного размера бочонками с водкой. Повсюду лежали кипы тканей, на полке - свечи. За столом, раскачиваясь над раскрытой книгой, сидел еврей с завитыми пейсами, в изношенной ермолке, укутанный в какую-то женскую телогрейку, перевязанный платком и накидкой. Рядом на бочонке с водкой сидел мальчик, одетый во все белое: белый халатик, белую шапочку, белый талес-котн, - и, как отец, раскачиваясь над Пятикнижием, повторял своим звонким голосом:
- "Вайоймер" - "и обратился", "Ашем" - "Всевышний", "эл Мойше" - "к Мойше", "леймойр" - "так говоря".
Но отцу с сыном не дали долго сидеть за столом. У печи снова зашевелилась огромная, темная, неуклюжая фигура. Теперь стало видно, что это здоровенный поп. Будто часть печи шагнула вперед, качаясь на двух ногах. Поп засунул кисти рук за свой широкий пояс, мотнув головой, так что высокая меховая шапка съехала на затылок. Пот струился по его низкому лбу, капли скатывались с волосатого носа и пропадали в бесконечной рыжей бороде. С минуту поп смотрел на еврея, потом заговорил:
- Менделю, Менделю, пожалей христианскую душу. Еще кружечку, прогнать сатану проклятого. Не дает мне жить, злодей, все требует. Я его напою и прогоню. Сжалься, Менделю!
- Ай, батюшка, батюшка, не напоишь ты сатану проклятого, не прогонишь. Чем больше будешь потакать его ненасытной глотке, тем больше он будет тебя мучить. Не корми его, он и зачахнет. Когда увидит сатана проклятый, что ничего от тебя не получит, он и уберется. К Степану придет, к Ивану придет, а тебя оставит.
- Это ты хорошо сказал, умно сказал. Ты мудрец, Мендель, я тебя послушаю, - ответил поп и вернулся на свое место, на деревянную скамью возле печи. Тихо сел, уткнулся головой в широкие ладони, затем рыжим веником бороды утер пот с лица.
- "Вайоймер" - "и обратился", "Мойше" - "Мойше", "эл бней Исруэл" - "к народу Израиля", "леймойр" - "так говоря", - снова начал еврей учить мальчика. Поп уловил слово "Мойше" и стал играть с ним, теребя длинную рыжую бороду.
- Мойше, Моисей, как же, мы его знаем. В святых книгах о нем написано. Он Бога видел, с Богом говорил, на гору Синай поднимался. Знаем о нем. Пастырь был своему стаду. Хороший пастырь, не то, что ты, Степан Кватков, - проклинал он себя. - Сатана поселился в твоем жирном брюхе и не дает тебе покоя, проклятый сукин сын. Ну, если ты не уберешься подобру-поздорову, я тебе покажу! На, вот тебе! - И поп начал обеими руками что было сил колотить в свой толстый живот.
- Батюшка, батюшка, ты что? Что с тобой? - закричал еврей. Его пейсы затряслись от испуга.
- Никак не уймется, сукин сын, - показал поп на живот. - Ну так я ему задам.
- Полегче, полегче, батюшка, - отозвался еврей и снова принялся учить сына.
Вскоре, однако, поп снова подошел к столу и смущенно обратился к еврею:
- Хорошо поддал ему, а он, сукин сын, все никак не успокоится. Знаешь что, Мендель, я с ним поступлю как добрый христианин. Он меня истязает, а я ему за это водочки дам. С христианской любовью подойду к нему, вот что я сделаю. Он испугается и убежит. Где сатана почует Христа, там он оставаться не может. Не дай душе пропасть, дорогой, помоги поступить по-христиански. Помоги, Менделю, изгнать нечистого из грешного живота!
Возражать против такого довода корчмарь не посмел, только горько вздохнул над еврейской копейкой, потерянной в противоборстве между сатаной и христианской любовью, куда его невольно втянули. Мендл нацедил попу большую чарку водки и еще сильнее принялся раскачиваться над Пятикнижием. А батюшка приступил к святой работе по изгнанию из своего толстого живота сатаны с помощью христианской любви и еврейского спирта.
Эту сцену между пастырем православного стада отцом Степаном и корчмарем Мендлом наблюдала зимним снежным вечером злочевская корчма. Злочев лежал в глубине подольских степей и принадлежал помещику Конецпольскому.
Мендл был единственный еврей, который отважился открыть корчму и взять в аренду православную церковь в далекой степной глуши, так близко к запорожцам, он даже наведывался в Сечь, на тот берег Днепра, где вольные казаки собирались на совет, чтобы выбрать гетмана или решить, а не повоевать ли с турками. Мендл привозил казакам замшу, которую покупал у еврейских кожевников из Волыни, выделанные овечьи шкуры, льняные платки, крашенину, чистую водку и испеченные женой медовые пряники: казаки до них были большими охотниками.
Бывало, он возвращался из Сечи с наполовину выдранной бородой и пейсами, но всегда с мешочком, туго набитым польскими злотыми и турецким серебром. Свой товар он также менял на татарские ковры и казацкие меховые бурки, на турецкие ружья и сабли с точеными рукоятками из слоновой кости, усыпанными восточными самоцветами. Эти казацкие и татарские товары Мендл возил на ярмарку в Чигирин или в Лубны, где жил князь Вишневецкий, благоволивший к евреям. В его владениях евреи могли осесть и свободно вести торговлю.
Мендл неплохо ладил со своими соседями, казаками. При корчме он держал небольшую лавку, и торговля приносила приличный доход. Но Мендл тосковал. Он не мог жить без евреев. А евреи не хотели селиться в Злочеве. Нечистое место… Здесь не было ни синагоги, ни еврейского кладбища. Сколько Мендл ни старался получить у помещика разрешение на постройку синагоги, все попусту. Иезуит Козловский, приехавший в Чигирин с миссией обратить казаков в католичество, ни за что не хотел давать разрешения на синагогу в Злочеве. Вдруг евреи, не дай бог, отговорят казаков менять веру! А чтобы унизить православие в глазах казаков, он вынудил корчмаря взять церковь в аренду. Пусть казаки ходят за ключом от своей церкви в еврейскую корчму.
Мендл старался держаться еврейских обычаев и среди казаков, в одинокой, затерянной в степи корчме. На праздники он ездил в Чигирин и там погружался в еврейскую жизнь.
Шесть лет Юхевед, жена Мендла, не могла забеременеть, и вот вымолили у Всевышнего единственного сына, Шлойме. Мальчику, которого одевали во все белое, чтобы уберечь от разных напастей, уже исполнилось шесть, а ни один меламед до сих пор не заглянул в корчму. Мендл как мог учил сына, но он и сам знал не так уж много. Бывало, возникнет вопрос, а он не находит в книгах ответа. Жена перенимает у казачек их привычки и тоже не знает, что можно, а что нельзя. Поэтому Мендл уже не раз думал бросить корчму и перебраться куда-нибудь к своим. Но жаль было потерять заработок. Вот он и учил Шлойме, сидя в корчме среди бочонков водки и пьяных гоев. Так было и на этот раз, когда отец Степан вмешался со своим сатаной. Мендл только и делал, что без конца повторял с сыном: "Вайоймер" - "и обратился", "Ашем" - "Всевышний", "эл Мойше" - "к Мойше", "леймойр" - "так говоря".
Похоже, сатана действительно испугался христианской любви. Когда отец Степан как следует набрался, он вдруг заговорил как трезвый человек. Внезапно он начал проклинать себя, стуча кулаком в грудь:
- Грешный ты человек, отец Степан. Господь доверил тебе своих овец, посох пастыря тебе вручил: паси их, когда они голодают, пои, когда жаждут. А ты что? Не накормил, когда голодали, не напоил, когда жаждали. Продал ты душу еврею за чарку горилки. Еврей сидит и молится своему Богу, а ты, батюшка, пьянствуешь. Это ты, еврей, все подстроил, я знаю. Меня напоил, а сам молишься.
- Батюшка, родной, да что ты? Что ты такое несешь? Сходи в церковь, батюшка. На вот тебе ключ иди и молись, сколько хочешь. Разве я тебя держу? Еврею радость видеть, как гои молятся, большая радость. На, бери ключ, иди в церковь.
- И ключи от святой церкви евреям отдали. Осквернили церковь, осквернили нашу веру. А ты, пастырь, сидишь и пьешь. Погодите, приедут скоро добры молодцы из степи. Примчатся хлопцы на быстрых конях. Приедут из-за Днепра, отомстят за поругание. Освободят народ от панов, церкви у жидов отберут, расквитаются за нашу веру!
- Да что же это? Замолчи! - еврей выскочил из-за стола и ладонью зажал Степану рот. - Молчи, стены услышат, ветер пану расскажет, с тебя живьем кожу сдерут. Тсс, тихо!
Он оглянулся, не услышал ли кто поповские слова, его пейсы тряслись от страха:
- Тсс, я тебе дам водки, сколько хочешь, на, пей! О Господи, сил моих нет. У меня в корчме ему это надо! За что мне такое наказание? На тебе еще, бесплатно, чтоб тебе пусто было. Пей, только молчи.
Напугать еврея добрыми молодцами из степи был лучший способ получить выпивку, не считая изгнания сатаны христианской любовью. Взяв еще одну чарку, к тому же налитую до самых краев, потому что еврей в спешке перехватил меру, поп успокоился, снова уселся на скамью возле печи и, теребя длинную рыжую бороду, начал отхлебывать водку. Еврей вернулся к столу, но заниматься с сыном больше не мог, только вздыхал:
- Господи, Господи, за что мне такое? Не беру церковь в аренду - ксендз бьет, беру - поп своими молодцами пугает. А синагогу построить не дают, и евреев тут нет, сына учить некому, растет без Торы. Бросить корчму, бежать из Злочева куда глаза глядят! Ни синагоги, ни евреев, одни попы пьяные!
- Не убегай, Менделю, не бросай нас, - вдруг отозвался поп, хотя, казалось, вовсе не прислушивался к словам еврея, - ты ведь нам как отец родной, а синагога у тебя будет. Приедут добры молодцы из степи, прилетят на быстрых конях. Панов вырежут, а тебе синагогу построят. Я за тебя словечко замолвлю.
- Да что такое, опять он со своими молодцами. Замолчи ты! - перепуганный Мендл снова выскочил из-за стола.
Кто знает, чем бы все это закончилось, если бы в трудную минуту на помощь Мендлу не пришла служившая у него старая, но крепкая еще казачка Маруся. Она появилась из заднего, жилого, помещения, отделенного от корчмы перегородкой. Маруся встала перед попом, уперев в бока толстые, сильные руки, обнаженные даже в зимний морозный день.
- Вижу, батюшка, надо тебе поддать как следует, - сказала старуха, - иначе ты не уймешься. Сатану своего ты напоил, а теперь какой бес в тебя вселился?
- Помоги, матушка, поступи, как добрая христианка. Я уже сам ему поддал, да не больно он меня боится. Проклятый сатана давно со мной запанибрата!
- Подожди, батюшка, подожди, я тебе помогу! - Маруся подошла к двери, взяла помойное ведро и вылила его на голову отца Степана.
- Ох, хорошо! - Поп даже слюну пустил от наслаждения.
- Ну что, батюшка, полегчало тебе? - спросила Маруся.
- Надо бы его еще маленько поколотить, тогда он совсем успокоится.
- Ладно, батюшка, надо так надо, - и старая Маруся большими, мясистыми руками что было сил пихнула попа в живот.
- Полегче, полегче, - наблюдая за ними издали, махал руками Мендл.
Глава 2
Потерянный день
Смеркалось. Снег под окном стал красноватым, потом фиолетовым. Ветер, прилетавший из степи, стучался в стены, и казалось, если его не впустят, он сорвет с дома соломенную крышу. В корчме было уже совсем темно. Поп, после того как Маруся изгнала из него беса, упал на скамью возле печи и заснул. Его храп, как звук пастушьего рожка, разносился по всему дому.
Из-за перегородки появилась корчмарка, Юхевед. Она держала горящую лучину, освещавшую ее молодое, свежее лицо и многочисленные чепчики и шали, в которые она была закутана. Юхевед подошла к печи и зажгла фитиль, торчащий из сосуда с воском. Потом вытащила корыто и принялась сыпать в него муку.
- Что ты делаешь, Юхевед? - спросил Мендл.
- Надо тесто замесить для халы. Печка уже нагрелась.
- Что это ты затеяла халы посреди недели?
- Как же так, Мендл, ведь уже четверг, - ответила удивленная жена.
- Да нет, ты ошибаешься. Еще только среда, ты что, Юхевед, уже не знаешь? - закричал муж. - Юхевед, мы здесь в пустыне, ни одного еврея вокруг, и ты потеряла день, Юхевед!
Смущенная жена замерла с лучиной в руке и сказала умоляющим голосом:
- Не ругай меня, Мендл, посмотри лучше в календарь. Уже четверг, Мендл!
Мендл вздохнул и подошел к огромной таблице на стене. Это был календарь, который Ваад четырех земель печатал в Люблине для корчмарей, живших в забытых Богом уголках, вдали от еврейских общин. Календарь был исчеркан вдоль и поперек, пестрел воткнутыми на память щепочками. Долго, долго вглядывался в него Мендл, потом спросил жену:
- Юхевед, что у нас было позавчера? Понедельник или вторник?
- Ой, Мендл, Мендл, ты не знаешь, какой день был позавчера? Если ты не знаешь, откуда же знать мне, грешной женщине?
Мендл снова принялся изучать календарь, а Юхевед стояла в холодном поту. Ее муж потерял день! Она так испугалась, будто оказалась одна в ночной степи.
- Мендл, что же нам делать? Как еврей может забыть день недели, Мендл?
- Что ты кричишь? - вмешалась Маруся. Казачка Маруся, пару лет прослужив у Мендла и Юхевед, поднаторела в еврейских законах и обычаях, так что следить за их соблюдением стало ее обязанностью. Со своим воспитанником, единственным сыном Мендла Шлоймеле, она читала по утрам "Мойде ани", а перед сном "Шма Исроэл". Она напоминала ему, что за едой надо произносить благословения. Она должна была также отслеживать дни недели, чтобы хозяева знали, когда готовиться к субботе.
Сейчас она вбежала на их крики. Узнав, что они заблудились в календаре и гадают, когда суббота, Маруся от страха не решалась и слова сказать, хотя прекрасно помнила, что позавчера был понедельник.
- Откуда же мне знать? Панове, я ведь не еврейка даже. Может, понедельник, может, вторник. Господи, Господи…
Мендл и Юхевед с ужасом смотрели друг на друга. Вдруг все разом закричали: муж, жена и служанка. Глядя на взрослых, закричал и ребенок. Их вопли разбудили спящего батюшку. Поп несколько раз зевнул и удивленно вытаращил глаза.
- Батюшка, родной, выручай! - кинулся к нему Мендл. - Не знаешь, что было позавчера, понедельник или вторник?
- Понедельник или вторник? Позавчера? Погоди, дай подумать, - батюшка закатал рукав и стал считать по пальцам. - Святой Георгий всегда выпадает на четверг. Это первый день через две недели после святого Павла, когда первый снег выпал. Мы тогда в церкви молились за святого Антона.
- Мендл, Мендл, поп теперь твой ребе, - расплакалась жена.
Мендл снова углубился в календарь, но все напрасно. Чтобы определить, среда сегодня или четверг, надо знать, что было позавчера: понедельник или вторник, а этого не знала ни одна живая душа в Злочеве.
На минуту дом замер. Все стояли, боясь пошевелиться, будто ждали, что вот-вот наступит конец света. Но вдруг со стуком распахнулась дверь, и вместе с ледяным ветром в корчму ввалилось что-то небольшое, сплошь облепленное снегом, закутанное в бурку, женские платки и мужские накидки. Лица видно не было, но по голосу, идущему от снежного кома, стало ясно, что это человек.
- Слава Богу! Здесь ведь живут евреи? - спросил голос.
- Евреи, евреи, - радостно отозвались муж, жена, служанка и даже поп, окружая низенького, засыпанного снегом гостя.
Снежный человечек по очереди сбросил на пол накидки, платки, бурку и задвинул одежду ногой в угол. Перед хозяевами стоял невысокий мужчина, с седой бородкой, белыми как снег волосами, ясными, детскими глазами и детской, но грустной улыбкой на добром лице. Он протянул Мендлу руку:
- Слава Богу, наконец-то нашел своих. Здравствуйте!
- Идите к печке, грейтесь, - пригласила корчмарка.
Человечек подошел к печке, обнял ее, как милого старого друга.
- Далеко же занесло еврея, в самую степь, - сказал он. - Где только, Господи, Твой народ Тебя не ищет, даже в степи, Отец наш небесный!
- Откуда вы, как попали в наши места? - опомнился Мендл.
- А вот как. Я сам портной, всего лишь портной, но здешние арендаторы меня, слава Богу, знают. Детишкам, чтоб они были здоровы, шью одежонку, молодым к свадьбе - все шью, что евреям надо. Услышал в Корсуне, что в Злочеве появился еврей-корчмарь, вот и подумал: сходить, что ли, разузнать, как он там один в степи, может, ему что пошить надо или детей поучить Торе. Я, слава Богу, еще и меламед.
- Это вас нам Бог послал! Мы ведь день потеряли. Живешь тут среди гоев, как в пустыне, забыли, что сегодня, - вмешалась жена. - Не знаете, уважаемый, какой сегодня день?
- День потеряли?! Даже в пустыне еврей должен знать, какой сегодня день, когда тесто замешивать для субботней халы. Смотри, Господи, как верен Тебе Твой народ, даже здесь, в диких степях! Даже среди гоев Тебя не забывают, соблюдают святую субботу. Это большая беда, потерять день. Ну ничего, я вас научу. Дайте-ка только взглянуть на мои узелки. - И еврей снял завязку с мешка. - Бывает, и забудешь, что сегодня, так вот смотрите. Каждый день завязываю узелок на веревке. Мои узелки говорят, что сегодня четвертый день после субботы, среда, значит. А вам я дам такой совет: дни считать дровами, так все арендаторы делают. В воскресенье положили на печку одно полено, в понедельник - второе, во вторник - третье. А когда на печи семь поленьев, значит, пришла святая суббота. Это жена делает, - повернулся он к Юхевед, - на мужчину тут полагаться нельзя.
- Спасибо вам за совет, - ответил Мендл за смущенную жену. - Поставь-ка суп, Юхевед.
Затем снова обратился к гостю:
- А мы, пока жена управляется с готовкой, прочитаем вечернюю молитву. Уже пора.