- Поскольку я лишь на время одолжила свое чрево, дабы этот младенец появился на свет, теперь, так и быть, я готова простить отцу его долг и возвращаю ему чадо.
Отец же младенца возразил:
- Нет, это я одолжил той женщине свое семя. Ныне несправедливо было бы взыскивать с нее долг, так что младенца я оставляю ей.
Как ни пытался сват урезонить бывших супругов, каждый из них стоял на своем и не желал уступать. Свату ничего не оставалось, как обратиться к самому правителю Киото. Правитель призвал к себе родителей младенца, а также всю их родню и сказал:
- Нынче, в век справедливого правления, многие горюют, потому что не могут вернуть того, что им принадлежало. Вы же поступаете благородно и, не считаясь с собственными убытками, стремитесь отдать друг другу то, что принадлежит каждому из вас. При этом и тот и другой по-своему прав. Посему этого младенца, покуда ему не исполнится пятнадцати лет, мы отдадим на попечение свата. Когда же он войдет в разум, сам скажет - мать ли одолжила свое чрево или отец - свое семя. Вот тогда мы и решим, как поступить. Итак, до пятнадцати лет пусть мальчик живет у свата, ухаживать же за ним должны родители. И отцу и матери надлежит неотлучно находиться при своем чаде и пестовать его. В случае смерти ребенка будут опрошены соседи, и если окажется, что он умер от какого-нибудь недуга, никто не будет наказан. Если же выяснится, что за ним не доглядел кто-то из родителей, пусть виновный не ждет пощады.
Бывшим супругам пришлось подчиниться этому решению и, как было велено, день и ночь проводить в доме свата, ухаживая за младенцем. Однако это продолжалось недолго: вскоре женщину стали тяготить обращенные к ней косые взгляды, мужчина же, вынужденный заботиться о ребенке, совсем забросил свое ремесло. В конце концов бывшие супруги помирились и решили снова жить вместе, а ребенка забрать к себе. Сват испросил разрешения у правителя, и поскольку тот не возражал, все устроилось так, как того хотели супруги. Теперь они зажили в мире, и сын у них вырос таким, что лучше и желать не надо. С младых ногтей стал сам зарабатывать себе на пропитание и к родителям относился с большим почтением.
Но вот что однажды случилось. Дело было во время праздника Гион, когда по улицам проезжали нарядно изукрашенные паланкины. Вслед за колесницей, увенчанной лунным серпом, показался ковчег, воспроизводящий сцену из китайской притчи о Го Цзюе, одном из двадцати четырех добродетельных сыновей, который, чтобы прокормить мать, решил закопать в землю своего малолетнего сына. И где только нашелся мастер, который сумел изобразить Го Цзюя так, будто это была не кукла, а живой человек!
Глядя на ковчег, люди переговаривались между собой:
- Как бы велика ни была сыновняя преданность, но закапывать в землю собственное чадо - это уже слишком. Хорошо еще, что этому человеку повезло и он нашел в земле котел с золотом. А если бы этого не случилось? Тогда жизнь ребенка была бы загублена. Вот здесь неподалеку стоит один молодой человек. Когда он был маленьким, родители его не ладили между собой и пытались сбагрить один другому, так что жизнь бедняжки была под угрозой. И что же - мальчик вырос и настолько почтителен со своими непутевыми родителями, что передать трудно. Видно, Небо не очень-то карает за дурные дела.
Юноша стоял неподалеку и слышал все, о чем говорили люди. С тех пор он затаил обиду на родителей, забрал накопленные деньги и куда-то исчез.
Сестры-разбойницы
Кто-то сказал в старину: "Близкие души - близкие помыслы". Помыслы же человека могут быть устремлены как к добру, так и к злу. К сожалению, последнее случается чаще.
Во времена давно минувшие в землях Оу перестали следовать законам, установленным правителем, и повсюду бесчинствовали грабители и разбойники. Ныне же, в наш благословенный век, на земли те снизошло спокойствие, и никто больше не зарится на чужое. До самых гор и морей провинции Митиноку, той самой, где произрастают золотые хризантемы, распространился путь праведного правления. Не шумит ветер в соснах, не вздымаются волны на море, и не сыщешь больше в тех краях нечестивца.
Но раз уж зашла речь о прошлом, то вот что случилось весною второго года эры Тайэй во времена императора Го-Нара. Жил в ту пору разбойник, державший в страхе всю провинцию Митиноку. Он убивал путников на дорогах, а добро их и деньги себе забирал. Со временем стал он богачом, каких немного на свете, и жил в такой роскоши, что любой знатный человек мог бы ему позавидовать.
Вздумалось как-то ему съездить в столицу, взял он с собой дружков и отправился в путь. В столице стал развлекаться и встретил однажды красавицу девушку, в которую влюбился без памяти. Отец девушки в прошлом преуспевал, а ныне влачил нищенское существование. Не ведая, что дочь его приглянулась отъявленному злодею, он подумал, что рано или поздно ее все равно придется выдавать замуж, к тому же в восточных землях жить проще, нежели в столице, и согласился отдать ее в жены разбойнику. Тот, не теряя времени, посадил девицу на лошадь и вместе с ней отправился восвояси. Всем сердцем привязавшись к молодой жене, он ничего для нее не жалел, и женщина жила в радости и достатке. Вскоре она поняла, что муж добывает богатства неправедным путем, и очень из-за этого опечалилась. Но в конце концов смирилась с судьбой, ведь была она всего лишь слабой женщиной, да и кто помог бы ей вернуться в столицу? Мало-помалу она привыкла к своей новой жизни и даже радовалась, когда муж, возвращаясь домой, говорил: "Повезло мне сегодня - снял с одного человечка превосходное косодэ!" Теперь она с интересом выслушивала рассказы мужа о самых страшных его злодеяниях, и даже вид топора с отточенным лезвием не пугал ее больше. Так незаметно она сама почувствовала вкус к злодейству.
Спустя какое-то время жена родила разбойнику двух дочерей, и супруги радовались, что теперь будет кому позаботиться о них в старости. Но тут неожиданно разбойник захворал и умер.
Тяжело стало беззащитной вдове жить в глухом краю Митиноку. Все добро сразу же растащили дружки покойного - такие же разбойники. Остались у нее только копье да алебарда. И вдова, оказавшись без средств к существованию, занялась разбойничьим промыслом, хоть и не женское это дело. По ночам выходила грабить на дорогу, тем и жила.
Когда дочери подросли, она и их обучила разбойничьему ремеслу, вместо того чтобы приохотить к тканью полотна, как это заведено в деревенских семьях. Она объяснила им, как напускать на себя свирепый вид и отбирать у испуганных путников все, что ни попадется под руку. Нападать приказывала лишь на горожан да на крестьян, самураев не велела трогать. Девицы были хрупкие и находились в том нежном возрасте, когда полагается думать о любви, но нрав имели лютый, в отца. Каждый вечер они промышляли на большой дороге, помогая матери.
Как-то раз брели они по тропинке среди заболоченного луга и вдруг увидели оставленный кем-то кусок шелка дивной красоты. Было в нем никак не меньше десяти хики.
"Вот уж поистине небесный дар!" - обрадовались девицы и, хоть были они сестрами, сразу заспорили, кому достанется находка. В конце концов решили разделить шелк поровну и так поладили между собой.
- Скоро весна, - размечталась одна из сестер, - и я смогу отправиться на любование цветущими вишнями в новом наряде. Хорошо бы выкрасить этот шелк в цвет алой сливы или глицинии.
- Вот бы сшить из этого шелка летнее кимоно - сверху белое, а с изнанки зеленое, как цветок уцуги, - вторила ей другая. - Славный получился бы наряд!
Эти мечты так распалили сестер, что в обеих тут же взыграла алчность.
"Если бы нынче сестрица не отправилась вместе со мной, - подумала про себя младшая, - весь шелк достался бы мне. Вот выйдем в открытое поле, я прикончу сестрицу и возьму себе ее долю".
Старшая тоже пожалела, что согласилась разделить шелк пополам, и тоже вознамерилась убить сестру. Но пока что они продолжали путь как ни в чем не бывало.
Вскоре вышли они в поле и вдруг увидели дым от погребального костра. Старшая сестра задумалась о быстротечности человеческой жизни и невольно устыдилась: "Какую жестокость хотела я совершить! Мыслимое ли дело из-за такой ерунды убивать родную сестру!" И чтобы избавиться от искушения, она бросила свой кусок шелка в огонь. Ее примеру последовала младшая сестра.
Старшая удивилась:
- Отчего ты бросила шелк в огонь?
В ответ младшая залилась слезами и молвила:
- Стыдно признаться, но из-за ничтожного куска шелка я хотела лишить тебя жизни, а потом сказать, что это сделал повстречавшийся нам путник. Я даже не подумала о том, какое горе причинила бы матери!
Тронутая этим признанием, старшая сестра сказала:
- Как это ни горько, но у меня на уме было то же самое. Век наш на земле недолог, и если мы и впредь будем творить злодеяния, в грядущей жизни нас постигнет суровая кара!
Вернувшись домой, сестры сожгли свои копья, которыми устрашали путников на дороге, и ступили на путь просветления. Их примеру последовала и мать. Так разбойницы стали чистыми сердцем монахинями.
Некогда один святой мудрец сказал: "Свет вечной истины да воссияет надо всеми, пребывающими во мраке и грехе".
Вот один из примеров того, как, растаяв, лед превратился в чистую воду.
Из сборника
"Превратности любви"
Неожиданное везение, или Погонщик Рокудзо, ставший первым кутилой в Ооцу
В рассказе сем повествуется о счастливых событиях, какие могут привидеться разве только во сне. А самыми счастливыми считаются сны, в которых видишь гору Фудзи.
До чего же хороша в рассветных лучах заснеженная вершина горы Хиэйдзан, которую недаром нарекли "Фудзи столицы". Однажды ранним утром погонщик Рокудзо из Ооцу, расставшись со своими товарищами, державшими путь в Фусими, поспешал по дороге, ведущей в столицу. Вез он в рыбную лавку на улице Нисики-кодзи вяленую кету и размышлял, как это ни странно, о непрочности всего мирского. "Вот ведь рыба, которую я везу, - думал он, - в свое время преспокойно плавала в воде…"
Так размышляя, Рокудзо добрался до Аватагути, откуда до столицы уже рукой подать. Время было раннее: колокол еще не пробил и шести, едва начинало светать. Вдруг слышит Рокудзо, к нему обращается какой-то человек, судя по выговору - столичный житель, только в потемках его не видно.
- Не довезешь ли меня до улицы Хаттё в Ооцу? - жалобно просит незнакомец. - Сам я не в силах больше ни шагу пройти.
- Вот бедолага! - воскликнул погонщик. - Ну что ж, садитесь на лошадь. - С этими словами он свалил поклажу на обочине дороги. Оставить поклажу вот так, без присмотра, можно лишь в век праведного правления!
Тут неожиданно налетел сильный ветер и стал срывать с лошади набрюшник с гербом в виде знака "сосна", вписанного в круг. Полил холодный дождь, и всадник так продрог, что не мог даже пошевелиться.
- Подойди ко мне, я должен тебе кое-что сказать, - слабым голосом позвал он Рокудзо.
"Ну вот, посочувствовал человеку, а теперь с ним хлопот не оберешься", - с досадой подумал погонщик, но отступать было поздно.
- Я смотрю, вы совсем приуныли, - сказал он незнакомцу. - Потерпите самую малость. У развилки есть чайная, подкрепитесь немного, и вам полегчает. Ну-ка, откройте рот. - Рокудзо набрал в пригоршню воды, стекающей со скалы, и дал незнакомцу напиться. Тот перевел дух и принялся рассказывать:
- Отец выгнал меня из дома, и я решил отправиться в Эдо, но не добрался туда. Придется мне, видно, здесь принять смерть. Кто мои родители, я говорить не стану, теперь это уже не важно. Прошу тебя, когда я умру, предай мое тело земле и отслужи заупокойную службу, чтобы душа моя поскорее достигла рая. В исподнем у меня зашита тысяча золотых. Дарю эти деньги тебе, но при одном условии: тратить их ты должен только на дзёро в квартале Сибая-мати. Это будут лучшие поминки по мне. - С этими словами незнакомец испустил дух.
Рокудзо собрался было похоронить умершего вблизи храма Сэкидэра в Ооцу, но тут из столицы примчался какой-то человек, в глубокой печали погрузил тело в паланкин и увез. Целых пять дней ждал Рокудзо, - думал, может, приедет еще кто-нибудь из столицы, а на седьмой день, поскольку никто так и не приехал, отправился в квартал Сибая-мати и принялся сорить деньгами. Он пригласил всех до единой дзёро, о которых много лет вожделенно мечтал, и предался разгулу, не разбирая, ночь на дворе или день. Поначалу, видя, как он роскошествует, люди дивились, откуда у погонщика столько денег, но вскоре всякие толки прекратились, и Рокудзо стал желанным гостем в веселом квартале.
Теперь Рокудзо уже не ходил лохматым, а делал себе прическу по последней моде, не пил сакэ из чайной чашки, как прежде, а только из чарки и вместо песен погонщиков распевал модные песенки, какие можно услышать только в домах любви. Он узнал обычаи веселого квартала и вскоре приобрел такой лоск, что дзёро Хёсаку в знак любви и вечной ему верности отрезала себе мизинец. Одним словом, Рокудзо стяжал себе славу покорителя сердец, равного которому не сыскать во всем Ооцу. От прежних его привычек погонщика не осталось и следа, более того, он сделался законодателем мод. Настолько хорошо изучил он достоинства и недостатки куртизанок из квартала Сибая-мати, что эти его познания легли в основу книги "Пожар в груди", которая своей известностью могла поспорить с книгой "Белая ворона", посвященной куртизанкам Симабары.
Стоило кому-нибудь в веселом квартале услышать новую забавную историю, как среди посетителей тотчас распространялся слух, будто сочинил ее сам господин Рокудзо.
Да, так уж повелось на свете: если у человека есть деньги, все считают его и остроумным, и изысканным. А уж в веселом квартале с деньгами и вовсе не мудрено прославиться. Хоть и старая это истина, а как не сказать: "Все в нашем мире решают деньги!"
Хитроумный замысел вдовы, или Кутила, которому улыбнулось счастье
Тaковa уж доля некоторых отцов - прогонять из дому беспутных своих сыновей. В прежние времена юноши, вынужденные бежать из столицы, чаще всего находили себе пристанище в Тамбе, ныне же этот обычай устарел, и они, раз уж на то пошло, норовят оказаться не в какой-то глуши, а в Эдо, непременно в Эдо. Поначалу слоняются по городу, точно бродяги, но вскоре находят добрых людей - посредников по найму прислуги, готовых за них поручиться, и те помогают им обосноваться на новом месте.
Однако беспутных гуляк можно встретить не только в столице, их и в других городах хватает. Жил в Эдо некий горожанин, отчаянный кутила. Дни и ночи напролет предавался он разгулу с куртизанкой Кониси из веселого квартала в Санъя, за что был изгнан отцом из дому и лишен наследства. И вот решил он попытать счастья в столичном городе Киото. Там, неподалеку от Карасумы, у него отыскался приятель, который пристроил его к делу.
Кутила, однако, был не очень-то усерден в труде и привычек своих не менял, радея лишь о своей наружности да о том, чтобы и здесь, в столице, узнали о его мужских достоинствах. В хозяйстве он ничего не смыслил и вскоре обнищал.
Между тем, когда он еще только отправлялся из Эдо, мать послала за ним вдогонку слугу и велела передать сыну тридцать золотых, но не прошло и полугода, как он все их иссорил. Если прежде ему еще удавалось кое-как сводить концы с концами, то теперь он совсем приуныл. Ведь горечь нищеты вкусил он впервые.
В поисках заработка взялся он за нитку с иголкой, стал мастерить кисеты из промасленной старой бумаги и продавать их по восемнадцать медяков за сотню. Хорош заработок, нечего сказать!
Как ни уговаривал себя бывший кутила, что и эти гроши - все-таки ниточка, привязывающая его к жизни, столица ему вконец опостылела. Единственное, что оставалось мило, - это воспоминания о жизни в Эдо. Бывало, скучая в одиночестве ночами, он принимался подсчитывать, сколько отцовских денег промотал. Выходила громадная сумма - две тысячи семьсот золотых рё и девятнадцать каммэ серебром. "Какие добрые семена держал я в руках и как бестолково их разбросал! - горько сетовал он на самого себя. - Увы, теперь они никогда не дадут всходов".
Но, как известно, запоздалым раскаянием делу не поможешь. "О чем ты горюешь, прибрежная ива?" - поется в песне. Наверное, о том, что прошлое кануло в воду, что былого уже не воротишь…
Между тем по соседству с жилищем кутилы, с южной стороны, находилась винная лавка, ничуть не уступавшая известному в столице заведению под названием "Мандариновый цвет". Хозяин лавки умер совсем молодым, оттого, наверно, что жена его была редкой красавицей, как две капли воды схожей со знаменитой куртизанкой Нокадзэ, той самой, которую выкупил в свое время один богач из Нагасаки. Так вот после смерти мужа эта женщина осталась с двухлетней дочкой, о которой много пеклась, и хотя находилась она в самом расцвете молодости, строго себя блюла, вполне смирившись со своею вдовьей участью. Неудивительно, что в нашем беспутном мире слыла она зерцалом женской добродетели.
И вот однажды сия добродетельная вдовушка втайне от всех отправилась в храм Хонкокудзи и поведала тамошнему настоятелю, которого, кстати сказать, видела впервые в жизни, следующую историю.