- Перестаньте, Сноб, не надо! Вы топчете самые святые чувства. Мне нужно что-нибудь страстное и нежное - в духе Байрона. Я хочу ей сказать, что в пиршественных чертогах… ну и так далее, вы сами понимаете, - я думаю только о ней, что я презираю свет, что я им пресыщен, знаете ли, - ну и еще что-нибудь… какая-нибудь там "газель" или "бульбуль".
- А под конец - ятаган, - заметил автор этих строк, и мы приступили к делу:
К Мэри
Средь светской толпы на бале
Я всех кажусь веселей;
На шумных пирах и собраньях
Мой смех звучит всех звончей.
Все видят, как я улыбаюсь
Насмешливо иль свысока,
Но душа моя горько рыдает:
Ты так от меня далека.
- Ну, Финт, как по вашему мнению, ловко? - спросил я. - Признаться, я и сам чуть не плачу.
- Дальше, пожалуй, - начал Финт, - мы скажем, что весь мир у моих ног чтобы она, понимаете ли, приревновала; ну и так далее, в том же роде, и что я уезжаю путешествовать, понимаете ли. Быть может, это подействует на ее чувства.
И "мы" (как выразился этот несчастный педант) снова взялись за дело:
Я вижу и лесть и дружбу
От старца и юнца;
Красавицы мне предлагают
За злато свои сердца.
Пускай! Я всех презираю,
Они - рабы мои,
И втайне к тебе обращаю
Все помыслы свои.
- А теперь - о путешествии, любезный Финт. Я начал прерывающимся от волнения голосом:
Прости! Это ты научила
Сердце мое любви,
Но тайну мою до могилы
Я буду хранить в груди.
Ни слова, ни вздоха о страсти…
- Послушайте, Сноб! - прервал Финт вдохновенного барда (в ту самую минуту, когда я собирался разразиться настолько трогательным четверостишием, что оно довело бы читателя до истерики). - Послушайте… гм… не могли бы вы сказать, что я… ношу мундир и что жизнь моя в опасности?
- Вы носите мундир? Ваша жизнь в опасности? Каким же это образом?
- Н-ну, - отвечал Финт, густо краснея, - я сказал ей, что уезжаю… в Эквадор… с военной экспедицией.
- Юноша, вы гнусный обманщик! - воскликнул я. - Дописывайте эти стихи сами!
Он их и дописал совершенно вне всякого размера, да еще хвастался потом в клубе, выдавая их за свои собственные.
Бедняга Фант твердо веровал в таланты своего друга до прошлой недели, когда он появился однажды в клубе с странной улыбкой на физиономии.
- О Сноб, я сделал такое открытие! Отправился сегодня на каток - и вдруг кого же я вижу, как не Финта под ручку с этой роскошной женщиной, с этой леди знатного рода и с огромным состоянием, ну, да вы знаете, Мэри, та самая, которой он еще написал такие прелестные стихи. Ей сорок пять лет. Она рыжая. Нос у нее как ручка от насоса. Ее отец нажил состояние на торговле ветчиной и говядиной, и на будущей неделе Финт должен сочетаться с ней браком.
- Тем лучше, мой юный друг! - воскликнул я. - Гораздо лучше будет для женского пола, если этот опасный сердцеед перестанет губить сердца, если эта Синяя Борода уйдет на покой. Да и для него самого это много лучше. Поскольку во всех этих невероятных любовных историях, которым вы так слепо верили, нет ни единого слова правды, Финт никому не повредил, кроме самого себя, и теперь вся его любовь сосредоточится на мясной лавке тестя. Бывают такие люди, любезный мой Фант, которые проделывают все это всерьез и тем не менее достигают высокого положения в обществе. Но эти люди - не предмет для шуток и, будучи, несомненно, снобами, остаются в то же время и негодяями. Их дела подсудны одному только Суду Всевышнего.
Глава XLVIII
Клубные снобы
Бахус - вот то божество, которому Фант поклоняется особенно усердно.
- А по мне, лучше вино, мой милый, - говорит он своему другу Финту, разглагольствующему о какой-нибудь прелестной женщине, - и, поднимая кверху бокал, полный багряной влаги, и значительно подмигнув Финту, отпивает глоток, после чего причмокивает губами, изображая величайшего из знатоков.
Я замечал такое крайнее пристрастие к вину чаще всего у молодежи. Щенки из университета, слетки из армии, птенцы из привилегированных школ, украшающие собой наши клубы, частенько высказываются весьма решительно по данному вопросу.
- Это вино отдает пробкой, - говорит Щенок; хитрец-лакей уносит графин и возвращается с тем же вином в другом графине, а наш юный гурман объявляет его превосходным.
- Долой шампанское! - говорит Слеток. - Оно годится только для женщин и детей. По мне, куда лучше херес за обедом, а после обеда - мой кларет двадцать третьего года.
- Что такое нынешний портвейн? - вопрошает Птенец. - Отвратительно густое сладкое пойло - где же то старое сухое вино, которое мы прежде пивали?
До прошлого года Слеток пил только слабое пиво за столом доктора Порки; а Птенец пивал сухой старый портвейн в одном трактире близ Вестминстерской школы, - до тех пор пока в 1844 году не вылетел из этого гнезда.
Всякий, кому приходилось разглядывать карикатуры тридцатилетней давности, должен помнить, как часто художники изображали красные носы, угреватые лица и прочие черты отпетых пьяниц. Теперь они встречаются гораздо реже (в натуре, а следовательно, и на картинках), чем в то доброе старое время; но все же еще можно найти среди нашей клубной молодежи юнцов, которые чванятся попойками и чьи лица, желтого и весьма нездорового цвета, по большей части украшены этими знаками, от которых, говорят, можно избавиться "Калидором" Payленда.
- Я так нарезался вчера вечером - боже ты мой! - говорит Гопкинс Томкинсу с дружеской откровенностью. - Я тебе расскажу, что мы делали. В полдень мы позавтракали с Джеком Герингом и до четырех пробавлялись коньяком с содовой и сигарами, потом с часок погуляли по Парку, потом пообедали, до вечера пили подогретый портвейн; потом заглянули на часок в Хэймаркет; потом вернулись в клуб, ели отбивные и пили пунш, пока не помутилось в глазах, эй, официант, подайте мне рюмку вишневки!
Клубные лакеи, самые вежливые, самые любезные, самые терпеливые из людей, изнемогают от прихотей этих безжалостных юных пьяниц. Но если читателю захочется увидеть на сцене законченный портрет молодого человека этого сорта, я бы рекомендовал ему посмотреть остроумную комедию "Лондонская наглость", милые герои которой представлены не только как пьяницы и ночные гуляки, но проявляют и много других восхитительных черт: они мошенничают, лгут и распутничают вовсю, что весьма поучительно для публики.
Насколько отличается поведение этих возмутительных юнцов от скромных манер моего друга мистера Папворти, который говорит Поппинсу, старшему лакею в клубе:
Папворти. Поппинс, я хочу пообедать пораньше, найдется у вас какая-нибудь холодная дичь?
Поппинс. Есть паштет из дичи, сэр; холодная куропатка, сэр; холодный фазан, сэр; холодный павлин, сэр; холодный лебедь, сэр; холодный страус, сэр, и т. д., и т. д. (смотря по обстоятельствам).
Папворти. Какой у вас самый лучший кларет, Поппинс? - то есть, я хочу сказать, большими бутылками?
Поппинс. Имеется Лафит Купера и Магнума, сэр; Сен-Жюльен Лакмуса и Пробки, сэр; Леовилль фирмы Пли! - считается превосходным вином, сэр; и, думаю, вам понравится Шато-Марго Джаггера.
Папворти. Гм… э-э… так дайте мне горбушку хлеба и стакан пива. Я буду только завтракать, Поппинс.
Капитан Скандал - тоже клубное пугало, но совсем иного рода. Он известен тем, что способен поднять на ноги весь клуб из-за бараньей котлетки.
- Взгляните, сэр! Разве это прожарено, сэр? Понюхайте, сэр! Разве это мясо годится для джентльмена? - рычит он на старшего лакея, который стоит перед ним навытяжку, весь дрожа, и тщетно уверяет его, что епископ Буллоксмитский только что скушал три точно такие же котлетки от того же филея.
Лакеи со всего клуба сбежались и толпятся вокруг одной капитанской котлетки. Он осыпает Джона самой отборной бранью за то, что ему до сих пор не несут пикули; выкрикивает самые ужасающие проклятия из-за того только, что Том не идет с соусом; и вот Питер бежит с графином воды и натыкается на Джимса, который несет "блистающие подносы с хлебом". Всякий раз, когда Скандал входит в комнату (такова сила характера), лакеи бросают все другие столы, джентльменам приходится обедать как попало, а все эти великаны-лакеи дрожат от страха. Капитан этим пользуется. Он бранится, в силу чего ему прислуживают лучше. В клубе к нему летит десяток лакеев, готовых выполнять его приказания.
Тем временем бедная миссис Скандал сидит с детьми где-то в грязной квартирке, и прислуживает ей девчонка из приюта, в деревянных калошках.
Глава XLIX
Клубные снобы
Каждая благовоспитанная англичанка посочувствует герою этой душераздирающей повести, истории Сэквила Мэйна, которую я собираюсь рассказать. Мы уже говорили о клубных удовольствиях: давайте же бросим мимолетный взгляд на опасности, коими грозят такие учреждения, а для этой цели я должен представить вас моему молодому другу Сэквилу Мэйну.
Меня познакомили с этим джентльменом и его очаровательной супругой на балу в доме моей почтенной приятельницы миссис Перкинс. Заметив юное создание в белом платье с развевающимся розовым поясом в ярд шириной и в белых атласных башмачках, кружившееся в вихре польки с немецким дипломатом мосье Спрингбоком, в зеленом венке на удивительных черных волосах, самых черных, какие мне пришлось видеть в жизни, - заметив, повторяю, прелестное молодое существо, которое изящно кружилось по залу в изящнейшем танце, в своем круговом движении показывая мне личико то в профиль, то в три четверти, то анфас, - короче говоря, увидев такое личико, которое в любом положении казалось миловидным, розовым и счастливым, я, вполне естественно, полюбопытствовал узнать, чье же оно, это привлекательное личико, и спросил Уэгли, который стоял рядом, разговаривая с одним своим знакомым, кто такая эта дама.
- Которая? - переспросил Уэгли.
- Вот эта, с угольно-черными глазами, - ответил я.
- Т-с-с! - прошипел Уэгли, а джентльмен, с которым он разговаривал, отошел от него в видимом расстройстве. Дав ему отойти подальше, Уэгли рассмеялся.
- Угольно-черные глаза! Вы попали в самую точку, - оказал он. - Это миссис Сэквил Мэйн, а разговаривал со мной ее муж. Он торгует углем, любезный Сноб, и я не сомневаюсь, что именно он поставляет мистеру Перкинсу уоллсендский уголь со своего склада. Когда при нем упоминают об угле, он корчится, словно в раскаленной топке. Он сам, его супруга и матушка весьма гордятся семейством миссис Сэквил: она бывшая мисс Чафф, дочь капитана Чаффа К. Ф. А вон и его вдова, та дородная особа в малиновом муаре за карточным столом, что ссорится из-за лишней взятки со стариком Дампсом.
Так оно и оказалось в самом деле. Сэквил Мэйн, чье имя звучит во сто раз элегантнее, нежели имя Чафф, жил счастливо, имея хорошенькую супругу и благородного происхождения тещу, в чем многие могут ему позавидовать. Вскоре после его женитьбы старуха Чафф соизволила приехать к нему погостить недельки на две - в уютный домик на Кеннингтонском поле, и ей так полюбилось это место, что она прожила в нем последние четыре года безвыездно. С собой она привезла и сына, Нельсона Коллингвуда Чаффа; но он не сидит постоянно дома, как его мамаша, а ходит в школу Гильдии портных, где получает солидное классическое образование.
Если уж эти люди, столь близкие супруге Мэйна и по справедливости столь дорогие для нее, могут препятствовать счастью самого Мэйна, то найдется ли на свете человек, которому в жизни не на что жаловаться? И когда я впервые повстречался с мистером. Мэйном, вряд ли кому на свете жилось лучше, чем ему. Его домик являл собой образец изящества и комфорта, стол и винный погреб изобиловали лучшими припасами. Имелось все для наслаждения жизнью, однако же ничего показного. Омнибус отвозил его утром в контору; к обеду он возвращался пароходом к счастливейшему из семейных очагов, где коротал долгие вечера, читая вслух модные романы своим дамам, занимавшимся рукоделием, или сопровождал пение своей жены изящнейшей игрой на флейте; или же предавался еще какому-нибудь из сотни приятных и невинных развлечений домашнего круга. Миссис Чафф украшала гостиную изумительными вышивками собственной работы. Миссис Сэквил с неподражаемым талантом плела из тесьмы чехольчики на вышитые ее мамашей подушки. Она умела еще делать домашнее вино. Умела варить варенье и мариновать огурцы. У нее был и альбом для стихов, куда Сэквил Мэйн, будучи еще женихом, - вписывал красивым бухгалтерским почерком избранные отрывки из Байрона и Мура, соответствующие его жениховскому положению. У нее, кроме того, имелась и большая рукописная книга кулинарных рецептов, - словом, она обладала всеми качествами, какие полагаются благовоспитанной и добродетельной англичанке.
- Что же касается Нельсона Коллингвуда, - говорил Сэквил, посмеиваясь, - то без него нам в доме никак нельзя обойтись. Если б он не портил вышивок, то через полгода мы бы не знали, куда деваться от подушек; а кто, кроме него, стал бы пить Лорино домашнее вино?
Сказать по правде, господа из Сити, которые приезжали к ним обедать, ни за что не соглашались пить это вино, - признаюсь, я и сам стал не менее разборчивым, сойдясь поближе с их семейством.
- Однако же, сударь, это зеленое имбирное вино пили лучшие наши люди, гордость Англии, - восклицала миссис Чафф. - Лорд Адмирал Эксмут пил и хвалил его у капитана Чаффа на борту "Навуходоносора" в тысяча семьсот семьдесят четвертом году в Алжире; а три дюжины бутылок было с ним на фрегате "Камертон"; этим вином угощали экипаж перед славным сражением адмирала с кораблем "Грозный", под командой капитана Шуфлера, в Панамском заливе.
Однако все это нисколько не помогало делу, хотя престарелая вдова рассказывала эту историю каждый раз, когда на стол подавали вино; вопреки тому, что когда-то именно оно воодушевило британских моряков на битву и победу, нам, отнюдь не героям, но мирным людям нового времени, оно пришлось не по вкусу.
Я как сейчас вижу Сэквила в тот день, когда Уэгли представил меня всему семейству. Это было в июле месяце, в воскресенье, и Сэквил Мэйн возвращался из церкви, ведя под руку слева жену, а справа тещу (в красном муаре, по обыкновению). Нескладный подросток, нечто вроде недоросля-лакея, шел за ними, неся сверкающие позолотой молитвенники - а у дам в руках были роскошные зонтики с кисточками и бахромой. Большие золотые часы миссис Чафф, пришпиленные к ее желудку, горели как огненный шар. Нельсон Коллингвуд шел поодаль, швыряя камешками в лошадь на Кеннингтон-Коммон. На этом зеленом лугу мы и встретились, и мне не забыть ни величавой учтивости миссис Чафф, которая припомнила, что имела уже удовольствие видеть меня у миссис Перкинс, ни презрительного взгляда, брошенного ею мимоходом на убогого старичка, проповедовавшего с бочки нечто крайне маловразумительное скептически настроенным кондукторам омнибуса и нянюшкам с детьми.
- Ничего не могу с собой поделать, сэр, - обратилась она ко мне. - Я вдова офицера британского флота, меня учили почитать нашу церковь и нашего короля, и я совершенно не выношу радикалов и диссидентов.
Такие прекрасные правила произвели, как я заметил, сильное впечатление на Сэквила Мэйна.
- Уэгли, - сказал он моему спутнику, - если вы не имеете в виду ничего лучшего, почему бы вам с вашим другом не отобедать у нас? Мистер Сноб, сэр, баранину сию минуту снимут с вертела. Лора и миссис Чафф будут очень рады вас видеть, а я могу вам обещать радушный прием и стаканчик портвейна не хуже, чем у кого другого в Англии.
"Это будет куда лучше, чем обедать в "Саркофаге", - подумал я, ибо именно в этом клубе мы с Уэгли намеревались нынче откушать; поэтому мы приняли любезное приглашение, которое и привело впоследствии к более близкому знакомству.
Все в этом доме и в этом семействе дышало таким добродушием, комфортом и благосостоянием, что даже циник перестал бы там ворчать. Миссис Лора была вся приветливость и улыбки и в своем простом утреннем платьице казалась не менее авантажной, чем в бальном туалете у миссис Перкинс. Миссис Чафф так и сыпала рассказами о "Навуходоносоре" в 1774 году, о битве между "Камертоном" и "Грозным", о героическом сопротивлении капитана Шуфлера и о том, сколько он нюхал табаку, и т. д., и т. д. - все это на первый раз показалось мне много занимательнее, чем впоследствии. Сэквил Мэйн оказался превосходным хозяином. Он соглашался со всем, что бы ни говорили гости, и безоговорочно менял свое мнение, если ему возражали. Он не принадлежал к числу тех, кто мог бы тягаться с Шенбейном или монахом Бэконом, не пытался снимать с неба звезды, как яблоки с ветки, - это был добрый, простой, честный, покладистый малый, влюбленный в свою жену, дружески расположенный ко всем на свете, довольный сам собой, довольный даже своей тещей. Нельсон Коллингвуд, помнится, к концу вечера, когда на стол подали виски с водой, слегка захмелел. Это ни в малой мере не вывело Сэквила из равновесия.
- Джозеф, отведите его наверх, - сказал он лакею-недорослю, - и, Джозеф… не говорите ничего его матушке.
Что же могло сделать несчастным человека с таким счастливым характером? Что могло быть причиной тревога, раздоров и отчуждения в такой дружной и сплоченной семье? Любезные дамы, я тут ни при чем, - во всем виновата миссис Чафф, - но конца этой истории вам придется подождать.
Глава L
Клубные снобы
Причиной несчастья, постигшего простодушного и доброго Сэквила, надо считать единственно этот мерзкий клуб "Саркофаг", а в том, что он вообще вступил в этот клуб, был отчасти виноват и пишущий эти строки.
Заметив, что теща его, миссис Чафф, питает склонность к аристократам в самом деле, с языка у нее не сходили лорд Коллингвуд, лорд Гэмбиер, сэр Джейхелиил Брентон и плимутские и госпортские балы, мы с Уэгли, по нашему обыкновению, стали подыгрывать ей в разговоре, поминая лордов, герцогов, маркизов и баронетов так часто, словно эти сановники приходились нам близкими друзьями.
- Лорд Секстонбери, по-видимому, уже утешился после кончины своей супруги, - говорил я. - Вчера в клубе они с герцогом порядком выпили и были очень веселы, правда, Уэгли?
- Славный малый этот герцог, - отвечал Уэгли. - Сударыня, прошу вас, вы знаете свет и его обычаи, так не посоветуете ли вы мне, как быть в таком случае? В прошлом июне его светлость с сыном, лордом Каслрампантом, Том Смит и я обедали в клубе, и я предложил держать пари на Дерби против "Караморы" сорок к одному, но только соверенами. Его светлость принял это пари, и, разумеется, я выиграл. Он мне до сих пор не заплатил. Так вот, могу ли я напомнить такой особе, чтобы он вернул мне один соверен? Да, пожалуйста, сударыня, мне еще один кусочек сахару.