- Какая гадость, какая мерзость! - всю дорогу бранился Андрей. - И какой смысл так унижаться? Бессмыслица!
- Ну, зачем так, - сказал задумчиво Ягода. - Не иначе как в счете другую цифру выведет. А то, конечно, зачем же поганиться? Не себе ведь, собранию.
- Рассказать бы офицерам. Какой позор, собрание гвардейского полка…
- Ну, до господ офицеров дойдет. Вестовые расскажут. Господа смеяться будут. Не зря о нем слава-то идет. Всем попам поп…
На бивуаке стояли три дня, пообчистились, отдохнули. Взвод велено было поставить на позицию. Андрей пошел в цепь с телефоном.
На одном из холмов залег с пехотной перебежкой в наскоро вырытой по пояс яме.
Впереди рассеялось по полю редкое сторожевое охранение.
Рано утром на ближайших холмах к югу показались немцы. Они группами по пять-шесть человек перебегали от куста к кусту, припадали в ложбинах, таились за подъемами почвы, в оврагах.
Торопливо, как игрушечные автоматики, мотали лопатками - рыли крошечные ямки, насыпали холмики, чтобы спрятать голову, и, не встречая сопротивления, широким фронтом подвигались вперед, на север.
В бинокль нетрудно было увидеть, как справа и слева стреляли по германским перебежкам патрули передового охранения. Выпустив по обойме, солдаты отбегали назад, пригнув голову и держа у самой земли винтовку.
Командир батальона приказал Андрею сообщить на батарею, что тратить тяжелые снаряды не стоит. Силы врага незначительны, да и защищать эту линию нет смысла.
- Я думаю, что нет смысла, - усмехнулся прапорщик, передававший приказ Андрею, - раз у нас по пяти патронов на брата. А потом хоть врукопашную. Дела - малина!
Андрей до вечера оставался в поле. С телефонным ящиком и легкой катушкой он отходил перед наступающими отрядами немцев, прятался под кустами, защищая голову телефонным аппаратом, бежал, спотыкался, для быстроты мотал проволоку на руку.
К вечеру Кольцов приказал Андрею возвратиться на батарею. На рассвете ушли на север.
За артиллерией потянулась пехота.
IX. Бои у Петриллова
Взобравшись на Лысую гору, можно было подумать, что круг земли внезапно повернули на сто восемьдесят градусов по румбу. За Лысой горой на север открылась та же, что и на юг, перспектива - леса, болота, поля и луга, дороги, расчертившие местность, ровную, как дно тарелки. Одна Лысая гора поднималась над равниной вросшим в землю серым караваем.
За горою проволока. За проволокой в ста шагах в обе стороны глубокий ход окопа.
Батарейцы, любопытствуя, останавливались у окопа. Таких сооружений еще не видели. С фронта окопы не были заметны вовсе. Козырек, старательно застланный досками и замаскированный свежим дерном, задирался к северу и закрывал предательскую полосу желтого взрытого песку… Под козырьком, огибая траверсы, как у тюремной стены, шла глубокая траншея. С тыловой стороны обрыв падал ко дну крутым отвесом метра в три. У бойниц оставлены были три приступки. На первой спали, сидели, обедали, на второй, узкой, стояли во время боя, на третьей в ряд лежали ореховые приклады винтовок. Черные стволы уходили в частые щели бойниц, расположенных под бревнами козырька.
Эти три этажа приступок делали окоп широким. Козырек мог защитить только от шрапнельных пуль. Окоп был рассчитан кабинетным мыслителем капитально, но глупо…
Солдаты, на практике изучившие все выгоды и невыгоды различного рода укрытий, не скупились на критику этого произведения саперного искусства.
- Вот так окоп! Посадить сюда тех, кто строил. Пускай бы посидели под обстрелом.
- Расставил хайло. Снаряду немецкому - наше вам, пожалуйста. Только вас и не хватало!
- Тяжелым двинет - никто не вылезет.
- А то и без осколка бревном благословит так, что без пересадки на том свете будешь.
Андрей понимал, что окоп плох, но ведь таких капитальных сооружений еще не было. Первый опыт. Ну, не совсем удачно. Но лучше, чем ничего.
- Полгода назад, - возразил ему Алданов, - это бы еще было понятно. Но сейчас, знаете, уже стыдно. Сами говорите, солдаты ругают. Снарядов нет, патронов нет, пуше' нет, пулеметов нет, о'опы строим черт знает 'а', 'уда же это все годится? Вся'ое настроение падает.
- Александр Кузьмич, что же это такое? Как же это все объяснить?
- Случилось, батень'а, то, что должно было случиться. Вот что! - И он замолчал.
"Неужели Петр был прав? - с болью думал Андрей. - Неужели то, что у немцев выше техника, выше культура, делает их необоримо сильнейшими? А доблесть русского солдата? А численность? Она больше не решает дела. Разоруженный солдат чувствует себя грубо преданным. Он вынужден с дубиной идти против машины, которая строчит свинцом человечье тело. А может быть, Петр прав и в том, что русскому солдату вообще не нужно идти против немцев, против австрийцев". Эти мысли возникали незваные, нежелательные. Ум Андрея напрягался, чтобы убить, уничтожить их, как едких навязчивых мух. Но, чтобы уничтожить их, нужно было противопоставить им такие же простые, ясные, сокрушительной силы мысли. Таких мыслей не было.
Ему оставалось лениво отмахиваться от этих новых сомнений, бесцеремонно выталкивать их из сознания.
- На этой позиции продержимся, - сказал Кольцов, только что торжественно нацепивший четвертую звездочку по случаю производства в штабс-капитаны.
- Сумеем ли? - сказал, похрустывая пальцами, Алданов.
- Должны. Я имею сведения из штаба. Отход из Польши не закончен, надо продержаться здесь не меньше трех дней.
- Разве это та' трудно?
- Пока мы устраивали дневки да чаевки, прохлаждались да нежились, немцы подтянули силы и сейчас уже опять напирают. Спокойно здесь не простоим ни одного дня.
- 'то же прав? - сказал, торжествуя, Алданов. - Вы же спорили…
Кольцов молчал, скрывая досаду.
В километре от окопов начинался лес. Еловые низкие рощи подходили к шоссе. На опушках устроились легкие батареи. Тела орудий были забросаны зелеными ветками. Прислуга старалась не показываться на виду.
Гаубицы, пользуясь своими преимуществами, вошли в чащу леса.
Здесь номера, расчистив обстрел, опять рыли в желтом песке неглубокие рвы, на которые валили в ряд круглые липкие бревна и насыпали бугры плотной, мокроватой земли.
Днем Андрей отправился в окоп. Ход сообщения вел многими поворотами. Командиры сидели в глубоких блиндажах, под шестью рядами восьмивершковых бревен. Офицерские блиндажи хвалили - были сделаны на славу, способны были выдержать прямое попадание тяжелого снаряда.
По словам пехотных офицеров, противник быстро накапливался в районе Лысой горы. Шла оживленная перестрелка передовых отрядов.
Ночью над немецкой линией, потопив в своем сиянии горсть тусклых созвездий, поднялся слепящий летучий фонарь. Он минуту стоял в воздухе, как будто подвешенный на невидимой проволоке, и погас.
По соседству ударил миномет. Могущественный взрыв пробудил всю окрестность… Пулеметный, ружейный огонь растекался по фронту.
Пехотный прапорщик поморщился, потер колено ладонью и сказал:
- Начинаются удовольствия. Эх, пошли лучше в блиндаж соснуть, а на эти эффекты еще насмотримся.
Ползком ушла через бруствер ночная разведка.
У пулеметных гнезд устраивались поудобнее пулеметчики. Сапер пристраивал стальные щиты.
Андрей ушел на батарею в полночь по пронизываемой пулями дороге.
Ночью пришел из штаба корпуса приказ оказать посильную помощь пехоте. Ставка верховного предложила армии продержаться на этой линии пять дней.
В пятом часу, на заре, сидя на соломенной крыше деревенской избы, в километре от окопов, Кольцов уже вел пристрелку. Немцы едва начали рыть окопы, и Кольцову самому приходилось соображать, где будет накапливаться неприятель и где может понадобиться артиллерийский огонь.
В ответ на редкую стрельбу русских батарей немцы открыли беглый огонь по опушкам прифронтовых лесов, по деревушкам, по шоссе и проселочным дорогам.
Легкая шрапнель прошла над халупой и разорвалась в чаще леса. За нею вторая легла клевком на том же месте.
- Ну-ка, лишние, брысь! - скомандовал Кольцов. - Нечего выставлять головы под шрапнель.
На завалинке у телефонного аппарата сидели Григорьев и разведчик Сухов. Телефон назойливо поскрипывал. Григорьев слушал и, прикрывая трубку рукой, разговаривал с Суховым.
- Робя, пошли смотреть, как командир третьей батареи стреляет. Вот буза!
Это разведчик Багинский высунул голову из-за халупы.
За соседним домом у дороги наскоро вырыт был неглубокий окопик. В окопе сидели телефонисты и командир третьей батареи подполковник Малаховский. Андрей вместе с Багинским присели у колодца.
- Правее, ноль двадцать! - командовал Малаховский, не замечая прихода наблюдателей.
- Гляди, гляди, куда смотрит, - шепнул Багинский. Малаховский усиленно крутил винт бинокля, направив стекла в кучу земли, выброшенной из окопа.
Впрочем, и высунувшись из окопа, он не смог бы увидеть поле обстрела. Ближний лесок прикрывал именно ту часть местности, на которой залегли пехотные части противника.
- Петров, - раздался голос подполковника. - Ну, по-твоему, как падает? Недолет?
- Никак нет, - громко крикнул голос откуда-то сверху. - Так что перелет, и сильно вправо.
- Странно, - сказал Малаховский и стал крутить окуляры бинокля, по-прежнему глядя в земляную кучу.
- Ну, попробуем так. - Он дал новую команду.
На высоком дереве между грачиными косматыми гнездами качался на ветвях разведчик Петров. Обхватив обеими руками в локтях по ветке, он держал в пальцах двурогую трубу.
- Так что опять, ваше высокоблагородие, и перелет, и вправо.
- Ну, ты врешь, наверное, - раздраженно сказал командир батареи. - Ну так слазь! Орлов полезет - может быть, так будет лучше.
Петров стал спускаться с дерева, одной рукой удерживаясь за ветки, а другой бережно прижимая к телу драгоценную и хрупкую трубу.
Негодование Андрея не встретило сочувствия у Кольцова.
… - Ну кто этого не знает! - равнодушно заметил Кольцов. - Ничего. Если будет настоящее дело, он сам останется на батарее, а Горелов поедет на пункт. Просто ему время от времени надо показать деятельность.
Андрей ушел на батарею.
К вечеру вернулись Кольцов и разведчики. Они оживленно рассказывали, как после ухода Андрея пункт подвергся обстрелу, как шрапнельные пули щелкали по окнам, как свалился с крыши Багинский, как удирал Малаховский, оставив пункт без офицера.
Но никто не был ранен. Эпизодический обстрел дал только встряску, принес оживление, прибавил аппетита.
- Завтра будет жарче, - пообещал Кольцов.
Три одинаковые, как сосны в лесу, халупы стояли на вершине пологого холма. Пониже, на скате, приютились клуни, амбары, сараи. Заборов не было. Зачем отгораживаться от бесконечного поля, обошедшего морем островки рощ, перелесков, кустарников? Окна халуп смотрели прямо на заходящее солнце и на немца. Местность шла такими легкими, мягко вздымающимися волнами, что с вершины дерева можно было видеть далеко-далеко.
С утра солдаты третьей батареи рыли блиндаж между халупой и сараями. Малаховский считал, что халупы обязательно будут подвергнуты обстрелу.
Кольцов ехидничал и доказывал, что блиндажи на случайных наблюдательных пунктах - это уже моральное разложение и признак трусости.
Халупы были брошены, но скарб оставался на месте. В хлеве по закоулкам шевелились поросята и гуси. Крепкий саженный старик ходил от халупы к халупе и палкой с острым кованым концом сбивал перед собою с дороги камешки и щепу.
Андрей лег на солому у беленой трубы, подняв голову над стриженым гребешком крыши.
Поля бежали вниз к реке, желтея неубранным хлебом, зеленея частым кустарником и еловыми рощами. Фронт притаился в глубокой складке по берегам ниточки-речушки.
Шоссе скатывалось к окопам серым, крепко натянутым полотном. Немецкая батарея постреливала то по одному, то по другому его участку. Тем не менее на шоссе никогда не было пусто: проносился лихой ординарец, катила героическая кухня под командой кашевара или рысила, подпрыгивая на ухабах, телефонная двуколка. Даже воз, груженный горою зеленого сена, презирая опасность, обгонял телефониста с кожаными сумками на боку, который искал порванный провод.
У немцев чувствовалось такое же оживление. Человечки мурашками проходили по полям, шли по ниточкам едва заметных проселков.
На Лысой горе желтели нарытые ночью груды земли. Люди копошились здесь массами, открыто, не боясь обстрела.
Где-то слева, не чаще чем раз в пять минут, раздавались взрывы немецких "чемоданов". Гул был низкий, рокочущий, проходил по лесам долго не замирающим эхом. От взрывов нутряным, глубоким дрожанием подрагивали халупы.
- Вот сволочи! Уже успели подвезти восьмидюймовки, - досадовал Кольцов. - Вреда от них мало, но впечатление производят. Вот стреляет одна такая дура, а весь фронт слушает. Если б нам пару таких! У пехоты совсем бы другое настроение было.
Кольцов пристрелял шоссе в двух точках. Затем решил долбануть по вершине Лысой горы. После первого снаряда земля и лес поглотили разбежавшихся человечков с лопатами. Теперь только жаркий воздух струился над желтыми кучами и подпалинами на местах саперных работ.
Шестидюймовые поднимали веера синеватой земли с дымом, и бурое облако долго ползло вниз по ветру.
Немецкая восьмидюймовая ударила по шоссе. На этот раз шевельнулись стекла в халупе, с потолка посыпалась солома. Галки, сидевшие на дереве, поднялись и улетели с криком.
Следующий "чемодан" крякнул над рощей на полкилометра впереди пункта.
- Ну, пошел глушить немец, - сказал разведчик Сухов. Андрей почувствовал, что и Сухов убежден в том, что восьмидюймовка не обойдет пункт. Халупы на холме на виду. Не иначе как стукнет.
На шоссе становилось неуютно.
Конный ординарец сорвался с насыпи и понесся в поле. Впереди пушистая еловая заросль, а там по опушкам можно невидимым проскакать к линии фронта.
Андрей, Кольцов и Багинский следили за всадником, отрываясь от стекол, когда где-то далеко возникал гулкий путь стального "чемодана". Забывая о всаднике, выслеживали направление медлительного звука. Если снаряд, взбираясь в небо, шел прямо к пункту, тогда сами собою закрывались глаза, напрягался слух…
Потом опять в кругу бинокля скакал одинокий всадник, теперь уже единственный человек на виду.
Андрей, как заклинание, читал, скандировал про себя:
Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
В небе светит яркое солнце. Ветер колышет зеленые ели. Но путь обоих всадников тревожен.
Леса за рекою глухо вздохнули выстрелом. Звук нарастал, шелестел жестяными крыльями, взошел к зениту и теперь падал прямо на Андрея.
Чтобы не думать о нем, Андрей следил за всадником, думал об Орлике и Кочубее. В кругу бинокля скакал одинокий человек. В сознании, как на экране, прыгала цифра 7 1/2 - вес в пудах восьмидюймовой бомбы…
Взрыв заставил опустить бинокль.
Когда переставшие дрожать стекла опять искали одиноко скачущего человека, ординарца уже не было.
На месте, где скакала лошадь, стоял, как намалеванный для базарного лубка, весь в завитушках, столб дыма и вздыбленной земли, поднявшийся высоко над лесом и как будто бы не имевший силы упасть…
"Закрыло его", - думал Андрей. Но дым уходил, растекался тусклыми струями, кудряшки отходили облачками, пыль оседала, показывая все то же пустое зеленое поле.
Андрей протер стекла. Сильный бинокль показал серую черту ямы, вырытой снарядом, но ни человека, ни коня, ни всего того, что называют "останками", не было…
"Кр-р-рак!" - прошло над халупами запоздалое рычание разрыва.
- Чистая работа! - закричал Кольцов. - Как корова языком слизнула.
- Я его куски видел. Взрывом несло, - сказал, заикаясь, Сухов.
- А носа ты не видел, как летел? - насмешливо спросил Кольцов.
Но Андрей был убежден, что не только Сухов, но и он сам видел эти кровавые ошмотья тела, оторванные ноги коня и путаницу кишок…
Но самое главное было теперь то, что следующий "чемодан" уже несомненно предназначен для них. Через минуту судьба ординарца может стать судьбой Андрея Кострова… Или же мозги соседа брызнут ему в лицо… Он посмотрел на Багинского.
Кольцов скомандовал:
- Лишние, вниз!
Андрей спускался с крыши медленно по палочкам ступеней, набитых на стропило. Правое колено дрожало. Хотел усилием воли сбить дрожь. Колено дрожало, непослушное, словно чужое. Руки слегка деревенели.
"Я боюсь", - подумал Андрей. И сразу стало страшно, и вспомнился блиндаж третьей батареи.
Но в блиндаже с накатом из восьмивершковых бревен - и где их взяли такие! - было полно народу. Малаховский, Горелов, два телефониста, разведчик и наблюдатель. Кто-то выглянул наружу, улыбнулся Андрею, но внутрь не позвали - тесно.
"Стукнет - не спасет и блиндаж", - старался утешить себя Андрей.
Снаряд рванул теперь у самого края выселков.
"Ну, теперь по хатам", решил Андрей, и этот холм в кольце построек показался вдруг проклятым местом. Вот будут долбить по халупам, пока пожарищем и грудой мусора не станут эти хатенки. А он прикован чужой волей к этому поднятому клочку земли, хотя кругом широкий простор, где не рвутся никакие снаряды и не встают черные столбы земли и дыма.
Просторы притягивали, манили Андрея. Так легко было бы побежать вниз, скатиться в зеленое ровное поле, по которому никто не вздумает колотить начиненной динамитом сталью, потому что там никого и ничего нет.
Старик пришел к сараю, в котором визжала не то от страха, не то ужаленная осколком свинья. Плечи крестьянина были так же широко развернуты, и палка не дрожала в руках.
"Он знает накрепко, что защищает, - думал Андрей. - А я? Я борюсь за идею. Но в чем она заключается? Не защищаю же я православную веру и царское самодержавие по тексту присяги. А если не это - то что?" И в первый раз ему показалось, что он ничем не отличается от рядового, пригнанного на фронт чужим приказом солдата. Раз он не может четко ответить на вопрос, за что он воюет, - значит, его сознательность - самообман. Но тогда…
Он тут же осудил себя за эти мысли. Он защищает родину, как защищали ее предки. Но существует ли эта родина помимо православия, престола, помимо народного бесправия? Конечно, существует! Но тогда и защищать ее, и любить надо как-то иначе… Эти мысли увели его от зовущих просторов обратно в дощатый сарай. На разбросанной по полу желтой соломе сидел на корточках Сухов. У ног его гудел телефонный аппарат.
Андрей сел рядом, и новый снаряд пошел из заречных лесов, и звук, не сворачивая ни вправо, ни влево, уперся концом гудящей дуги прямо в сарай.
Андрей хотел вскочить, но удержался.
Снаряд шел. На телефоне плясала смуглая рука Сухова, не попадая на сигнал. На лице у него прыгали, как на резинке, черный, остро закрученный ус и правая бровь…
"Неужели и у меня дрожат руки?" - думал Андрей.
Снаряд грянул у самого уха. Можно было поклясться, что взрыв был в пяти-шести вершках. Это был не звук, это был боксерский удар по барабанным перепонкам.
Андрей не сразу сообразил, что голова его спрятана в солому и только потому он ничего не видит. И он, и Сухов одновременно поднялись с пола, как части одной и той же игрушки…