Стены окопа были заплетены ветвями ивы, а кое-где даже обиты досками, но во многих местах на дне его чернели застойные лужи, и потому оставалось впечатление грязной ямы. Местами над окопом шел навес, способный защитить только от шрапнельных, да и то излетных, пуль. На стороне, обращенной к неприятелю, в дощатой стене были проделаны частые узкие бойницы. У каждой бойницы лежала винтовка стволом наружу.
В окопах было людно, но мало кто стоял у бойниц. Солдаты спали на земляном плече окопа, которое длинной лежанкой шло вдоль всей траншеи, другие сидели на приступках тут же, под бойницами, или курили, прислонившись к тыловой стене окопа.
Окоп шел зигзагом и состоял из большого числа отдельных траншей, разделенных толстыми земляными выступами - траверсами. Если бы в такой окоп попал снаряд, он мог бы выкосить только одно отделение.
Григорьев вел всех на самый опасный участок фронта у Могелл. Здесь все было в полной боевой готовности. У бойниц через одну стояли отборные стрелки. У пулеметного гнезда сидел офицер. Он вежливо откозырял Андрею, но руки не подал.
- Что, неужели все время так, начеку? - спросил прапорщика Дуб.
- Конечно. Мины, подлецы, роют. Вот за неделю уже третью взрывают. А за каждую воронку сейчас же драка, как за большой город. Потом очень близко. Восемьдесят шагов. Это же пробежать - минута. И проволоки здесь ни у них, ни у нас нет как следует. Они ни днем, ни ночью не дают ставить, и мы не даем. Разведку здесь не выпустить. Все равно никто не вернется. Ночью здесь носа не высунешь: каждая наша бойница пристреляна. Вот смотрите. - Он взял стальной щит и закрыл им одну из бойниц. Пуля тотчас же щелкнула по металлу.
- Или вот, еще лучше. Вам не жаль своей фуражки? - обратился он к Андрею.
Андрей дал фуражку, прапорщик нацепил ее на штык и поднял над бруствером окопа. Тотчас же несколько выстрелов раздались на стороне немцев, и над головами рассекли воздух несколько пуль. Прапорщик вернул фуражку Андрею. В ее дне была теперь маленькая круглая дырочка с аккуратными краями.
- Ну вот и боевое крещение вашей фуражки, - засмеялся прапорщик. - Вот так и живем тут. И вздумалось кому-то захватить этот фольварк. - Он махнул рукой. - Пойдемте-ка лучше к нам в блиндаж.
У всех четырех стен низкого помещения плотно одна к другой стояли походные кровати или же деревянные козлы с брошенными прямо на доски подушками без наволочек и смятыми одеялами лазаретного типа. В одном из углов стол, и вокруг него - сколоченные из нетесаных досок скамьи. На одной из коек дремал офицер. Ворот его суконной рубахи был расстегнут, рука жалкой худой кистью свисала к полу, искривленный полураскрытый рот с растрепанными усами казался черной щелью. Другой прапорщик, сидя на койке у стола, ножиком строгал деревянный чурбан.
- Вы недавно с формирования? - спросил прапорщик Дуба.
- Да, мы формировались в Ораниенбауме.
- Так. Слышал. Да, это очень хорошо, что вы прибыли к нам. Тяжелая артиллерия - это вещь! Солдаты иначе себя чувствуют, когда знают, что за ними орудия, техника. А то, знаете, немец громит, громит, "чемоданами" так и забрасывает, а у нас этакая подлая тишина. Он нас двухпудовыми бомбами, а мы его винтовками да пулеметами.
- Подожди, скоро с дубиной пойдешь, - отозвался голос из угла.
- Ну, ты скажешь. Сейчас, правда, патроны порасстреляли, но ведь подвезут.
- Подвезут тебе, дураку, на именины. Как под Горлицей подвозили. До Сана бежали без патронов. Всегда ты головой думаешь, а вот насчет войны - другим местом…
- Ты бы лучше помолчал, Федотов, - сказал ротный поручик, писавший на краю стола полевую записку. - Целый день тоску нагоняешь. А как у вас, господа артиллеристы, снаряды есть?
- У нас есть, - уверенно сказал Дуб. - На батарее полный комплект.
- А в обозе шиш. Один бой - и крышка, - выпалил вдруг Меркулов.
- А вы откуда знаете? - обозлился Дуб.
- Как откуда? У нас же в управлении ведомости составляют - я ведь их обязан смотреть…
- Ведомости - это по дивизиону, а в армии есть.
- Привезли вы, я вижу, тяжелые трофеи для немца. Что ж, он рад будет, - проскрипел тот же голос из угла. - Нужно было вас тащить сюда, сидели бы в Рамбове.
- Ну, как это так? - вскипятился Дуб. - Я не знаю, как там у нас в тылу с запасами…
- Ну, довольно, ребята. Все это слышано, все это с бородой, - сказал ротный. - Каркаете, а что от этого изменится? Позовите-ка лучше нас, господа артиллеристы, на рюмочку.
- Очень рады будем, - действительно обрадовался Дуб. - Мы вообще собираемся поддерживать тесную связь с пехотой…
- Похвально, похвально, - с кривой усмешкой сказал ротный. - Ждем. А вы нас ждите.
Андрей вышел в окоп.
- Хочешь искупаться? - спросил Григорьев.
- Где?
- А в Равке.
Григорьев провел Андрея по окопу к месту, где траншея, постепенно мельчая, скатывалась к берегу реки.
Узкой губой, в застоялой пене, листьях и щепах, затекала вода за траншею. Чтобы окунуться, нужно было несколько шагов пробежать по воде вне прикрытия, где полным блеском играло солнце.
- Сейчас тут трое купались. А вот немец и гостинец прислал.
У корней ивы, забросившей вопросительные знаки своих ветвей в соседнюю, отступившую назад траншею, обозначилась мелкая воронка, а на коре дерева остались следы пуль и осколков. Отсеченные зеленые веточки стояли на недвижной воде, не отходя от берега.
- Выкупаться, что ли? - сказал вдруг Андрей и раздумчиво прибавил: - Воды здесь нигде нет.
- А не скупаться! - не улыбаясь, дразнил Григорьев.
Андрей расстегнул ворот - шаг бесповоротный.
- Мартыныч, купаться? Дело. И я, - раздался голос из траншеи.
Меркулов уже на ходу снимал портупею.
Холодная вода едва покрыла колени, а плетенка окопа уже отказывалась закрывать тела.
- Куда вы? - кричал из окопа пехотный прапорщик. - Здесь все пристреляно.
- Ну, с богом, окунемся - и дёру! - крикнул Меркулов.
Задорные слова он выкрикнул с тем же неподвижным, сосредоточенным лицом.
Андрей бултыхнулся в воду, и за звоном брызг ему почудился звон плюхающихся в воду пуль. Вода зашумела в ушах, а с берега уже несся приказ:
- Назад!
Спотыкаясь и скользя в тине, Андрей забежал за плетень. Его одежды не было. Прапорщик махал бело-зеленым свертком из-за траверса. Гулкий, щелкающий взрыв запоздал. Граната досталась все той же иве.
- Проморгали немцы. Ваша удача, - сказал прапорщик. - Но кому все это нужно - аллах ведает… Переходили бы в пехоту и имели бы это удовольствие и к завтраку, и к ужину…
В одно из воскресений из штаба полка приехал в тарантасике приглашенный Соловиным священник. Офицеры высыпали навстречу без шапок и поясов. Он тыкал каждому сухие коричневые деревяшки пальцев и углом рта причитал, благословляя. Седеющие пучки бороденки, редкие, как у старого кота, усы, морщины ущельями - ко всему этому не шла пышная ряса на шелку с муаровыми отворотами рукавов.
Батарею построили квадратом. Прислужник с ефрейторскими нашивками поставил и покрыл узким ковриком складной аналой. Андрея и еще двоих не приведенных к присяге солдат построили в ряд перед аналоем. Андрей присягал первым.
- Знаешь текст присяги? - буркнул монах. - Читай.
- Понятия не имею.
Поп вздохнул, вынул требник, отставил его как можно дальше и стал отыскивать страницу. Искал долго.
- Найди сам - грамотный небось.
Андрей отыскал. Листик присяги был замызган, разорван, с краями, свернувшимися в трубочки.
Иеромонах стал читать, пропуская слова, путая падежи. Офицеры хихикали. Солдаты стояли хмуро, как под дождем.
- Читай сам! - опять ткнул поп требник в руки Андрея.
Слова туманились в строю малопривычных славянских букв, но смысл выпирал простым и циничным приказом:
- Будь верен. Жизнь положи за царя и его семейство. Раб!
Швырнуть бы замусоленную книжечку в кусты….
Читал, пропуская слова, как будто это могло изменить смысл ритуала…
Попа позвали в палатку. Он выпил залпом стакан вина, закусил бисквитом. Соловин протянул ему синюю бумажку. Поп поморщился.
- Радужную дают в отдельных частях, - услышал Андрей отчетливый шепот.
- Не знали, батюшка, простите, не знали. Боялись не угадать, - некрасиво и недовольно суетился Соловин.
Он мигнул Петру. Петр полез в командирский чемодан.
- Вот чудовище, - изумлялся Дуб, - откуда берутся такие?
- Из далекого монастыря иеромонах, - сообщил Соловин. - Видно - жоха. А читать не умеет…
С иеромонахом пришлось встретиться еще раз.
Через несколько дней на батарее был получен приказ подготовиться к боевой поддержке предполагавшегося наступления сибиряков, и Андрей пошел на дежурство в окопы накануне боя.
Артиллерийские и пехотные телефонные аппараты стояли в темном углу блиндажа. Вокруг стола с маленькой коптилкой столпились пехотные офицеры.
Андрей не сразу сообразил, что за столом идет азартная игра в железку. Он сел в углу у телефонов, вызвал батарею, проверил исправность линий и, прислонившись к стене из непросохших бревен, стал прислушиваться к разговорам вокруг стола.
- Вам пять? - спокойно предложил чей-то низкий бас.
- Пять так пять. Наши пять соответствуют.
- Ну, Калмыков, покажи ему соответствие!
- Дается.
- Берется.
- По семи?
- Тут тоньше.
- Дается десять.
- Карельчик пополам?
Игра была усыпана прибаутками, как кулич разноцветными цукатами.
Вестовые суетливо носились по блиндажу с большими чайниками, железными и фаянсовыми кружками. В темном углу, как в пещере, бренькала гитара. Телефон гудел у уха Андрея чужими голосами. Иногда он прикладывал к уху микрофон, и какие-то далекие, надрывающиеся голоса, перебивая один другого, выкрикивали слова ночных сводок и приказов. Счет убитых, раненых, без вести пропавших за день в цифрах по ротам и батальонам. И в темный прямоугольник двери заглядывали однажды виденные остекленевшие глаза.
Повинуясь привычке идти наперекор страху, Андрей вышел из блиндажа в окоп. Полотном круглого балагана нависло тусклое, в молоке, небо. Пули цыкали над окопом и сливались в общий гул шуршащего по жестяным полосам водопада - звуки фронта. Над самой головой вспыхнула осветительная ракета, и ружейный треск пошел по окопам. Солдат, стоявший у бойницы, ближней к блиндажу, внезапно припал плечом и подбородком к прикладу. Раздался гулкий выстрел, и медный патрон смешно подскочил и упал к ногам Андрея.
- Что, наступают? - спросил Андрей, медленно подходя к бойнице.
В темной щели ничего не было видно.
- Должно, разведка, - ответил не сразу стрелок, повернув к Андрею окаймленное круглой рыжей бородой лицо.
- А разве что-нибудь видно?
- Не, не видать…
- А зачем же стрелять?
- А все стреляют… Не стреляй - так он и сюда придет.
Андрей вернулся в блиндаж. Еще теснее сгрудились офицеры вокруг стола. Должно быть, шел крупный банк.
- Восемьдесят вам, - услышал Андрей окающий и как будто знакомый голос.
Он продвинул голову между плеч двух прапорщиков и увидел на столе деревянные высохшие пальцы, державшие замызганную колоду карт. Руки тонули в широких, странных в этом блиндаже, рукавах. Андрей вытянулся во весь рост и нашел гладко расчесанную сухую голову обладателя елейного голоса и коричневых рук. Это был тот самый поп, который приводил его к присяге всего несколько дней назад и торговался с Соловиным из-за гонорара.
- Так вам восемьдесят, - повторил поп-банкомет, обращаясь к высокому рыжеусому поручику с белым, как в сметане, лицом.
Поручик помедлил еще секунду, подержался рукой за бумажник и сказал:
- Давай, батя, плакали твои денежки!
- Потерпи, сынок, потерпи, как бы твои не прослезились.
- Так вот, батя, без промедления давай карточку.
- А ты бы, сынок, деньги на стол положил бы.
- Ты что же, не веришь царскому офицеру, служитель божий?
- Бога ты оставь. Он к этому делу в стороне. А денежки положи, положи, дорогой мой!
- На, чертова ряса, гляди! - выбросил на стол пачку ассигнаций поручик.
- Все не нужно. Ты положи три миротворца с синенькой, и хватит, сын мой…
- Ну, гони, гони, картину…
Деревяшки с трудом сняли верхнюю карту с колоды и положили у руки поручика, а следующую отнесли к наперсному кресту, который уперся в стол верхним концом. Еще одну поручику, еще одну себе, банкомету.
Оба взяли карты в руки и, стараясь никому не показывать, сдвигали нижнюю карту.
Поручик разложил обе карты на столе рубашками кверху.
- Ну, поп, даешь?
- Даю, сынок, даю.
- Не надо!
- Ого. Не меньше семи? По тону видно, - сказал кто-то.
- Плохи мои дела, - заплакал поп упавшим голосом. - Господь не выручил.
- Ты что же сам-то про бога?..
- Тяни, поп, не скули! - перебил понтер.
- И потяну, потяну. К шестерке потяну… Не веришь? - Он бросил карты лицом кверху. Это были валет и шестерка.
Поп взял в руки колоду, медленно снял еще одну карту и положил ее на валета.
- Да не тяни ты за душу! - рассердился поручик.
- За свои деньги, да еще потянуть нельзя? - спокойно сказал поп. Он поднял на высоту лица обе карты и смотрел на свет.
- Тьфу! - заругался поручик.
- А ты не плюйся, сын мой… А знаешь, кажется, очки посередине, а? - Он опять положил карты на стол. - Стой, без благословения нельзя. Кузнецов!
- Слушаю, ваше священство, - отозвался вестовой. - Прикажете посошок?
- Ах, Кузнецов, милой, золотая голова твоя! Вот тут восемь или девять рождаются - никак не родятся.
Кузнецов отвинтил у фляжки стаканчик и налил его вином. Поп выпил и опять взял в руки карты. В его несгибающихся пальцах нижняя карта медленно поползла из-под верхней. Все вокруг, напрягаясь, склонились над столом. Поп вдруг перестал тянуть карту.
- Ой, задавите, ребята. Отойдите - не буду тянуть.
- Ну и сволочь ты, батя! - опять обозлился поручик.
- Ах, так ты так! Воззри же сюда! - И поп показал поручику очко посередине на нижней карте.
- Черт! - выругался поручик и швырнул восемьдесят рублей на стол.
- Теперь сто шестьдесят! - бодрым голосом крикнул поп. - Вам, поручик, - обратился он к жгучему брюнету со спокойным, холодноватым взглядом.
- Попрошу. Но, пожалуйста, без фокусов.
- Для вас с быстротой молнии. Раз, раз! - спешил поп, сдавая карты. - Раз, раз! Вам не дается, поручик. - Он быстро открыл девять. Все ахнули.
- Ну и ну! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты!
- Вот заворачивает, - послышались отзывы. - Как из рукавов….
Проигравший поручик выложил на стол пачку новеньких, еще с хрустом, ассигнаций. Поп сгреб их и спрятал куда-то в глубину своей рясы.
- Снимаешь, поп? - спросил кто-то с тоской.
- Снимаю, сынок. Это и есть навар. Больше улова не будет. Помяни мое слово.
- Поскули, поскули, карта слезу любит.
- Идет сто шестьдесят, - запел поп, обращаясь к следующему игроку, давно не бритому прапору с лицом в рябинах.
- Болею малокровием… - сказал тот, подумав.
- А ты, Петя, лучше в кусты, - посоветовал сосед, положив руку на плечо прапорщика.
- Не, я пойду… не на все… только, ребята, сделайте, чтобы карточка мне. Я… на два миротворца могу.
- Вам… - предложил поп следующему.
- Ну, я на сорок, чтобы не мешать…
- На красненькую.
- Вам тоже?
- Тоже.
- Остальное, - сказал проигравший сто шестьдесят поручик.
Поп положил карты на стол.
- Тяните, голубки, сами. А то еще скажете - из рукавов.
- А, это хорошо, - сказал ротный, - а то у тебя рукава - вороньи крылья, ни хрена не видать.
- А ты очки надень, голубь мой. От сивухи у тебя, я вижу, бельма на глазах выскочили! - обиделся поп. - Ну, тяни, тяни, голубь.
Рыжебородый "голубь" взял карту. Следующую взял поп.
И еще по одной. Оба, настороженные, сидели друг против друга и медленно вытягивали карты. Вдруг поп взметнул рукавами рясы и бросил на стол короля пик и девять червей.
- Дамбле!
Рыжий прапорщик швырнул свои две карты в сторону. Все потянулись за бумажниками. Поп опять сгреб кучу денег в карман. На ее месте выросла новая.
- Вам… - запел опять поп. Но Андрей услышал настойчивый гудок телефона и бросился в угол. Гудел телефон пехоты, соединявший блиндаж с начальником участка. Телефонист-пехотинец уже слушал, припав ухом и ртом к тупорылой кожаной трубке.
- Ваше благородие, их благородие начальник участка вас требуют, - крикнул он по направлению к столу. От стола лениво отошел поручик, проигравший двести рублей на глазах у Андрея. У стола все затихли, но игра продолжалась.
- Так, - цедил сквозь зубы поручик. - Так, так, слушаю. - Он положил трубку. - Прапорщик Числяев! В разведку. Приказ начальника участка. Взять восемь человек с собою.
- Подожди, Петрович. Сейчас я. Тут, брат, генеральный бой, а ты - разведка. Поп триста двадцать дает. Эх, брат ты мой, из разведки можно и не вернуться, а подвезет - так деньги будут.
Он встал со скамейки и торжественно рявкнул:
- Давай, поп, сначала деньги, а потом благословение! - Его покрытый рябинами лоб вспотел, и глаза сузились от волнения.
Андрей не мог понять, что так взволновало офицера - приказ идти в разведку или сумма в триста двадцать рублей на столе. Прапорщик быстро взял карты и раскрыл их, пока поп тянул карту за картой.
- Девять, поп! Поищи больше! - сказал он злорадно. - Поедут твои денежки в разведку. Эх, теперь бы пулю в мягкие места да на четыре месяца в тыл. Ну, айда, Григорьич! - крикнул он вестовому. - Фельдфебеля сюда!
У койки он надел на плечи портупею, пристегнул наган и вышел из блиндажа, рассовывая деньги по карманам.
- Вот паскуда, - цедил поп, ероша бороду. - Ободрал, как малину. И на кой ему деньги? Все одно убьют.
- Ну, смывайтесь, батюшка, - зло сказал поручик, - пошли спать. Вы куда, собственно? У нас, собственно, места нет.
- А куда же теперь? Пятый час, до штаба полка здесь не дойдешь - весь лес пулями поет. Мы уж здесь, в уголку, по маленькой, по рублику. Кто хочет, господа офицеры?
В пять утра пришла с батареи смена - пехотная разведка еще не вернулась. В шесть Андрей уже спал на куче сосновых ветвей, завернувшись с головой в черное мохнатое одеяло…
Днем на батарее раздался сухой выстрел. Андрею показалось, что это кто-то для практики стреляет из револьвера. Повернувшись на другой бок, он решил спать дальше. Но голоса у орудий, истерические выкрики Кольцова заставили его подняться и натянуть сапоги.
На батарее между первым и вторым орудием стояла толпа. Полог низкой островерхой палатки был отдернут, и чьи-то недвижные ноги в сапогах выглядывали наружу. В палатке кто-то копошился.
- Что случилось? - спросил Андрей одного из номеров.
- Фукс застрелился.
- Застрелился? Почему? Как так?
- А кто его знает. Ничего не оставил.
Андрей отошел от палатки. Первая жертва войны не от вражьей, но от своей пули…